Билл Брайсон - Прогулка по лесам
Он сердито посмотрел на меня и сказал:
– Нет, это просто место, чтобы встретиться. А потом мы поужинаем в Papa John’s. А чуть позже, как бы ни сложились обстоятельства, мы займемся тем, чем ты занимался целый день. Только мне не придется перелезать через забор и подманивать ее люцерной. Ну, я на это надеюсь, во всяком случае. Эй, взгляни-ка, – сказал он и поднял пакет, стоящий у него в ногах. Потом достал розовые женские трусики, которые справедливо можно было назвать весьма вместительными. – Я думаю подарить их ей. В качестве шутки, понимаешь.
– В ресторане? Ты уверен, что это хорошая идея?
– Я сделаю это незаметно.
Я взял у него трусики и поднял их на вытянутых руках. Они и впрямь были захватывающе гигантскими.
– Знаешь, если они ей не понравятся, ты сможешь использовать их в качестве подстилки. Скажи, – я не мог не спросить, – эта их огромность… Это часть шутки?
– О, она действительно большая женщина, – сказал Кац и снова радостно поиграл бровями. После чего он аккуратно и даже благоговейно положил трусы обратно в пакет. – Большая женщина.
Итак, я ужинал в одиночестве в кафе под названием Coffee Mill. Это было немного странно – быть без Каца после стольких дней постоянного совместного времяпрепровождения, но настолько же приятно. Я ел свой стейк, прислонив книгу к сахарнице, абсолютно довольный, когда увидел Каца, крадущегося ко мне с тревогой во взгляде.
– Слава богу, я нашел тебя, – сказал он и сел напротив меня. Он обливался потом. – Тут один парень меня разыскивает.
– О чем ты?
– Муж Бьюлы.
– У Бьюлы есть муж?
– Я знаю. Это чудо. Не может быть больше двух человек на земле, готовых с ней спать. Но вот, как оказалось, мы оба здесь, в одном городе.
Все это происходило слишком быстро для меня.
– Постой, я не понимаю. Что же все-таки с тобой случилось?
– Я стоял у пожарной станции, как мы и договаривались, и тут появился красный грузовик с визжащим прицепом, и этот парень вылез из него. Он был действительно зол и сказал, что он муж Бьюлы и хочет поговорить со мной.
– И что ты сделал?
– Я убежал. А ты что подумал?
– И он тебя не остановил?
– Он весит килограммов триста. Я бы не сказал, что бег – это его. Он скорее будет стрелять по яйцам. Пытаясь меня найти, он рыскал по округе полтора часа. Я бежал через задние дворы, врезаясь в развешенную одежду и прочее дерьмо. Теперь еще один парень преследует меня, потому что решил, что я вор. И что, черт возьми, мне теперь делать, Брайсон?
– Так, во-первых, ты навсегда перестанешь разговаривать с толстыми дамами в прачечных.
– Да-да-да-да-да, клянусь.
– Затем я выйду отсюда, посмотрю, все ли чисто, и дам тебе сигнал через окно.
– А потом?
– Потом ты резво бежишь обратно в мотель, прикрывая свои яйца руками, и надеешься и веришь, что этот парень тебя не заметит.
– И все? Это твой лучший план? Твой лучший план? – спросил он, помолчав перед этим пару минут.
– У тебя есть получше?
– Нет, но я не провел несколько лет в колледже.
– Стивен, в колледже меня не учили, как спасать твою задницу в Уэйнсборо. Я специализировался в области политических наук. Если бы твоя проблема заключалась в отношениях с пропорциональным представительством Швейцарии, я, может быть, смог бы тебе помочь.
Он вздохнул и снова сел, скрестив руки, размышляя о своем положении и пытаясь понять, как он смог в это вляпаться.
– Больше ты не позволишь мне разговаривать с любыми женщинами любого размера, по крайней мере до тех пор, пока мы не покинем Конфедерацию. Тут все ходят с пушками. Обещаешь?
– Ох, обещаю.
Он сидел в абсолютном молчании, пока я доедал ужин, не переставая озираться, проверяя все окна и ожидая увидеть толстое злое лицо, прижатое к стеклу. Когда я закончил и расплатился, мы пошли к выходу.
– Я могу умереть через минуту, – сказал он мрачно и схватил меня за локоть. – Слушай, если меня подстрелят, окажи мне услугу. Позвони моему брату и скажи ему, что десять тысяч долларов в кофейной банке закопаны у него на лужайке.
– Ты закопал десять тысяч долларов на лужайке своего брата?
– Нет, конечно нет. Но он придурок, и это послужит ему уроком. Пошли.
Я вышел наружу. Улица была чистой – никакого транспорта. Весь Уэйнсборо разошелся по домам и теперь сидел перед телевизорами. Я кивнул Кацу. Его голова высунулась, с опаской поглядела по сторонам, и он рванул вниз по улице с невероятной, учитывая обстоятельства, скоростью. У меня ушло две или три минуты, чтобы не спеша дойти до мотеля. В мотеле не было видно ни души. Я постучал в дверь Каца.
Он ответил мгновенно и абсурдно низким голосом:
– Кто там?
– Бубба Т. Флубба. Я хочу переговорить с тобой, парень? – выдохнул я.
– Брайсон, мать твою. Я вижу тебя в глазок.
– Тогда зачем ты спрашиваешь, кто там?
– Тренируюсь.
Я подождал минуту:
– Ты собираешь меня впустить?
– Не могу. Я задвинул дверь комодом.
– Ты серьезно?
– Иди к себе, я позвоню.
Моя комната была за следующей дверью, но телефон уже звонил, когда я туда зашел. Кац вызнал все подробности о моем пути домой и поделился планами самозащиты, которые включали тяжелую керамическую лампу, еще что-то и в итоге побег через заднее окно. Я же должен был позаботиться об отвлекающем маневре, в идеале – поджечь грузовик преследователя и убежать в противоположном направлении. Несколько раз, причем один раз уже после полуночи, он звонил мне, чтобы сообщить, что видел красный грузовик, курсирующий по улицам. Утром он отказался выйти на завтрак, так что я пошел в супермаркет за продуктами и принес для нас обоих пакет еды из Hardee’s. Кац не выходил из комнаты, пока ожидающее нас у мотеля такси не завелось. До тропы было шесть с половиной километров. Всю дорогу Кац не отрывался от заднего стекла.
Нас высадили у ущелья Рокфиш, представляющего собой южный проход в национальный парк Шенандоа. Я с нетерпением ждал этого момента, так как этот парк потрясающе красив – собственно, потому он и является национальным парком, – но был немного обеспокоен перспективой провести следующие семь или восемь ночей и пройти 162 км под гнетом правил национальных парков.
У ущелья Рокфиш есть специальный приемный пункт, в котором работают рейнджеры, где автомобилисты должны платить вступительный взнос, а настоящие путешественники должны получить разрешение на поход по отдаленной местности. Разрешение ничего не стоит. Одна из благороднейших традиций Аппалачской тропы заключается в том, что каждый ее сантиметр бесплатен. Но при этом вам приходится заполнять длинную анкету, куда нужно внести свои личные данные, описать маршрут по парку и указать, где вы планируете останавливаться каждую ночь, что немного нелепо, учитывая тот факт, что вы не знаете местности и не можете заранее предугадать, какое расстояние сможете преодолевать.
К анкете прилагается обильный перечень правил и предупреждений о штрафах и немедленной депортации за… Да практически за все. Я заполнил анкету как можно лучше и передал ее в окно к женщине-рейнджеру.
– Значит, вы путешествуете по тропе? – сказала она, продемонстрировав свою жуткую проницательность, приняла анкету, даже не взглянув на нее, сурово поставила на ней печать и оторвала ту часть, которая будет нашей лицензией.
– Ну, мы пытаемся, – сказал я.
– Я должна когда-нибудь сама по ней пройтись. Я слышала, это очень здорово.
– Вы, рейнджер, и никогда не были на тропе? – удивился я.
– Нет, боюсь, что никогда, – ответила она с тоской. – Живу здесь всю жизнь, но до сих пор этого не сделала. Но когда-нибудь…
Кац, помня о муже Бьюлы, уже практически тащил меня в лес, мечтая о своей безопасности, но мне стало любопытно.
– А вы давно рейнджер?
– В августе будет двенадцать лет, – сказала она с гордостью.
– Вы обязательно должны попробовать пройти по тропе. Это правда очень здорово.
– Можно подкачать вашу дряблую задницу, – тихо пробормотал Кац и зашагал в лес. Я смотрел на него с удивлением и любопытством. Быть настолько грубым, это не было похоже на Каца, но я решил, что все дело в недосыпе, глубокой сексуальной неудовлетворенности и в обилии сосисок от Hardee’s.
Национальный парк Шенандоа – парк с проблемами. Даже больше, чем Грейт-Смоки-Маунтинс, парк страдает от критической нехватки средств (циник может сказать, что от критически неправильного их применения). Несколько километров боковых троп уже закрыты, а многие другие продолжают разрушаться. Если бы волонтеры из потомакского «Клуба Аппалачской тропы» не сохранили 80 % парковых троп, в том числе и участок АТ, все могло бы быть еще гораздо хуже. «Мэтьюс Арм Кэмпграунд» – одна из основных зон для отдыха в парке – была закрыта из-за отсутствия средств в 1993 году, и с тех пор ее так и не открыли. Несколько других зон отдыха закрыты большую часть года. Какое-то время в восьмидесятых годах даже укрытия для идущих по тропе, или хижины, как их здесь называют, были закрыты. Я не знаю, как они это сделали. То есть как вообще можно закрыть деревянное сооружение с пятиметровым входом? И что еще более загадочно, зачем? Вряд ли запрет, не позволяющий туристам отдохнуть несколько часов на деревянных нарах, как-то повлияет на экономическое состояние парка. Но такие трудности для путешественников стали в восточных парках уже чем-то вроде традиции.
