Нина Георге - Лавандовая комната
Нет, этого не может быть! Только не он! Он другой – не такой, как мужчины севера, Пикардии, Нормандии или Лотарингии, страдающие жутким бесплодием души. Что, впрочем, многие парижанки находят эротичным; как будто это особое сексуальное достижение – разбудить в мужчине крохотное чувство! Под холодностью они надеются обнаружить какую-то особенно жгучую, звериную страстность – такую, что он, вскинув их на плечи, потащит за ближайший угол и пригвоздит к полу…
Нам пришлось прервать эти танцевальные судороги, мы пошли домой, обходя молчанием неприятную тему. Он был очень ласков во время этой игры в кошки-мышки. Отчаянию моему не было границ: если я не могу с ним танцевать – что же мне тогда с ним делать?
Я – тело. Мои половые губы влажно улыбаются, когда я испытываю желание, моя грудь покрывается потом, когда я испытываю унижение, а в моих пальцах живет страх перед собственной отвагой, они дрожат, когда я хочу кого-нибудь защищать и бороться. Если же я испытываю страх перед конкретными вещами, такими как, например, этот узел, который они обнаружили у меня под мышкой и хотят удалить с помощью какой-то биопсии, – тут я теряюсь и в то же время как-то странно успокаиваюсь. Растерянность заставляет меня хвататься за разные занятия, а спокойствие убивает во мне всякое желание читать серьезные книги или слушать серьезную, настоящую музыку. Мне хочется лишь одного – просто сидеть и смотреть на этот осенний свет, как он струится на желто-красные листья, мне хочется вычистить камин, хочется лечь и уснуть, чтобы погасить эти опостылевшие, растерянные, пустые, глупо скачущие мысли. Да, когда мне страшно, я хочу спать – так душа спасается от паники.
А он, Жан? Он пользуется своим телом как вешалкой на колесиках, на которую вешает свои рубашки, брюки и пиджаки.
Я встала, он пошел за мной – я влепила ему пощечину. Жжение в ладони, как будто я схватилась за что-нибудь горячее.
– Ты что?.. – сказал он. – Что с тобой?
Я дала ему еще одну пощечину. Острая боль в пальцах, как от горячих углей.
– Перестань думать! Чувствуй!.. – крикнула я.
Я подошла к проигрывателю и поставила «Либертанго». Аккордеон – как удары бича, щелчки хлыста, треск сучьев в огне. Пьяцолла и скрипки, хмельные, сорвавшиеся с цепи.
– Нет, я… не могу.
– Можешь! Танцуй! Танцуй то, что ты сейчас чувствуешь! Что ты чувствуешь?
– «Что, что»! Злость! Ты ударила меня, Манон!
– Вот и танцуй злость! Выбери себе в этой музыке инструмент, отображающий твое чувство, и следуй ему! Держи меня так, как ты на меня злишься!
Не успела я это произнести, как он схватил меня и прижал к стене, как в тисках держа мои поднятые руки. Скрипки исступленно пели.
Мы танцевали голыми; он выбрал рупором своих чувств скрипки. Его злость превратилась в вожделение, потом в нежность, а когда я стала кусаться, царапаться и сопротивляться его желанию вести меня – тут мой любовник стал тангеро. Он вернулся в свое тело.
Слившись с ним в танце, в котором он выражал все, что испытывал ко мне, я видела, как двигаются наши тени на стене лавандовой комнаты. Они танцевали в оконной раме, танцевали как одно существо, а кот Кастор наблюдал за нами со шкафа.
С этого дня мы часто танцевали танго, сначала голыми, потому что так было легче раскачиваться, двигаться, останавливаться. Мы танцевали, каждый держа руку на левом боку. Потом меняли позы, прижав руки к правому боку.
Танго – это детектор лжи. Оно не только раскрывает твои проблемы, твои комплексы, но и выявляет сильные стороны, которые ты скрываешь от других, чтобы не обидеть их. И оно показывает, чем могут быть друг для друга двое, как они слышат друг друга. Если один предпочитает слышать только себя, то он возненавидит танго.
Жану поневоле приходилось чувствовать, он уже не мог прятаться от танца за какими-то абстрактными идеями. Он чувствовал меня. Мою грудь, каждый волосок на моем лобке. Никогда еще не ощущала я свое тело так отчетливо, никогда не чувствовала себя женщиной так остро, как в те часы, когда мы с Жаном танцевали, а потом любили друг друга на диване, на полу, сидя на стуле, по всей квартире. «У меня такое чувство, – сказал он, – как будто я – родник: когда ты рядом, я бью прямо из тебя, но, как только ты уходишь, я иссякаю».
Потом мы прошли с ним танцевальным рейдом через все танго-бары Парижа. Жан научился сообщать мне энергию своего тела, без слов говорить, какого танго он ждет от меня в данный момент. А еще мы учили испанский. Во всяком случае, те стихи и фразы, которые тангеро шепчет на ухо своей партнерше, чтобы вдохнуть в нее еще больше… танго. Каких только восхитительных, понятных только нам двоим игр мы не выдумывали! В постели мы обращались друг к другу на «вы». Мы частенько прибегали к вежливой форме, призывая друг друга к действиям, очень далеким от пристойности.
Ах, Люк! С ним все как-то по-другому, не так… отчаянно. И не так естественно. С Жаном я с самого начала никогда не лгала. От Люка я скрывала, что мне хочется, например, больше жесткости или нежности, больше смелости или игры. Я стыдилась того, что хочу больше, чем он может дать. Вернее, кто знает – может, он и дал бы мне больше, если бы я попросила? Но как попросить?
«Когда танцуешь с другой женщиной, не предавай танго сдержанностью», – сказал нам Хитано, инструктор танго в одном из баров.
А еще он сказал, что Жан меня любит. А я его.
Мол, он видит это по каждому нашему шагу или движению; мы с ним – одно существо. И может быть, он не так уж далек от истины?
Я должна быть с Жаном, потому что он – мужская часть меня. Мы смотрим друг на друга и видим одно и то же.
Люк – мужчина, с которым мы смотрим в одном направлении, параллельно.
Но, в отличие от учителя танго, мы не говорим о любви.
«Я люблю тебя» – это могут позволить себе говорить те, кто свободен и чист.
Ромео и Джульетта.
Но не Ромео, Джульетта и Стефан.
У нас остается так мало времени. Мы должны делать все сразу, одновременно, иначе ничего не успеем. Спать друг с другом, беседовать о книгах, есть, молчать, ссориться и мириться, танцевать и читать вслух, петь и искать звезды – все по ускоренной программе. Я уже с нетерпением жду следующего лета, когда Жан приедет в Прованс и мы отправимся на поиски звезд.
Я вижу, как в солнечных лучах горит золотом Папский дворец. Наконец-то опять этот свет. Наконец-то опять люди, которые не делают вид, будто вокруг нет других людей: ни в лифте, ни на улице, ни в автобусе. Наконец-то опять абрикосы прямо с дерева.
О Авиньон! Раньше я все ломала голову, почему в этом городе со зловещим, холодным и мрачным дворцом такое множество потайных ходов и люков. Теперь я знаю почему: эта неуемность, неутолимость желания, должно быть, существовала с начала истории человечества. Беседки, павильоны, лоджии, кукурузные лабиринты – все это разные условия одной и той же игры!
Это игра, о которой знает каждый. Но каждый делает вид, будто ее вовсе не существует. Разве что где-нибудь очень далеко, в очень безобидной форме, не по-настоящему.
Какое там «не по-настоящему»!
Я испытываю жуткий стыд, от которого пылают мои щеки, коленями ощущаю острую тоску, ложь, железными когтями впившуюся мне между лопатками.
Дорогой мама-папа, сделай так, чтобы мне не надо было принимать никаких решений, прошу тебя!
Сделай так, чтобы эта горошина у меня под мышкой оказалась всего лишь кусочком известняка, наподобие тех, что постоянно сыплются из водопроводных кранов там, в Валансоле, в царстве лаванды и самых неподкупных кошек!
22
Мсье Эгаре чувствовал скользившие по нему взгляды, пущенные из-под подкрашенных ресниц. Если, перехватив и удержав взгляд какой-нибудь женщины, он ответит на него, то тут же окажется вовлеченным в «кабесео», беззвучный диалог глаз, который в танго служит важнейшим средством коммуникации. «Вопрошание глазами».
– Жордан, смотрите в пол! Не смотрите на женщин, – шепотом сказал он. – Если женщина заметит, что вы на нее смотрите, она подумает, что вы спрашиваете, можно ли ее пригласить. Вы танцуете аргентинское танго?
– Когда-то я был неплох в вольной программе с веером.
– Аргентинское танго – это почти то же самое. В нем всего несколько неизменных комбинаций па. Вы прижимаетесь к своей партнерше, сердце к сердцу, и слушаете ее – как она хочет, чтобы вы вели ее.
– Слушаю? Но тут же никто не разговаривает.
Он был прав. Ни женщины, ни мужчины, ни танцующие, ни сидящие или стоящие не тратили энергию на разговоры. При этом все говорилось без слов: «Веди меня уверенней! Не так быстро! Дай мне пространство! Давай поиграем! А ну, иди сюда!» Женщины корректировали действия мужчин – то чиркнув пяткой по икре партнера («Сосредоточься!»), то выписав стилизованную «восьмерку» («Я – королева!»).
