Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)
72. Дорогой Себастьян пережал себе сонные артерии, чтобы немного поспать перед допросом. Спать – удлинять время на полжизни.
Его еле дозвались на допрос.
73. Прежде всего предложили закурить. Он взял три или четыре сигареты из целой пачки ленд-лизовского Кэмела.
Про сигареты на потом надо думать даже тогда, когда они каким-то чудом появляются теперь, сигареты – лучшее доказательство того, что все заканчивается (Себастьян знал одного убежденного фашиста, который сдался американцам в плен потому, что там ежедневно давали сигареты).
74. Тогда уж поздоровались, назвались фольклористами, велели приготовиться к продолжительной беседе и призвали быть искренним.
Себастьян решил вовсе даже не упоминать, что спешит к Анне. Это может вызвать охоту продержать его как можно дольше.
А что касается искренности, то он знал один неплохой способ. В бае, как и в ласках, все зависит от ритма. Если взять фальшивый ритм, то какая может быть искренность. Правильные высказывания ни к чему не приведут. Он решил попробовать такой стандарт – шесть коротких, одно долгое, одно очень короткое снизу вверх, одно очень долгое с оборотом по спирали и два коротких неполных вправо.
Себастьян так настроился, аж услышал свой голос, не начав еще говорить. И тот голос ему понравился.
В конце концов, еще не было случая, когда бы он не смог пережать кого-то беседой.
75. Себастьян почему-то напомнил себе рассказ одного из растаманов про то, что у сегедской Нанашки есть в Сегеде маленькая частная тюрьмa, в которой держaт случайных людей, арестованных для того, чтобы рассказывать Нанаште всякие байки.
76. Когда Себастьяна через пару часов выпустили, и он снова шел к Мокрой через Кёнингсфельд и спешил к Анне, то никак не мог понять – почему все так легко и безболезненно случилось. То ли потому, что сразу сказал фольклористам, где искать сокровища Довбуша (о разных ценностях стоит признаваться быстрее, чем начнутся пытки, – учил он Анну), то ли он был прав, и попытка понимания посредством разных языков действительно – пик бытия. Хотя могло быть даже проще: или эти люди действительно были фольклористами, или помог фальшивый ритм. Может быть, и то, и другое.
77. Он пришел домой только следующим утром.
Анна очень долго спала, потому что заснула перед самым его приходом. Себастьян не снимал с нее даже обуви, чтобы не разбудить, сидел рядом и ждал, пока она так хорошо спала.
Сыр таки завонялся, он прожаривал его с тмином, а она грела на огне из мягких, потому что мокрых, веток вчерашний суп – хлеб, лук, заячью капусту и сушеные на дереве вишни намочить в сливовице, варить в воде со сметаной, добавить масла, соли, паприки, налить в миски, в каждую порцию плеснуть большую ложку горилки и есть, пока очень горячее (кроме обязательных ингредиентов, Анна утопила в супе весь жареный сыр).
Потом Себастьян рассказывал, что ничего более удивительного никогда не слышал.
Если по карте (легенда)
Написанное в Париже в 1976 году блестящее историческое эссе Анны Себастиани о психологии христианского мученичества «Безответственная последовательность плотная» имеет такой лирический эпиграф – «О том, что это приходили святые, узнаешь через столетия. Тодиаска, 1951».
Правдоподобно, что эта фраза автобиографична и касается встречи Анны с будущими мучениками катакомбной украинской греко-католической церкви на горе Тодиаска. Судя по месту и времени, речь идет о путешествии Анны и Себастьяна из Мокрой в Яливец.
Если это действительно так, то самый вероятный маршрут путешествия выглядел так:
Дойче Мокрая – Руська Мокрая – Кёнингсфельд – Свидова – Берлиаска – Пидпула – Тодиаска – Блызныца (пять последних – горы на Свыдовке) – Квасы – Мэнчил – Шэшул – Яливец.
Семь
1. Было так холодно, что невозможно было снять с себя хотя бы кожухи.
2. Сидя на каменном полу пустой комнаты, они любились так просто, что Анне показалось, будто она распалась на много частей, каждая из которых любится с Себастьяном.
3. А он чувствовал, что научился летать, хотя понимал, что это оттого, что – в Яливце.
4. Холод не мог протиснуться в раскрытые щели одежды, потому что навстречу ему вырывался жар с особенным привкусом обонятельной галлюцинации.
5. Главное – не спешить выходить, когда ничто не держит и можно поговорить.
6. Если так – ты такая большая, а в действительности – маленькая.
7. Тебя так много и так мало.
8. Так хорошо миру, и мир тоже хорош.
9. Хотя в тебе мир лучше, чем вне тебя.
10. Больше всего хочу касаться своего беременного живота вместе с тобою.
11. Если у тебя будет когда-нибудь другой муж, то он погибнет оттого, что у него будет слишком хорошая жена.
12. Не говори со мной такими интонациями – так говорят, когда закрыто, когда не можешь пробиться.
13. Я хороша тогда, когда ты об этом мне рассказываешь.
14. Анна задремала, сидя на Себастьяне, упершись лбом в плечо, и он должен был так сидеть, хотя очень хотелось разогнуться и лечь.
15. Как и с предыдущими Аннами, с этой всегда было так, как в первый раз в мире.
16. Потом за Анной пришел старый Бэда. С Непростыми ничего не случилось. Сюжеты не могут заканчиваться. Они решили ехать куда-то за край света и ждут ее в броневике. Анна стала страшно грустной. Себастьян сказал, что никому ее не отдаст. Она выпила много джина и заплакала. Бэда пришел еще раз. Себастьян выгнал его и бросил в окно гранату. Анна напилась и начала размышлять вслух про их семью. Себастьян впервые понял, что она воспринимает все совершенно иначе, чем он. Она плакала и пыталась поцеловать его в руки. Он не давал, она перестала плакать и спокойно попросила позволения поцеловать каждую руку по разу. Себастьян позволил, и она сделала то, что хотела. Вторую целовала очень долго. Он вынужден был отнять руку, чтобы кинуть еще одну гранату. Анна сказала, что он делает для нее слишком много. И пошла к дверям. Себастьян не мог этого понять. Помнишь, мы говорили? Она обернулась, но не останавливалась – вышла, пятясь. Себастьян сделал какой-то такой жест, что Анна, когда была уже возле броневика, не удержалась и попробовала его повторить сама себе, словно стала Себастьяновым биографом. Интересно, что делает в эту секунду папа. Поиск интересного – самый человеческий признак, папа такое говорил. Так говорил Себастьян, так говорил Франц.
17. Себастьян не мог ни сидеть, ни идти, ни стоять, ни лежать.
18. В глубине легких было пусто.
19. Три тысячи раз он подумал слово «Анна».
20. Только под вечер смог что-то делать, К тому же сразу четыре дела одновременно.
21. Писал на снег.
22. Присматривался к дереву, на котором какие-то птицы выглядели, словно перезрелые плоды.
23. Ощупывал кончиком языка непривычный от охлаждения рельеф поднебья.
24. И молился за души умерших, за которые больше никто не мог помолиться – за Франца, Лукача, старого Бэду, французского инженера, Лоци, растаманов, слепого убийцу, его ребенка, орнитолога, Штефана, Нанашку, посла Стефаныка, посла Лагодынского, художника Труша, художника Пер– фецкого, инструктора по выживанию, боснийца– капитана, четаря Пэлэнского, сотника Дидушка, сотника Букшованого, полковника Колодзинского, генерала Тарнавского, своих негритянок, Северина, младшего Млынарского, дочку папы римского, Брэма, Витгенштейна, цыган-трубачей, Анну, Анну и Анну.
25. На яблонях в бывшем городском саду висело очень много яблок. Никто их не срывал и не сорвет. Вынул из кармана яблоко, подобранное вчера. Укусил, и в рот попал длинный Аннин волосок.
26. Люблю ее, а не себя, а она есть, всегда где-то есть, такая же прeкрасная. Хорошо хоть где-то кого-то иметь. Хотя бы для того, чтобы было кому рассказать историю дня, который стоит ради этого прожить.
27. На том свете привычнее всего себя чувствуют не воины и не лекари, не строители и не садовники, а рассказчики историй, баильники.
28. С самого высокого дерева среди тех, что Себастьян посадил в 1914 году, взлетели сороки и полетели в тень Пэтроса.
29. Себастьян сосчитал – семь.
30. В тетради орнитолога семь – о том, про что нельзя сказать, надо молчать.
31. Среди всех доказательств существования Бога это может считаться самым лучшим.
Из этого можно сделать несколько рассказов
Мой двоюродный дед Михась так хорошо клал печи и погреба, что после ареста еще целый год не мог пойти по этапу. Новоприбывшие офицеры оккупационной армии и тайной полиции обживались в городах, городках и больших селах. Они получали государственные квартиры в разрушенных войной каменицах и виллах. Им нужно было озаботиться бытом семьи, ощущением дома и спокойной будущей жизни. Арестованный мастер принадлежал им. Деда забирали на частные работы сначала яремчевские, потом
надворнянские уполномоченные. Ничего удивительного. В конце восьмидесятых мы, солдаты советской армии, так же точно делали ремонты в жилищах офицеров. Наконец какая-то комиссия из Киева обнаружила, что осужденный такой-то все еще числится за местным следственным изолятором, хотя ему совершенно разумно назначено находиться в восточных областях Советского союза. Деда тут же отправили в Станислав с назначением на первый поезд в Сибирь. Знакомый доровский
