Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего
Суровая тучная фрау, которая вроде бы матерью Марго была, склонялась к клетке, где жила маленькая желтая птичка, и перепевалась с ней, так тепло смотрела на это крылатое создание, что цвет глаз ее изменялся, как у чая, если положить в него сахар. Лилька тогда спросила Суровую Фрау, а почему она не ласкает дочурку, почему не перепевается с ней? Любознательная Лилька была, язык чужой за три месяца освоила. Поэтому к ней Суровая Фрау относилась благосклонно. И ответила, что ласкать следует только тех, кто зависим от тебя – меньших, худших, пленных. А своих, и равных тебе нужно держать в тонусе, в уважении и серьезном отношении. Так вот.
А когда в доме были только сестры и Марго, Лилька ей пела, потому что жаль ей было девочку:
«В саду Наталка вінки в’є.
До неї Микола письма шле.
– Ввійди, Наталко, з саду до хати,
Час косу розплітати.
Нехай музики заграють,
Нехай дружечки заспівають.
Поблагословіть, отець і мати,
Тоді піду до хати.
Уже музики заграли,
Уже дружечки заспівали.
Поблагословив отець і мати,
Час косу розплітати».
Марго уже и подпевать стала, мелодию сразу ухватила, чувствует девичье сердце такие мелодии, а потом уж и слова выучила, произносит-выводит лучше многих Лилькиных односельчан. Это и понятно. На скрипке играет, в хоре поет, но лишь с Лилькой не только голос, а и душу к небу выпускает размять крылышки да и вернуться.
А Розка все хотела маргаритки белые нарисовать, но не знала как, молоком, может? Но кто же его даст на детские выдумки. Впрочем, попробовала однажды – наказали. Заперли в подвале. Плохо там, страшно, солнышка не видать, пения сестры не слыхать и голоса «скйибки» – вот и не веришь, что живой.
«Тебя мать любит?» – спрашивала Лилька у Марго. «А что это такое – любовь?» – спрашивала в ответ малышка. «Не знаю, – отзывалась первая. – Когда я слышу, как ты на скрипке играешь, или вижу, как Розка улыбается, мне тепло в животе становится, как будто запеченной в горшочке каши поела». Вот такая она любовь у Лильки. «А мать твоя ходит, как будто вечно голодная, и смотрит на тебя, как на корову, которая молока не дает, потому что усохла».
А однажды прибиралась Лилька в гостиной, язык уже очень хорошо понимала, но не демонстрировала этого. Да и никому эти демонстрации не нужны были. Можешь понять, где убраться, что купить. Отвечаешь «да, фрау» или «нет, фрау», «хорошо, фрау» и «будет сделано, фрау» – вполне достаточно для прислуги. К Суровой Фрау пришла в гости родственница ее, ванильным кремом лакомились, говорили о Марго. Так и узнала Лилька, что нагулял ее отец, муж Суровой Фрау. Не Суровая Фрау ее рожала, а другая женщина. Бедняжка та пыталась отравиться и дитя в животе отравить, сама умерла, а Марго выжила. «А помнишь, дорогая, как бабушка рассказывала, что в 18-м веке в наших краях выводили эти маргаритки ядовитые, а они – выжили. Цветут пышным цветом и до сих пор. Потому что колдовское зелье. Лепестки, как колода игральных карт, гадают на этом цветке на любовь. Так мать ее звали. Так и детеныш этот ведьмовский цепляется корешками за жизнь, метко мы ее назвали».
Лилька не заметила, как начала Марго Риткою называть и сестрой.
И вот однажды Суровая Фрау собрала чемоданы и исчезла. Дымом запахло, как там, на Родине, которая умерла и разбежалась, и появились три серо-зеленых существа. Ворвались в дом. Обратились к Лильке как к старшей. Она речь никак не могла понять, пока не сообразила: родная это. И именно та родная, что лишь в песнях осталась, что к Богу возносятся. Одно из существ спрашивает: кто вы такие? Розка сразу голос потеряла, упала и затаилась на ковре. «Сестры мы», – говорит Лилька, а голоса своего узнать не может. Отвык голос от родных слов, петь их хочется, произносить – нет. «Батрачки. Рита, Роза, Лиля Манюки. Сироты мы». Недоверчиво те на девочек посмотрели, особенно на нарядную Ритку. Подняла тогда Лилька Розку, поставила, привлекла к себе ближе Риту. И завела:
«В саду Наталка вінки в’є…»
А девушки подхватили. Ритка ручки сложила – как ангел небесный.
«До неї Микола письма шле.
– Ввійди, Наталко, з саду до хати,
Час косу розплітати…»
Мужики – в слезы. Взрослые, грязные, коренастые, говорят басом – будто бухыкают или ворчат, а что-то чистое внутри осталось, что-то росами умытое. Душа, может? Не обидели детей. Злобу выплакали.
Война не так страшна для детишек. Не успели они к мирной жизни привыкнуть, кости сломанные быстрее срастаются и душа срастется. Никто не знает, как в будущем это все отзовется-отразится, но пока играть можно мячом, венки плести и фарфоровых кукол часами рассматривать. Оставили их в покое, продуктовые карточки выдали. Никому и в голову не пришло, что среди сестер – одна немка, одна еврейка и еще украинка. «Бедные сиротки из Советчины».
Так и подрастали. У Лильки всегда забот полон рот. Взрослая сызмальства. Дом на ней, сестры на ней. Все на ней держится. Мужчин к себе не подпускали. Не видели они защитников в мужчинах, только источник опасности. Лильке времени не было ухаживания замечать. Рита держались за старшую сестру, как за жердочку на болоте. Шага без нее ступить не могла, даже спали часто в одной кровати, так как могло Рите присниться, что она падает куда-то, летит в пропасть. А еще вбила себе в голову, что проклятие у нее на роду лежит по женской линии, как рожать будет – умрет. Розка деловая стала – кто бы мог подумать? Кондитерская у нее своя, парикмахерская своя. Уже не Роза Манюк она, а Розамунда Манн. Ох, как увидела визитки Лилька, разъярилась как бешеная, по дому круги наматывала. Да ведь Розка такая – улыбнется, крутнется, ладненькая, хорошенькая, все ей и простишь.
А тут явилась как-то с мужчиной. Не из офицеров, ученый, врач. Зовут Дитер Веттель. Лилька руки в боки. «Прокляну!» Ритка побледнела, когда это слово от сестры услышала. «И как ты можешь такое говорить, мы же сестры, ты ведь жизнь моя, моя подруга, ты разве счастья мне не желаешь?» «Выйдешь замуж – ты для меня умерла». «И что, общаться со мной не будешь?» «С покойниками не общаются. Цветы носить буду. Розы. Раз в год». Все равно Розка победила. И замуж вышла, и держалась за сестер, как в хороводе, вся жизнь. Простила Лилька.
Я ее внучка. Лилия Манюк. Сижу, держу в руках гербарий и пою про «Наталчину косу». Выбираю дату для сестер. И жду близнят. Говорят, что будут девочки. С именами я уже определилась».
Я сидела вся в слезах. Я пробовала напевать мелодию этой песни, слова мне не давались, да и музыка билась выловленной рыбой в моих ладонях. Музыке или мне не хватало кислорода. Катарина молчала. «Я не умею плакать. Надо больше пить воды, как советуют врачи. У меня внутреннее устройство не земное. Ты помнишь, сколько на Земле воды и суши?» Катарина хотела меня отвлечь, я это понимала. Мозг независимо от меня сам начал поиск нужных файлов, даже в эпоху, когда уникальность энциклопедических знаний полностью вытеснена универсальностью поисковых систем, мы еще на что-то способны. Мы помним. «Больше семидесяти процентов воды». «Значит, я Венера. Венера без мужика. Высохшая». Мы помолчали.
Потом Катарина исчезла в кухне, чтобы принести еще чаю. На этот раз в двух больших чашках. «Лилька тебе может дать адреса тех, с кем переписывалась ее бабушка». Я поблагодарила, у меня скоро скопится Бог знает сколько адресов незнакомых мне людей. Так странно, это не моя жизнь.
«А как тебе письма деда? Наташа кое-что рассказала мне о письмах. Я не осмеливаюсь просить у тебя почитать их, но не могу скрыть свое любопытство. Если я буду его постоянно скрывать, то все остальное придется к нему допрятывать, а это не всем моим недостаткам по душе». Я улыбнулась. «Письма. Даже не знаю, что сказать. Будто просматриваешь киноленту и всякий раз, когда чувствуешь нежность к герою-негодяю, тут же объясняешь это только тем, что он твой любимый актер. Мне трудно было это принять, Катарина». «Ты что-то узнала о нем? Он наверняка был мальчишкой». «Если бы я не знала о его возрасте, я никогда бы не подумала, что это письма от мальчишки. Знаешь, чем он до бешенства меня довел? Образованностью. Начитанностью. Тонким и внимательным отношением к словам. И поэтому я не могу понять, как… при всем этом можно было совершать то, что он совершал. Я не хочу оправдывать его, я просто хочу понять, как было на самом деле. Что я ношу в себе». «Ты носишь?» «Да. Вместо ребенка. Забеременела моя самая близкая подруга. Ханна. И я осознала, что пока не разберусь с дедом, не смогу забеременеть. Он занимает место моего малыша. Меня часто тошнит, я постоянно плачу, меня начинают удивлять банальные вещи, и куда-то испаряется чувство юмора, я уже не говорю о здоровом цинизме. Реакции затормаживаются, и в голове только мое состояние и мой дед. Я похожа на идиотку?» «Угу. И к тому же очень впечатлительную. Меньше пей жидкости, Марта. Меньше пей жидкости». Я пообещала.
