Жан-Мари Гюстав Леклезио - Женщина ниоткуда (сборник)
– Папа мне рассказал…
– Папа?
– Ну да, я пошла к нему в ресторан. Он тут же заговорил о тебе, он очень беспокоится. Он постарел.
Мне хочется сказать что-нибудь насмешливо-издевательское. Дерек Баду, соблазнитель, со своими крашеными волосами, усами, очками в шикарной оправе.
– Он очень потолстел и облысел тоже.
– Да плевала я на все это! Ты только затем и пришла, чтобы про него рассказать?
По коридору без конца ходят люди, кто-то просовывает голову в дверь. Наверно, пришло время ставить укол в вену. Меня уже клонит в сон.
Биби меня целует. «Миленькая моя, я приду завтра. Не уходи без меня, я не хочу, чтобы мы опять друг друга потеряли».
Я ничего не ответила. Кажется, мне уже что-то снилось. Меня обволакивало мягкое тепло, исходящее отовсюду – от стен, от двери, от грязного потолка, даже от покрытого пластиком пола. Я чувствую тепло в костях ног, оно проникает в кожу, как легкий и приятный ожог. Разве такое тепло может существовать на земле? Как его назвать?
«Твоя мать хотела бы встретиться с тобой, она дала знать об этом папе. Но она не представляет как, она думает, что ты ее ненавидишь. Она всегда была в курсе твоих дел, интересовалась твоей жизнью, посылала тебе денежные переводы. Только она не хочет, чтобы об этом знали, она замужем, у нее дети, твои сводные братья и сестры. Она вела свою жизнь, но никогда тебя не забывала. В трудные моменты она всегда думала о тебе, хоть тебя и не знала. Ты ей постоянно снишься, она повторяет твое имя, это она дала тебе имя, она написала его на конверте, когда заполняла формуляр отказа от ребенка. Она была совсем юная, ушла из семьи, родила тебя. Но оставила, потому что не могла тобой заниматься. Но теперь она хочет тебя увидеть, один-единственный раз. Она готова встретиться с тобой, где ты хочешь: здесь, в Кане, где угодно. Папу она видеть не хочет, она его до сих пор ненавидит. Но она приедет, куда ты скажешь. Она сказала об этом папе, а он передал мне. Она хочет видеть только тебя, никого другого, ни меня, никого. Ты и она, всего один раз».
Все это мне рассказала Биби.
Встреча состоялась в Кремлен-Бисетр. Хаким предлагал морской берег, Дьепп. Он считал это романтичным. Вот почему я его иногда ненавижу: он высказывает глупые и убогие мысли, как будто вся жизнь – постановка его дурацкого театра. Площадь в воскресенье – нейтральная территория. Самое пустое пространство – площадь в воскресенье во второй половине дня. Уже наступили холода. Поблизости не было почти никого, кто-то гулял с детьми, да еще голуби медленно расхаживали в траве. Я представила себе пляж Такоради в это время, зеленую воду, набегающие волны, гул моря, как будто в глубине спрятан гигантский мотор, теплый ветер, пеликанов. Я не чувствовала ничего, ни гнева, ни боли, главное, той дрожи, которую ощущала всякий раз, когда подходила к океану. Я сидела на скамейке, подняв воротник куртки и надвинув шапку на лоб до самых глаз. Назначенное время прошло, я собиралась встать и уйти, но тут в сквере появилась какая-то фигура. Она приближалась ко мне медленно, по диагонали, словно возникла из ниоткуда. Я смотрела на нее сощурившись, в глаза бил свет фонарей. Удивительно – она была такой маленькой, такой хрупкой, с узкими плечами, казалась бы ребенком, если бы не кривоватые ноги. Она с трудом двигалась по продавленному асфальту, слегка расставив руки. На ней черные брюки и жакет, волосы коротко подстрижены и тоже черные, я не вижу ее лица, но ощущаю, что она на меня смотрит. Она меня тут же узнала. Я чувствую, как по всему телу, по венам разливается волна жара, заполняет грудь, я не знаю, гнев это или любовь, мне хочется говорить, встать и пойти ей навстречу, но я не могу пошевелиться.
Это во сне или наяву – она остановилась передо мной и больше не двигается. Она говорит, я слышу ее голос где-то в глубине своего тела. Голос у нее молодой и четкий, довольно высокий, голос девочки, чеканящий слоги, которые она меняет местами, нарубает маленькими порциями, голос девочки, не умеющей говорить, долго молчавшей, повторяющей выученный урок. Она действительно та, за кого себя выдает? А если обманщица, как все эти типы в прошлом, которые крутились вокруг Баду в Такоради? Я не отвечаю. Я смотрю на нее так пристально, что у меня начинает болеть шея. На площади недалеко от центра Мальро группа детей играет в мяч. Они кричат и ругаются. Мяч ударяется о припаркованные машины с таким грохотом, что голуби улетают. Где-то на балконе слышен пронзительный лай, совсем как у собачки Шеназ. К нам подходит девчонка лет одиннадцати-двенадцати, толстая, с лицом азиатского типа и копной густых курчавых волос, она пристально смотрит на меня. Я злобно кричу: «Что тебе надо? Марш отсюда, оставь нас в покое!» Несколько секунд она стоит неподвижно, потом уходит. Но на другом конце сквера, наполовину скрытая деревьями, оборачивается и с хитрым видом смотрит в нашу сторону. Я бы охотно бросила в нее камнем, но под ногами у меня нет даже кусочка щебня.
На женщину в черном это не произвело никакого впечатления. Она замолчала на несколько секунд, пока я кричала на девчонку, но даже не взглянула на нее. Женщина, не отрываясь, смотрит на меня. Она совсем не такая молодая, как мне показалось вначале. У нее усталое лицо, впалые глаза, в углах рта морщинки, которые никому из женщин не удается скрыть. Но кожа шеи гладкая, наверно, она недавно делала подтяжку. Месье Баду как будто сказал Биби, говоря о моей матери: «Очень красивая, как Рашель». Правда, у нее густые волосы, абсолютно черные (наверняка крашеные), она худенькая и стройная. А если все это скверная шутка? Месье Баду по объявлению нанял актрису? Но зачем, какой смысл? Может, это заговор, речь идет о наследстве и нужно найти мою настоящую мать?
Она садится рядом на скамейку, хочет взять меня за руку, но я не даюсь. Я смотрю на ее руки, совсем не похожие на мои. У нее маленькие, сухие, темные ладони. У меня – другое дело. Я довольна, что у меня крупные руки. Если я сажусь за пианино, то захватываю пальцами полторы октавы. У меня руки больше, чем у многих парней. Поэтому я и могу играть роль Будур. А как, собственно, зовут эту женщину? Биби мне называла какое-то имя, не то Мишель, не то Матильда. А ее фамилия? Где она живет? Чем занимается? Есть ли у нее дети? Если да, то это мои сводные братья и сестры. От одной этой мысли меня начинает мутить. Не хочу ничего знать, не хочу ее слушать. Я привстаю со скамьи, но женщина кладет ладонь мне на руку, слегка сжимая ее, и мне кажется, что меня парализует боль.
– Послушай, – доносится до меня, – я никогда не переставала думать о тебе, я хотела тебя видеть, узнать тебя лучше. Когда ты родилась, я взяла тебя на руки, ты была такая маленькая и легкая, ты родилась за две недели до срока и весила не больше котенка. Я на тебя смотрела, в больнице я просыпалась ночью и искала тебя в палате новорожденных, мне хотелось взять тебя на руки, но это запрещалось. Я ждала утра, тебя приносили в больничной одежде, я так хотела прижать тебя к себе, ты была такая маленькая, такая нежная, твои глаза были обращены ко мне, уже через несколько часов после родов ты мне улыбалась, я не хотела расставаться с тобой, не хотела, чтобы тебя забирали. Я дала тебе имя, я сама его выбрала, а потом тебя унесли… Тебе сделали больно, мне тоже сделали больно, тебя оторвали от меня, ты укоренилась во мне, а тебя оторвали…
Я слушаю не дыша. Мне хочется встать, пройти с ней по площади, показать, где я жила вместе с Баду, показать театр, который я подожгла, подвал, где мусорные баки расплылись зелеными и желтыми пятнами. Я охотно прошлась бы с ней по пляжу, по твердому песку, чтобы почувствовать под ногами холодную воду и посмотреть, как она смывает наши следы. Она сидит на скамейке прямо, мне нравится ее поза, ее слегка изогнутая спина, она не валится на сиденье, как большинство женщин. На ногах у нее лакированные лодочки на высоких каблуках или, скорее, босоножки из тонких ремешков.
– Я расскажу историю твоего появления на свет, но тебе придется немедленно ее забыть, потому что она не должна служить ни добру, ни злу и никто другой не знает этой тайны. Когда ты родилась, мне было семнадцать лет, я ничего не понимала в жизни, я встретила твоего отца случайно на берегу моря, в Африке, родители снимали там дом. У него была красивая машина, мы гуляли по берегу моря, я помню, какой там бывал туман, мне очень нравилось останавливаться возле дюн, когда туман словно окутывал нас. Мне казалось, между нами настоящая любовь, я все скрывала от родителей, уходила из дома ночью, тайком. И однажды вечером, когда машина остановилась около дюн, он начал меня тискать. Я не хотела, но он ведь был сильнее меня, он прямо озверел, говорил угрожающим голосом. Я пыталась выскочить из машины, но он меня схватил, распластал на заднем сиденье, я хотела закричать, но побоялась, мне казалось – я сейчас умру. Я больше не сопротивлялась, он сделал это, было больно, он зажимал мне рот рукой, я задыхалась. Потом он отвез меня домой, а мне было стыдно, до того стыдно, что я не посмела ничего сказать родителям. Я пошла под душ и мылась так долго, что отец начал колотить в дверь: он решил, что я в ванной потеряла сознание.
