Мэри Элис Монро - Место, где зимуют бабочки
Сэм следил за выражением лица Марипосы, хотя сам при этом не выражал никаких эмоций. Разве что блеск, вдруг вспыхнувший у него в глазах, свидетельствовал, что он слушает рассказ Марипосы с большим интересом.
– Вы любили разговаривать с матерью?
– О да. Очень! Я по ней сильно скучаю. В чем-то она старомодная, и взгляды на жизнь у нее вполне традиционные. Она прекрасно готовит, возится с огородом, цветами, причем, по ее мнению, это должна уметь каждая женщина. Но при этом она никакая не ретроградка. В ней нет и капли занудства! Скорее наоборот. Просто моя мама – очень мудрая женщина. А душой она молода. А уж какой она доброты человек! Порой ее доброта переходит границы разумного. Но, наверное, именно за ее доброту все так любят ее.
– Включая вас.
Марипоса взглянула на Сэма с улыбкой.
– Я, быть может, больше, чем кто-либо еще на этом свете. Но не об этом речь сейчас. Я о другом. С таким набором качеств, и душевных и физических, мама просто не могла не повстречать новую любовь. Гектор Авила влюбился в нее страстно и безоглядно. Скорее всего, и мама ответила ему тем же. Все произошло очень быстро. Но Мария невзлюбила Гектора с самого начала, хотя он был хорошим и тоже бесконечно добрым человеком. Преподавал в университете. Для мамы их союз стал шагом вверх по социальной лестнице. Но Мария и его положение восприняла в штыки. Для нее самым главным мужчиной в жизни был ее отец. И лучше его не могло уже быть никого в принципе. У нее даже случился удар, когда состоялась свадьба мамы и Гектора. А потом на свет появилась я…
Марипоса шутливо округлила глаза:
– Представляю, как удивились мои родители, когда узнали, что у них будет ребенок. Гектор немедленно увез жену назад в Мексику. Они пытались уговорить и Марию поехать с ними, но она же упрямая… Естественно, она отказалась. Осталась в Сан-Антонио, вышла замуж за парня, с которым встречалась, и на этом все! Я выросла в Морелии, и мы с сестрой виделись редко, от случая к случаю. Разве что когда она появлялась у нас в доме по каким-то знаменательным датам или когда просто приезжала в Мексику. Но при этом она всегда и во всем выражала несогласие с мамой, критиковала ее, а еще постоянно жаловалась, что мама любит меня больше.
– Может, так оно и было?
Марипоса натянуто улыбнулась. Тень воспоминаний промелькнула по ее лицу. Марию трудно было назвать красавицей. Конечно, кое-что ей досталось от матери: такие же красивые волосы, нежная кожа, но зато от своего отца она унаследовала плоское круглое лицо, глазки-пуговки, делавшие ее похожей на броненосца. В глубине души Марипоса была страшно рада тому, что ее отцом стал не Луис, а другой мужчина. Она была исключительно красивым ребенком, а со временем превратилась в такую же красивую девушку. Очень рано она обнаружила, какую власть над мужчинами дает ей ее красота. В юности она была страшной кокеткой, флиртовала направо и налево и вообще вела себя крайне неосмотрительно. Впрочем, тогда сердечные муки были ей незнакомы. Все это она познала много позже и на собственном опыте сполна хлебнула всего, что называется несчастной любовью. То был суровый урок жизни, но она помнит его назубок.
– Может, так и было. Во всяком случае, мне хотелось так думать.
Марипоса откинулась на спинку скамейки. Боже! Свидетельницей скольких скандалов между сестрой и матерью ей пришлось стать, пока все взаимные обиды и ссоры не закончились тем, чем закончились: женщины попросту перестали общаться друг с другом.
– Шли годы, – начала она после минутного молчания, – а пропасть между мамой и Марией лишь углублялась. Мария пришла в бешенство, когда узнала, что мама переезжает ко мне в Милуоки. Она обзывала меня эгоисткой, говорила, что я не имею права требовать от мамы такой жертвы. А я и не требовала! Я ничего не требовала! Мне и не нужно было этого делать! Мамочка всегда сама приходила ко мне на помощь, каким-то странным образом догадываясь, когда мне приходилось хуже всего.
– Вы тогда были беременны?
Марипоса молча кивнула и внезапно снова ощутила весь стыд и позор своего положения, какой испытала тогда, много лет тому назад. Любовник бросил ее, отшвырнул от себя, словно надоевшую безделушку, выбросил вон, а она так и осталась лежать неприкаянная на обочине дороги, там, где обычно оставляют бездомных животных.
– Мама не собиралась навсегда переезжать в Милуоки. Вначале речь шла о том, что я рожу, окрепну после родов и мы сможем вдвоем вернуться к себе на родину. Но ей подвернулась очень выгодная работа. Она устроилась поваром в хорошем ресторане. И платили ей там немало. Во всяком случае, в Мексике она бы таких денег не заработала. Никогда. А работа была ей нужна позарез. К тому времени мама опять овдовела – мой отец умер незадолго до всех этих невеселых событий.
Марипоса взглянула на небо. Белые пушистые облака, похожие на мачты парусных кораблей, величаво плыли по бескрайней сини. Она часто задавалась вопросом: не стало ли ее бегство из колледжа вместе с Максом причиной внезапного сердечного приступа, случившегося у отца? Правда, мама говорила иное. По ее словам, отец, конечно, был взбешен, но в его смерти вины дочери нет. Помнится, и тогда Марипоса не очень-то ей поверила. Вот еще один грех, который давит на нее своей непреходящей тяжестью.
– Итак, ваша мама осталась в Милуоки? – терпеливо уточнил Сэм.
– Да. Она продала наш дом в Мексике, плюс у нее еще были какие-то деньги, отложенные на черный день, и этой суммы нам хватило на то, чтобы купить в Милуоки небольшой домик, вполне пристойный. И снова Мария была вне себя. Она хотела, чтобы мы с мамой вернулись в Сан-Антонио. Она посчитала, что мама, поселившись вместе со мной в Милуоки, сделала свой окончательный выбор, и после этого их отношения разладились непоправимо.
– Возможно, она чувствовала себя брошенной, – осторожно предположил Сэм.
Лицо Марипосы стало грустным, словно это «брошенная» тяжким эхом отозвалось в ее сердце, переполненном чувством вины и раскаяния.
– Возможно, – негромко ответила она подозрительно ровным голосом, видно, стараясь ничем не выдать волнения. – Не знаю. – Она снова перевела взгляд вдаль. – Все это было давно…
– И все же, покинув центр реабилитации, вы решили, что внутренне вы почти готовы восстановить отношения с семьей. И вы позвонили Марии. Но почему ей? Почему не матери? Вы же были от нее совсем рядом.
– Именно потому, что была рядом! – с горячностью воскликнула Марипоса и, встав, подошла к дереву, прижалась спиной к стволу. – Я ее тяжко ранила своим исчезновением. И сильно обидела. Хотя столько лет прошло…
– Сколько? Пятнадцать? Двадцать?
Стыд терзал ее так, что Марипоса на глазах вдруг ушла в себя и замкнулась. Вернулось прежнее безразличие ко всему на свете, выражение лица ее стало рассеянным, голос зазвучал сухо, безжизненно:
– Шестнадцать. Я ушла из дома, когда моей дочери было пять лет.
– И за все это время вам ни разу не захотелось позвонить матери?
– Мне… хотелось, но… – Марипоса почувствовала, как немеет спина от напряжения всех ее нервов. Она повернулась к Сэму и встретилась с ним взглядом: – Но я решила, что, быть может, маме будет легче узнать обо мне не напрямую, а через Марию.
– Что… узнать? – упорствовал Сэм, не сводя с нее жесткого взгляда.
Марипоса молчала, поочередно вдавливая в мягкую землю то один каблук, то другой.
– Вы хотели, чтобы ваша мать узнала, что ее дочь жива? – сжалившись, пришел он ей на помощь.
– Ну… да. Да. – Она смотрела мимо него. – Она ведь не знала, что со мной… Жива ли я… умерла… Поначалу я ей пару раз позвонила, только для того, чтобы сообщить, что со мной все в порядке, а потом… когда спуталась с этой бандой, я… я уже просто не имела морального права ей звонить. Или даже написать ей письмо. Мне было стыдно. Стыдно! Это вы понимаете? Как я могла рассказать ей, во что я превратилась? Уж лучше, думала я, пусть она считает, что я умерла…
Сэм молчал. Он хорошо знал историю Марипосы. Знал, что она была повязана с наркоторговлей и сама употребляла наркотики. Порочный, замкнутый круг, из которого живым вырваться невозможно: либо сам сдохнешь от передозировки, либо тебя прикончат. Как ни странно, для Марипосы тюремное заключение стало подарком судьбы, этаким актом божьего благословения. Суровые арестантские будни плюс длительный курс лечения – все это вкупе вернуло ее к жизни. Она уже почти полноценный человек. Но чтобы окончательно отринуть ужасное прошлое, она должна не только его осознать, но и научиться говорить о нем вслух. Отныне никаких недомолвок или запретных тем. Он больше не позволит ей отмалчиваться. Она должна выговориться до конца.
– Получается, – заговорил он снова, и голос его звучал почти ласково, – вам легче было пойти на контакт с Марией. Что и понятно. Ведь она значила для вас много меньше, чем мать, так?
Марипоса нервно сглотнула слюну, пытаясь унять расходившиеся чувства, и отрицательно покачала головой.
