Мэри Элис Монро - Место, где зимуют бабочки
– Получается, – заговорил он снова, и голос его звучал почти ласково, – вам легче было пойти на контакт с Марией. Что и понятно. Ведь она значила для вас много меньше, чем мать, так?
Марипоса нервно сглотнула слюну, пытаясь унять расходившиеся чувства, и отрицательно покачала головой.
– Нет, – проговорила она ровным голосом. – В тот момент об этом я не подумала. Я вообще сейчас не задумываюсь над тем, что для меня проще или легче. Мне все равно! Просто так мне показалось разумнее. Мария живет здесь, неподалеку, в Сан-Антонио. Я подумала, что мы можем встретиться. В какой-то степени моя попытка связаться с ней была пробным шаром… или репетицией, что ли. Хотелось проверить, хватит ли у меня сил на все остальное.
– Все остальное – это встреча с матерью.
Марипоса кивнула и закрыла глаза.
– И с дочерью…
Вот они и подошли к самому главному. Ее дочь Луз.
– А сами вы как полагаете? Хватит у вас сил?
– Думала, хватит. Но теперь я не так уверена. Наверное, я поторопила события.
– И тем не менее с сестрой вы встретились. Как прошла встреча?
Марипоса вспомнила этот день. Она собралась ехать к Марии автобусом и страшно нервничала. По телефону они поговорили совсем немного. Мария, услышав в трубке голос младшей сестры, так растерялась, что дара речи лишилась. А потом Марипоса глазам своим не поверила, увидев Марию. Не блиставшая красотой, после развода с мужем Мария очень поправилась, ее и без того крохотные глазки превратились в узкие щелочки, лицо покрылось пигментными пятнами. Но вот Мария улыбнулась и стала почти прежней. Они бросились друг к другу, обнялись. Полные руки Марии прижали ее к себе, и Марипоса вдруг уловила запах ванили. Так всегда пахло от их матери. И от этого воспоминания все былые споры и несогласия в тот же миг отодвинулись куда-то и полностью растворились…
– Мы очень хорошо встретились. Сестра была добра ко мне и внимательна. Я бы даже сказала, щедра. Чего я никак не ожидала. После развода с мужем она живет одна. Дети разъехались, у них своя жизнь. Вот так все странно сложилось: столько лет мы не могли найти общего языка, все спорили о чем-то, а кончили одинаково: обе доживаем свой век в одиночестве и обе в Сан-Антонио.
Она улыбнулась какой-то странной улыбкой – будто извиняясь за столь примитивное коленце судьбы как в насмешку обеим.
– И вы попросили Марию, чтобы она позвонила матери, так?
Марипоса вздохнула:
– Да. И она выполнила мою просьбу.
Марипоса замолчала и стала смотреть на озеро. Слезы душили ее.
– А потом?
– Они… они поговорили всего ничего – можно сказать, только начали разговор, но тут с работы вернулась Луз.
Марипоса опять замолчала, пораженная тем, что вслух произнесла имя дочери. Капельки испарины выступили у нее над верхней губой – как же непросто выражать словами подробности собственных переживаний.
– Мама заторопилась прекратить разговор, она не готова была в ту же секунду объявить Луз все как есть, хотела как-то ее подготовить… Она скороговоркой сказала Марии, что перезвонит ей, но не перезвонила… Значит, не хотела ни видеть меня, ни говорить обо мне… Какая еще могла быть причина?
– Да все, что угодно, возможно, – невозмутимо отреагировал на ее слова Сэм.
В глазах Марипосы полыхнула обида. Спокойствие Сэма показалось ей издевательским.
– Вы так говорите, будто все знаете, – набросилась она на него. – Да что вы вообще знаете!
Голос ее сорвался на крик. Опал вскинула голову и бросила встревоженный взгляд на хозяйку.
И снова Сэм дал ей время прийти в себя. Она не глядела в его сторону. Молча подняла с земли какой-то камешек и швырнула его далеко в озеро. Через секунду послышался негромкий всплеск, потом все снова стало тихо, лишь круги пошли по аквамариновой глади. Марипоса смотрела, как они становились все шире, пока не исчезли совсем. Вот так и с ней. Когда-то она, поддавшись минутному чувству, бросила дочь, бросила все и ушла, а круги от того поступка распространяются по ее несчастной судьбе и все множатся, множатся… Бездумный, нелепый шаг, продиктованный исключительно слепым эгоизмом, а какой же неподъемной оказалась цена, какую ей пришлось за него заплатить.
– Простите, – пробормотала она, не отводя взгляда от озера. – Не хотела кричать на вас. Просто… сорвалось. Извините меня. И все же не скажу, что вы правы.
Сэм ничего не ответил.
Марипоса взглянула на него через плечо. В резких продольных морщинах, задубевшее на ветру и солнце лицо его было похоже на старое, потертое седло. Когда он, прищурившись, смотрел на солнце, вот как сейчас, глубокие борозды пролегали от уголков глаз почти до самого подбородка.
– А здесь красиво, – сказала она задумчиво.
– Да, – согласился с ней Сэм, тоже устремив взгляд на воду. – Это, мне кажется, самое красивое место во всем горном Техасе.
Легкий ветерок взметнул пыль с земли и закрутил вокруг них, разметал длинные волосы Марипосы. Она зажмурилась и отвернулась. И в этот момент заметила одинокую бабочку-данаиду – та отчаянно махала крылышками, сопротивляясь порывам ветра в попытке добраться до голубого шалфея в нескольких ярдах от них.
– Ой! Взгляните! – изумленно вскричала она. – Данаида!
Сэм повернулся туда, куда указывала Марипоса.
– О, скоро их здесь будет тьма-тьмущая. Полетят в Мексику на зимовку.
Марипоса кивнула.
Сэм улыбнулся:
– А это правда… что вы разводите данаид?
– Да, но в этом нет ничего особенного. Мне просто нравится.
– У вас ведь и имя… Марипоса, насколько я помню, по-испански «бабочка». Я не ошибся?
– Да. То есть вы считаете, что имя мне подходит? И я такая же легкомысленная, как бабочка?
Сэм опять улыбнулся:
– Да нет. Любопытное совпадение, и только. А ваша мать тоже любительница бабочек?
Лицо Марипосы просветлело. Она вдруг представила себе до боли знакомую картину: мама хлопочет в саду, собирает среди листвы гусениц, приносит их в дом, рассаживает по банкам, а потом ухаживает за ними. Попутно учит Марипосу, как надо чистить для них жилье, как обихаживать куколок, пока из них не появятся на свет новые красавицы бабочки. Сотни раз она видела эту удивительную метаморфозу – превращение безликой куколки в прелестное воздушное создание – и сотни раз замирала от восхищения. К чуду невозможно привыкнуть.
– О да! Большая любительница. Собственно, всему, что я знаю про бабочек, меня научила мама.
– То есть биологические клетки «мама-дочка» работают.
– Что-что?
– Я говорю о так называемом митозе, или, проще, о трансформации материнских клеток в дочерние. Всякий раз при делении очередной клетки клетка-мать передает часть своего генетического материала клетке-дочери.
– Вы хотите сказать, что я похожа на свою мать? Да меня и рядом нельзя с ней поставить. У меня от нее ничего. Ни самой малюсенькой частицы.
– Ну, это не вам судить! Клетки ведь тоже не похожи одна на другую. По правде говоря, все, что происходит на уровне клеток, очень сложно. Едва ли я смогу объяснить эти запутанные биологические процессы доступным языком. Хотя меня все время занимала и продолжает занимать одна проблема: как передается жизненно важная информация от одного поколения к другому? Великая тайна, согласны? Взгляните на бабочек. Весной бабочки-данаиды соединяются в пары, затем оставляют место своей зимовки и летят на север, прямо сюда, в Техас. Здесь самка откладывает яйца на листьях молочая и умирает. Следующий цикл, связанный с перелетом, откладыванием яиц и прочее, выполняет уже ее дочь, потом дочь ее дочери и так далее. Из года в год все новые и новые поколения бабочек летят по заданному маршруту, без всяких там карт, бурных обсуждений предстоящего путешествия, согласования планов и тому подобное. Их ведет некое скрытое знание, или, как еще его можно назвать, инстинкт. Вот это я и называю работой клеток «мать-дочь». – Сэм поглядел на верхушку дерева, к стволу которого прижалась спиной Марипоса. – А вообще природа – она прекрасна, правда?
Марипоса сокрушенно подумала, что применительно к ней этот принцип едва ли сработал. Где оно, то генетическое звено, которое мотивировало ее любовь к собственному ребенку? Она терпеть не может все эти разговоры: мать… дочь… Но наверняка Сэм затеял этот разговор не случайно! Марипоса снова залезла в свою скорлупу и с безразличным видом спрятала взгляд в неопределенной точке над озерной поверхностью.
– А почему бы вам самой не позвонить матери? – предложил Сэм, игнорируя ее такую явную демонстрацию отстранения. – Прямо сегодня же, не откладывая…
Она отрицательно замотала головой.
– Но почему нет?
– Вот вы все говорите о генах… Но я не такая, как моя мать. У меня нет ее жизнестойкости.
– Ошибаетесь. Есть. И вы тоже сильная и мужественная женщина. Вы прошли такой тяжкий курс реабилитации и не сломились. А это что-то да значит.
– Ах, пожалуйста, не надо меня хвалить, Сэм! Я этого терпеть не могу! И это вовсе не доблесть, достойная ликования…
