Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам (сборник)
– Действительно! – одобрила слова Ирины Маша – и видно было по ней, что она о чем-то вспомнила.
Вспомнил, видимо, и Галкин, судя по тому, как он напустил на себя неестественно естественный вид, будто даже не понимает, о чем речь, но в глазах мерцала тайная как бы виноватость.
А Людмила продолжала:
– Ольга, слушая это, слегка похолодела: хоть ее Георгий не был майором, но, судя по сравнению с рассказом Ирины, привычки имел армейские – тоже не любил лишних фантазий, не любил, чтобы Ольга ему мешала своими реакциями. Возникало даже иногда ощущение, что он один этим занимается, а Ольга так, присутствует.
– В самую точку! – не удержавшись, воскликнула Маша. И разоблачительно при этом посмотрела на Галкина, будто Людмила посредством рассказа про Ольгу, вернее, про ее родную сестру, выдала всю неприглядную правду о мужском поведении.
Галкин фыркнул. То ли хотел сказать, что у него все иначе, то ли что эти глупости совсем не составляют суть мужчины, чтобы о нем по таким мелочам судить. В слова, впрочем, свое фырканье он не перевел.
– Георгий тоже напрягся и смотрел в стол, будто бы всецело поглощенный разделкой воблы, – повествовала Людмила. – Но чувствовалось, что он стал внимательней вслушиваться в историю Ирины. А Ирина рассказывала, как ее муж лишний раз, вернее, не лишний, а практически вообще никакой не подарил ей цветы или духи, или какую-нибудь приятную безделушечку, самый большой бурлеск его фантазии – мрачно сунуть сколько-нибудь денег и сказать, что ты, дескать, купи себе что-нибудь. Георгий при этом еще ниже опустил голову, а Ирина окончательно разгорячилась. «Я однажды слышала, – рассказывала она, – как он распекал своих подчиненных, а когда один заикнулся, что он хотел чего-то там, так Анатолий прямо завопил, будто резаный: нет такого в армии слова “хочу, а есть слово “надо”, и никаких других слов не полагается! Вот и мне он устроил такую жизнь: никаких хочу, только надо. И если бы я не понимала! – горько посетовала Ирина. – Я все понимала, когда его бросали то в Кандалакшу, то в Кондопогу, то в Арзамас-шестнадцать, то в Пермь – тридцать три. Это действительно надо, это служба, тем более что он мне все обещал, что ему обещали, что его рано или поздно за хорошую службу в Подмосковье переведут, а я так уже по Москве соскучилась, она мне просто по ночам снилась! Мы ведь даже сюда не приезжали почти, а почему? И ведь деньги же были! Зачем, говорит, тебе в Москву, мы, говорит, лучше поедем отдыхать на море. Я говорю: море морем, а у меня в Москве сестра, я в Москве родилась, у меня тут подруги, друзья. А, говорит, ясно, тебе к друзьям охота! К одноклассничкам своим, в которых ты влюблялась! И начинает пилить, пилить, пилить, я аж зверею и говорю: никуда я уже не хочу, только замолчи, ради Христа! Черт с тобой, поедем опять к морю, чтоб ему сгореть!»
Людмила отпила чаю, чтобы сменить интонацию, потому что ей приходилось переключаться с рассказа Ирины на рассказ об Ольге.
– Ольга опять понурилась: очень уж ей это напомнило недавний случай, когда она хотела пойти на встречу с бывшими одноклассниками, а Георгий неделю зудел, что ей, видимо, надо увидеть тех, в кого она влюблялась и о ком, кстати, вполне невинно и чистосердечно рассказывала Георгию, не считая нужным скрывать эти практически детские увлечения. И ведь дозуделся, не пошла. Судя по тому, как покраснела согнутая шея Георгия, он тоже вспомнил этот недавний эпизод. «А может, мы прогуляемся, раз уж ты соскучилась по Москве?» – спросила Ольга сестру, но Ирина только отмахнулась, ей не терпелось вылить всю свою обиду разом. «И ладно бы, если бы он был ангел без крыльев! – стукнула она кулаком по столу от возмущения. – Какой, к шутам, ангел!
Ну, будем правду говорить, не алкоголик, не конченный психопат, в отличие от других офицеров, только что нудный, но это на своей шкуре знают только подчиненные да собственная жена, а другие женщины, которые вокруг, они же его за человека держат! И на морду он, если не врать, симпатичный. И даже поговорить умеет – опять же со всеми женщинами, кроме жены. Поэтому вечно то у него дежурство, то командировка – не постоянно, но регулярно. И отдыхает по полной программе, а я только догадываюсь по запаху духов, какие у него были приключения. Начинаю ему говорить это в глаза, а он вместо признания вины начинает высказывать претензии в том смысле, что я, говорит, разве ночую в клубе под бильярдом в пьяном виде, как прапорщик Тарасенко, я разве живу в открытую с Ангелиной из кафе, как капитан Мерещаев? Я пришел после службы домой, я ревизию проводил на гарнизонной почте, где у нас одни женщины, которые, естественно, пахнут духами и всего меня провоняли, а ты меня еще и унижаешь подозрениями!»
– А Георгия трясет! – угадала Маша реакцию мужа Ольги, уже поняв, к чему клонится история.
– Нуда, потрясывает, – кивнула Людмила. – Ольга рассказывала: прямо сжался весь, стакан в руке держит, но не пьет, воблу в другой руке держит, но не глодает. А все потому, что видит в муже Ирины полную аналогичность самому себе. Тоже ведь, хоть и пьет, а хвастается, что не спит где-то там, а приходит домой, что если на него женщины, говоря по-народному, западают, то он не виноват, будучи приятным на внешность мужчиной, что если от него иногда духами пахнет, то потому, что у них среди персонала и клиентуры полно женщин, от которых не хочешь, а пропахнешь.
А сестра нагнетает дальше. «Ладно, раз ты такой, я тоже такая стану! У меня в магазине мужчин тем более полно, буду, как и ты, задерживаться и мужским одеколоном пахнуть! И коньяком или ликером, потому что постоянно предлагают! Чем я хуже тебя?»
– Это кто говорит? – не сообразил Галкин. – Ольга или Ирина?
– Ирина! – ответила за Людмилу Маша, снисходительно косясь на Галкина. Вечно мужчины простых вещей не понимают. – Сказано же про магазин, а Ольга – стюардесса!
– А.
– Бэ! – отозвалась Маша, но добродушно. И даже слегка качнулась, толкнув плечом Галкина: мол, не журись, не обижайся, ты же не виноват, что мужиком уродился! И сказала Людмиле: – Извини, Люд, отвлекаем.
– Да ничего. Ну вот. Тут Георгий не вытерпел и возразил Ирине: «Дело не в том, хуже или лучше. Традиционную русскую женщину отличают скромность и терпение». – «Ага! – тут же возмутилась Ирина. – А традиционного русского мужчину отличают кобелизм и беспардонность?» – «Я этого не сказал, – защитился Георгий. – Я только о том, что женщина – одно, а мужчина – другое». – «Вот-вот, и Анатолий мне начал такую же лапшу на уши вешать! – сравнила Ирина. – А я слушаю, и мне до смерти обидно! Я уже почти пятнадцать лет с ним, гадом, живу, я ничего себе не позволяю, я лечусь постоянно, чтобы от него детей иметь, а он, тварюга, между прочим, даже провериться не захотел! Типа того – у меня в роду не было бесплодных мужчин, а даже наоборот, у прадеда родилось семь детей, если считать всех, и трое, если которых выжили, потому что это было давно и при плохом состоянии детской медицины. В общем, такая обида, что нельзя терпеть. И я понимаю, что у меня два пути: или его ловить на горячем, чего я раньше избегала, чтобы не тратить собственные нервы, или самой себе позволить то же самое, что Анатолий, потому что жизнь одна! Но он как раз в это время стал осторожнее, поэтому я решила действовать в направлении собственных поступков. Было два объекта: подполковник Курешов, который давно высказывал симпатию, и лейтенант Чалин, у которого хоть и имелась молодая красивая жена, но он обрабатывал все, что шевелится, такой был у человека темперамент. Правда, не сказать, что они мне нравились, но тут я себе сказала: хочу! Хочу, потому что надо! Нарочно хочу! Первым подвернулся Курешов. Он, как обычно, зашел в магазин и спросил игривым, хоть и бесперспективным, голосом: когда же мы с тобой, Ирина, обсудим книгу Тургенева “Муму”?»
– Почему «Муму»? – не поняла на этот раз Маша.
– Шутка у него такая была, наверно.
Галкин усмехнулся: ему шутка подполковника понравилась.
– А Ирина то отнекивалась, а то вдруг говорит: да хоть завтра! Полковник даже охрип от такого ответа и начал сбивчиво бормотать, что завтра он не может, а вот через неделю уедут к родственникам жена с дочкой, тогда запросто. Ладно, Ирина подождала неделю и пришла к подполковнику. У него было чисто и уютно: жена перед уездом постаралась, чтобы ему надолго хватило. И еды наготовила полный холодильник. Курешов и рад, угощает, будто сам это приготовил. Да еще хвалится, какая у него жена мастерица. А сам достает шампанское, разливает. Руки дрожат, волнуется, даже жалко. Но осадил бокал шампанского, потом еще, осмелел. А теперь, говорит, выпьем на брудершафт. Прием известный – чтобы был повод поцеловаться. Ирина согласилась. Он налил, они перекрестились руками, выпили, подполковник потянулся к ней для поцелуя, но тут из него с резким звуком вышел воздух, то есть газ шампанского.
– Рыгнул! – перевел Галкин с русского литературного на русский же разговорный.
