Харпер Ли - Пойди поставь сторожа
– Боже милостивый, дитя мое! – вскричал дядюшка. – Это была армия индивидуалистов! Они вышли со своих ферм и пошли на войну.
Доктор Финч, словно собираясь изучить некую диковину, извлек очки, оседлал ими переносицу и, откинув голову, поглядел на племянницу.
– Ни одна машина, – сказал он, – если разбить ее вдребезги, в порошок стереть, не сумеет сама собрать себя воедино и снова заработать, а эти живые мертвецы поднимались и шли. И как шли! Почему?
– Ну, наверно, из-за рабов, и пошлин, и прочего… Я об этом никогда особо не задумывалась.
– Боже милосердный! – тихо сказал доктор Финч.
Явно стараясь обуздать свой гнев, он встал, подошел к плите и выключил кофейник. Наполнил две чашки обжигающим черным варевом и поставил на стол. Потом заметил сухо:
– Джин-Луиза. Не более пяти процентов южан когда-либо вообще видели невольника, еще меньше владели хоть одним. Стало быть, что-то другое должно было всерьез раззадорить остальные девяносто пять процентов.
Она растерянно смотрела на него.
– Тебе никогда не приходило в голову – или, не знаю, не в голову., чем там можно уловить некие колебания воздуха?.. – что эти земли – отдельная страна? Каковы бы ни были ее политические устремления, это отдельная страна со своим народом, внутри другой страны. Парадоксально устроенное общество, со страшным неравенством, но с обостренным чувством чести у тысяч людей, мерцающих, как светлячки во тьме. Не припомню иной войны, что затевалась по такому множеству причин, слившихся в единую, кристально ясную причину. Они воевали за сохранение самих себя. И в политическом смысле, и в личном. – Голос его смягчился. – Конечно, в век реактивной авиации и передозировок нембутала это донкихотство – пойти воевать ради такой безделки, как свое самостояние.
Он поморгал и добавил:
– Да, Глазастик, до тех пор, пока эти оборванные невежественные люди не были фактически истреблены, они воевали за то, что сейчас, похоже, стало исключительной привилегией художников и музыкантов.
Джин-Луиза в отчаянном порыве метнулась прямо под колеса дядюшкиной логике:
– Но ведь все это было… э-э… почти сто лет назад.
Доктор Финч ухмыльнулся:
– Да что ты говоришь? Ну, это еще как посмотреть. Если бы ты сидела за столиком уличного кафе в Париже – тогда конечно. Но приглядись повнимательней. У выживших на той войне родились дети – боже-боже, как они плодились и размножались! – и Юг прошел через Реконструкцию[56] с одним лишь значительным политическим изменением – исчезло рабство. И люди не сделались меньше – наоборот, в иных случаях они ужасающим образом подросли. Их так и не уничтожили. Их втоптали в грязь, но они поднялись. Возникла Табачная дорога[57], образовалось самое уродливое, самое постыдное последствие всего этого – племя белых людей, живших в открытом экономическом соперничестве с освобожденными неграми… Долгие-долгие годы белый считал, что над чернокожими братьями его возвышает лишь белая кожа. Он был так же грязен и неимущ, он так же смердел. В наши дни он обрел больше, чем у него было когда-либо, у него есть теперь все, кроме родового чувства, он стер все пятна своего бесчестья, освободился от прошлого и все же сидит и лелеет пережиток своей ненависти…
Доктор Финч поднялся и налил еще кофе. Джин-Луиза наблюдала за ним и думала: «О Господи, ведь на этой войне сражался мой родной дед. Отец Аттикуса и Джека. Он был совсем еще ребенок. Видел, как реки крови текли по склону Шилохского холма…»
– Теперь же, Глазастик, – продолжал доктор Финч, – теперь, вот в эту самую минуту Югу навязывается чужая и чуждая политическая философия, а Юг к ней не готов – и мы снова в беде. История повторяется так же неуклонно, как течет время, но человек так устроен, что уроки станет извлекать откуда угодно, только не из истории. Я молю Бога, чтобы нынешняя Реконструкция прошла относительно бескровно.
– Я не понимаю, дядя…
– Посмотри на остальные штаты. Образом мыслей они далеко ушли от Юга. Освященное временем и общим правом понятие собственности – интерес к ней человека и его обязательства по отношению к ней – практически испарилось. Отношение людей к обязанностям власти изменилось. Неимущие подняли голову, потребовали и получили то, что им причитается, – иногда и больше, чем причиталось. Аппетиты имущих урезали. Ты огражден от ледяных ветров старости и, заметь, не по доброй воле – тебя защитило правительство, которое заявляет, что не доверяет тебе и потому заставит тебя откладывать на черный день. И бесчисленные разновидности такой вот причудливой чепухи расплодились в этой стране. Америка – дивный новый атомный мир, а на Юге только начинается промышленная революция. Ты не смотрела по сторонам в последние лет семь-восемь, не видела тут у нас новый класс людей?
– Какой еще новый класс?
– Да что с тобой?! Оглянись! Где арендаторы? На заводах. Где сельскохозяйственные рабочие? Там же. Ты не заметила, кто живет теперь в белых домиках на том конце Мейкомба? Новый класс. Те, с кем ты ходила в школу, – мальчики и девочки с крохотных ферм. Твое поколение. – Он подергал себя за нос. – Этих людей федеральное правительство бережет как зеницу ока. Дает им ссуды на постройку домов, предоставляет бесплатное обучение за службу в армии и пенсии, а в случае потери работы обеспечивает на несколько недель пособием.
– Дядя Джек, ты просто старый циник.
– Да какой, к черту, циник?! Я – старик, да, но из ума пока не выжил и органически не доверяю патернализму и государству в больших дозах. И твой отец, кстати, придерживается того же…
– Если ты сейчас скажешь, что всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно, я плесну в тебя кофе.
– Я одного опасаюсь – что правительство в этой стране когда-нибудь обретет такую чудовищную мощь, что маленький человек будет просто растоптан, и жить здесь станет незачем. Лишь одно отличает нашу Америку от прочего утомленного мира: здесь человек захочет – может дойти, докуда его доведут мозги, а захочет – может и к черту пойти, причем первый путь будет не намного длинней.
Доктор Финч ухмыльнулся на манер дружелюбного хорька:
– Мельбурн заметил однажды, что у правительства – всего две задачи: предотвращать преступления и обеспечивать выполнение договорных обязательств. А я бы, раз уж поневоле оказался в двадцатом веке, добавил еще третью – обеспечивать обществу защиту.
– Очень туманное заявление.
– Весьма. Дает слишком много свободы.
Джин-Луиза локти поставила на стол, а пальцы запустила в волосы. С дядюшкой явно что-то не то. Он намеренно блещет тут перед ней красноречием и столь же намеренно уходит от темы. То чрезмерно упрощает, то увиливает, то уклоняется, то ускользает. Неясно, зачем он это делает. Заслушавшись, убаюканная этим плавным потоком слов, она, хоть и не упустила из виду, что доктор Финч позабыл про каскады своих излюбленных хмыканий и смешков, которыми обычно так обильно уснащал свои речи, но не придала этому значения. И не почувствовала, как сильно он удручен.
– Дядя Джек, – сказала она. – При чем тут это все? Где имение, а где наводнение? И ты отлично понимаешь, о чем я говорю.
– Хо, – сказал он, и щеки его порозовели. – Начинаешь соображать, а?
– Уже сообразила, что таких скверных отношений между неграми и белыми я еще в жизни своей не видывала. Ты, кстати, о них ни разу даже не упомянул. Сообразила, что хорошо бы понять, отчего твоя праведная сестрица так себя ведет. Сообразила также, что желаю знать, что произошло с моим отцом.
Доктор Финч оперся подбородком на сплетенные пальцы.
– Рождение человека – очень, знаешь ли, неприятное дело. Неопрятное, чрезвычайно болезненное, иногда – рискованное. Всегда – кровавое. Вот и цивилизация так же. Юг корчится в последних родовых схватках. На свет вот-вот появится нечто новое, и не уверен, что мне оно придется по вкусу, но, по счастью, меня здесь, вероятнее всего, уже не будет. А ты – будешь. Такие люди, как мы с Аттикусом, выходят из употребления, вымирают, и жаль только, что они уносят с собой очень существенные понятия, бытовавшие в этом обществе, где, согласись, было и немало хорошего.
– Дядя, перестань разводить турусы на колесах. Ответь мне!
Доктор Финч поднялся, перегнулся через стол, вглядываясь в племянницу. Носогубные складки и рот резко обозначили неприязненную трапецию. Глаза запылали, но голос был тих:
– Джин-Луиза, когда на человека наводят двустволку, он хватается за все, что под руку подвернется, – камень, палку, совет граждан.
– Это не ответ.
Доктор Финч зажмурился, потом открыл глаза и вперил взгляд в стол.
– Ты, дядя Джек, сегодня с удивительным искусством ходишь вокруг да около, а раньше за тобой ничего подобного не замечалось. Раньше, о чем бы я тебя ни спрашивала, ты отвечал мне прямо. Почему сейчас не хочешь?
