Энрике Вила-Матас - Дублинеска
– Остается только замерить биотоки твоего мозга, – говорит Селия с некоторым ехидством.
Биотоки чего? Он улыбается и неизбежно вспоминает Спайдера и паутину в его сознании. Селия настаивает, что он должен замерить биотоки. Продавец заверил ее, что прибор повышает умственные способности, помогает снять напряжение и стресс и способствует долгому сладкому сну.
Теперь Селия просит, чтобы он попробовал включить прибор.
– Скверно, что ты совсем не спишь. И эта музыка… Лайам Клэнси! Почему Лайам Клэнси?
– Меня трогает эта песня, волнует заложенный в ней патриотизм. Я становлюсь ирландцем.
– Я бы не сказала, что в этой песне так уж много патриотизма. Ты правда этого не понимаешь? Нет, если ты не отдохнешь, ты не сможешь в воскресенье полететь в Дублин, – говорит она, и в ее голосе слышится почти материнская нежность и в то же время что-то дразнящее, нарочито вульгарное и плотское.
В декольте мелькает ее грудь. Следующая фраза Селии кажется ему довольно пошлой или, как минимум, неуместной.
– Почему бы тебе не перестать навещать родителей по средам? Ты уверен, что это твоя обязанность?
– Да. Это называется сыновний долг. Чувство абсолютно естественное для человеческого существа.
Она треплет ему волосы.
– Не злись, – говорит.
Она подходит к нему вплотную и начинает его ласкать.
Потом они любят друг друга. Бедра Селии на красной подушке. Ее раскинутые ноги. Разворошенная постель. Все еще поющий Лайам Клэнси. И посреди этого хаоса прибор для сна с грохотом валится на пол.
Барселона, пятница, 13 июня, полдень, за два дня до вылета в Дублин.
С места, где никто его не увидит, он с неожиданным ужасом наблюдает, как два друга или, лучше сказать, приятеля, его приблизительно возраста собираются величественно пройтись по бульвару Каталонии. Их церемонные движения не оставляют место для сомнений: они совершают отработанный годами ритуал. На самом деле он уже их видел лет сорок назад на этом же самом месте, они выглядели и вели себя точно так же. Сейчас они собираются элегантно спуститься по бульвару, беседуя о том, как меняется мир, а с ним и их жизни.
Он испытывает ужас, а вместе с тем и некоторую зависть. Всякий их жест и этот важный вид, будто они свершают некий обряд, наводят его на мысль, что для разговоров о мире они располагают вечностью. Видимо, его внимание привлек контраст между их неспешным торжественным ритуалом и деловитой суетой остальных людей. Кажется, вокруг нет ни одного человека, у кого было бы время на размышления или хотя бы на беседы о мире, у всех сплошь торопливая походка, время поджимает, это торопливые, бессмысленные люди.
Он знает этих двоих. Это люди с университетским образованием, люди его поколения и его круга. Он знает, что их умственный коэффициент не особенно высок. Но их величественные манеры, изысканные повадки – последнее прибежище каталонцев старой школы, на все готовых ради эстетики – и то, как они сохранили свои отношения со временем, заставляет его оцепенеть. Кажется, что они даже идут, размышляя. Теперь он ясно видит: это истинные представители своего поколения. Если бы он ощущал собственное университетское образование, если бы считал себя интеллектуалом и настоящим барселонцем, если бы боялся изменить своему сословию, он мгновенно узнал бы самого себя в этих двоих, располагающих вечностью.
Очень жаль, но это поколение – не его. Он завидует ритуалу, бережно сохраненному его земляками, и в то же время испытывает к ним жалость, бесконечную, бездонную жалость. И огорчается этому: он завидует этому поколению, сочувствует ему и не хочет к нему принадлежать.
Они стоят в начале бульвара Каталонии точно так же, как стояли там сорок лет назад – совершенно не изменившиеся, все так же склонные к размышлениям, готовые вот-вот начать свой прогулочный ритуал. И, наверное, уже тогда, видя их там, наверху, таких величественных и университетски-образованных, собирающихся приступить к спуску, кто-нибудь думал, какое счастье выпало этим двоим – у них впереди столько времени.
Их время не двигается. Они собирались съесть этот мир, теперь же ограничиваются обсуждением, если, конечно, они, никогда не выходившие за границы своих коротеньких мыслей, его вообще обсуждают. Нет, в самом деле. И впрямь кажется, будто время проходит сквозь них, не задевая, будто они не стоят на пороге собственного будущего, сулящего им отпавшую челюсть и безостановочно стекающую слюну. Это будет конец поколения, к которому когда-то мог бы принадлежать и он. Но он не принадлежит. А если и принадлежит, то очень отдаленно. Кто сказал, что принадлежать к своему поколению важней, чем, допустим, милосердие? Если сказать о ком-то, что он милосерд, он становится куда понятней, чем если сказать, что он барселонец или типичный представитель своего поколения.
Прощай, город, прощай, страна, прощай, все это.
Два обломка старины с университетским образованием перед началом аристократически-купеческой прогулки. Похоже, они не отдают себе отчета в том, что вся жизнь подобна дому, предназначенному на слом, и впереди их ждут сокрушительные удары судьбы. Он думает об этом, затаившись там, где его никто не видит. Хотя двое на бульваре этого не знают, он предал их, нанес им удар изнутри. И вот он прячется в тени, на углу, на свой манер прощаясь с Барселоной и дожидаясь, чтобы тьма окончательно сгустилась. Будет лучше, если в конце всего боль пройдет и вернется тишина. Он же не изменится, просто останется без поколения и без намеков на милосердие.
Время: сразу после одиннадцати.
День: 15 июня 2008 года, воскресенье.
Стиль: ровный, последовательный. Без недомолвок. Сохраняется сходство с шестым эпизодом «Улисса», где мы встречаем прозрачного и логичного Джойса, читателю легко следить за появляющимися кое-где мыслями Блума.
Место: дублинский аэропорт.
Действующие лица: Хавьер, Рикардо, Нетски и Риба.
Действие: Хавьер, Рикардо и Нетски, прилетевшие в Дублин на день раньше, встречают Рибу в аэропорту. Завтра на закате, перед посещением башни Мартелло, они собираются отпраздновать закат галактики Гутенберга. Где? Несколько дней назад Риба доверил Нетски принять это решение, и тот очень здраво решил, что католическое Гласневинское кладбище – раньше оно называлось кладбище Проспект, в романе «Улисс» там был погребен Падди Дигнам, – вполне отвечает их целям. Ни Рикардо, ни Хавьер еще не в курсе готовящихся похорон. А потому и не подозревают, что Риба и Нетски включили их в свою программу действий.
С другой стороны, все три писателя, сами того не зная, уже стали живыми воплощениями трех персонажей – Саймона Дедала, Мартина Каннингэма и Джона Пауэра – попутчиков Блума по похоронной процессии в шестом эпизоде «Улисса». Приятная тайна Рибы.
Темы: те же, что и всегда. Неизменное прошлое, ускользающее настоящее и несуществующее будущее.
Начнем с прошлого. Эти страдания из-за несделанного и брошенного, словно охапка роз под сотнями лопат сырой земли; это желание перестать оглядываться назад, необходимость прислушаться к своему героическому порыву и «прыгнуть», устремить взгляд вперед, к ненасытному настоящему.
Перейдем к настоящему – ускользающему, но в каком-то смысле присутствующему в форме острой потребности чувствовать себя живым здесь и сейчас, одарившему его радостью и ощущением полной свободы от оков издательской деятельности – труда, за годы превратившегося в мучения из-за зловещей необходимости конкурировать с готическими историйками, Святыми Граалями, плащаницами и прочей параферналией современных безграмотных издателей.
И, наконец, обратимся к будущему. Оно темно. Ни намека на завтрашний день, как сказал бы транссексуал из кондитерской снизу. Знаменитое это будущее на самом деле включает в себя основную тему, рассыпавшуюся на множество тем: Риба и его судьба. Риба и судьба гутенберговой эпохи. Риба и его героизм. Риба и опять возникшее у него подозрение, что за ним наблюдают, как если бы некто ставил над ним какой-то опыт. Риба и упадок книгоиздания. Риба и старая шлюха-литература, шляющаяся под дождем по последнему молу. Риба и гений оригинальности. Риба и сухарики. Риба и все что угодно. Как вам это понравится, говорили Шекспир, доктор Джонсон, его друг Босуэлл и множество других.
– Где будем отмечать? – спрашивает Риба, встретившись с друзьями на выходе из терминала.
Он имеет в виду похороны Гутенбергова мира, мира, с которым он знаком так близко, который обожал так жадно и от которого так устал. И тут возникает путаница. Оттого что Хавьер и Рикардо ничего не знают о готовящейся панихиде, они думают, что Риба намерен отметить их встречу в Дублине и предлагает пропустить по стаканчику, то есть они решили, что он опять пьет. Забавно, что предполагаемое падение их бывшего издателя вызывает у них невероятное воодушевление. Они даже смеются от удовольствия.
