Любко Дереш - Намерение!
Меня согнуло. Со спины наблюдаю, как кто-то блюет на стерню. Не пойму: я тут – или я там? Кто видит – тот везде.
Спустилась ночь. Вытер губы. Глаза снова смотрели как глаза. Меня окружали потемки, совсем не похожие на хтоническую темень времячащи! Чуть не засыпая прямо посреди поля, я силой принуждаю себя осознать, что был свидетелем картин, которые с панической скоростью тают в памяти. Остаются только ямы с неуловимыми отблесками, величиной с небесное тело каждая.
Единственное слово, которое я вынес оттуда, это «пульсация». Все прочие слова имели очень мало общего с увиденным. Это не пространство, это переживание. Оно – непо средствен ное прикосновение к невозможному. Положение с приложением «может». Потому что все там – только возможность, где ничего еще не случилось, но все, что случается, имеет в своей сущности это янтарно-угольное зарево.
В Галиции говорят: «може» – широкое и глубокое [7] . И добавлю – темное.
Рельефное время – такое же, как и «може».
* * *«Пульсация, не забыть, пульсация», – бубнил я, теряя неподдельный вкус увиденного. Ногтем делаю царапину на «не забыть». «Пульсация!»
А к чему эта пульсация? Уже и не припомню.
Немного полежал на земле, чувствовал себя разбитым, едва ли не больным. Потом поднялся и потихоньку пошел: сперва вдоль трассы, потом вдоль окраин, потом мимо завода, возле Таможенной, потом через Стрыйский парк, через Стрыйский базар, мимо корпуса биологического факультета, пока не вышел на проспект Шевченко. Чем дальше я углублялся в людскую толпу, тем более обычным становился мир. Электрические огни – лучшее лекарство от сказки. Шум центра города, темные фигуры на ночных улицах, нестерпимая боль в задубевших руках.
Какой-то словно отмороженный, я вошел в кафе и пролез под барной стойкой сразу на кухню. В тесном помещении было светло, уютно и тепло. Клубами стоял пар. Надя поздоровалась со мной, а я обнаружил, что не могу даже ртом шевельнуть, но не от холода – что-то отказывалось говорить во мне самом. Пока пани Светлана, уборщица, ела около нарезочного стола суп, я подошел к умывальнику и начал мыть посуду. Горячая вода разогревала посиневшие руки, и от привычных движений я постепенно стал самим собой.
В дверь заглянула Надя.
– Эй, кавалер! Там тебя спрашивают, – сказала с лукавой улыбкой.
Выглянул через окошко для посуды. За стойкой обнаружилась тоненькая девичья фигурка в элегантном суконном жакете и длинной юбке в складку. На коленях она держала сумочку, в руке, положенной с локтем на стойку, дымилась сигарета. Волосы, небрежно собранные на затылке, спадали на лицо. Конечно же, это была Гоца Драла. Я быстро спрятал голову.
– Минутку, вытру руки, – сказал я Наде и вернулся в кухню. Сердце обдалось кипятком.
Наконец уборщица доела, и я освободился. Преодолев барьер с барной стенкой (бармен Еж в своем клетчатом кепи выглядел на удивление стильно), я на миг испугался: а вдруг между нами все кончено и Гоца пришла попрощаться?
Но Гоца, увидев меня, крепко прижала к себе. Пару минут мы просто сидели обнявшись, молча. Мое горло сжалось (ее, наверное, тоже), и мы ждали, когда пройдет этот спазм, когда мы сможем заговорить.
– Ты знаешь, – наконец прошептала она, – ты так тихо исчез утром… У меня было чувство, словно тебя не существует.
– Как будто я тебе приснился?
– Да, – Гоца поцеловала меня. – Как будто ты мне приснился. Солнышко, ты не поверишь, я тебя просто забыла! Я ходила и чуть не плакала, и не могла вспомнить, что же я забыла. Я знала – это что-то важное. Но что?! Час тому назад я шла по городу, и раз – вспомнила! Прости меня, прости, хорошо? Со мной такое иногда бывает!
Я почувствовал, что если сейчас сам расплачусь, то и Гоцу заставлю плакать. Я еще раз ее обнял, и мы снова прижались друг к другу крепко-крепко.
– Не страшно, – шептал я. – Я верю тебе. Со мной тоже такое бывает.
9
У меня был свободен целый вечер, у нее тоже. Мы сидели за тем же столиком, что и несколько дней тому назад. Подумать только – «несколько дней тому назад» – для меня проплыло несколько недель. Время – это еще одна фигура моего соперника, одна из важнейших. Только теперь я знал своего соперника по имени. Со мною играла в шахматы та, что звалась Смерть.
Еще никогда не было у меня чего-либо подобного. Мы говорили и не могли остановиться, и слова истекали из нас, словно реки. Они размывали ощущение неминуемости, которое я углядел за признанием Гоцы о том, что она меня забыла. Казалось бы, ее слова были только метафорой, но в тот момент я по-настоящему ощутил холод. Холод вечности, холод смерти – понимаете, чего-то такого, над чем мы не властны.
Когда мы умолкали, я купался в мягких темных взглядах, которыми она одаривала меня. Я хотел хоть как-то отблагодарить ее за это, брал ее ладошку в свои руки и нежно сжимал.
А еще украдкой взвешивал – рассказать ей про свои ощущения? Про этот «холод»? Про то – оу, шит! чуть не забыл! – что я пережил сегодня (СЕГОДНЯ!) за ипподромом?
Откуда-то из подсознания пришли слова: наши решения – точки соприкосновения с действительностью. Они то, что существует. Возможно, если бы я рассказал про вещи такого рода сразу, все сложилось бы совсем по-другому. Но я выбрал иной вариант. Я выбрал (ВРЕМЕННО!) молчание.
Наши решения – то, что существует. Они формируют русло, по которому бежит поток жизни.
Она все рассказывала и рассказывала, а я слушал и слушал. В кафе стало людно, и мы начали собираться.
Сам не заметил, как мы вышли из кафе, зашли по дороге в видеопрокат, где Гоца выбрала фильм неизвестного мне режиссера с испанской фамилией. Мы направились мимо пиццерии с красноречивым названием «Торонто» к ней домой.
Пока Гоца мыла руки в ванной, я изучал ее кухонное оборудование, проецируя особенности кухни на ее хозяйку.
– Давай я приготовлю нам картошечку! – крикнул я Гоце, которая шумела водой в ванной.
– О’кей, – откликалась она. – Возьми в морозилке кальмаров!
– У тебе есть кальмары? – выкрикивал я удивленно. – А как их готовить?
– Я научу! – отзывалась она и что-то там шуровала щеткой. Мыла ванну? – Сначала поставь кастрюлю с водой, пусть закипит! Дальше посмотри, есть ли в холодильнике авокадо…
Пока я выполнял ее указания, Гоца пришла на кухню, уже переодетая в домашнюю майку и клетчатые штаны-багамы. От нее веяло прохладной свежестью. В такой легкой одежде ее фигурка смотрелась удивительно аппетитно. Гоца поймала мой невольный взгляд, обвила меня руками. Ее бедра прижались к моим.
Приготовление кальмаров мы отложили еще на полчасика.
Авокадо в холодильнике не было. Гоца сказала, что это не беда, можно обойтись и без них.
– Мы ж не мажоры! – пошутила она. – И вообще, авокадо больше к осьминогам подходят, особенно если с томатной пастой. Когда-нибудь я покажу тебе, как готовить из осьминогов суп по-мозамбикски.
– Ого, ты была в Мозамбике?
– Проездом, когда путешествовала в ЮАР. Смотрела на львов в Национальном парке. Еще расскажу как-нибудь. Значит, берешь тушку осьминога, разделываешь ее – отдельно ноги, отдельно голова. Бросаешь это в кипяток и слегка провариваешь, после чего добавляешь томатную пасту, крошишь лук, добавляешь мякоть авокадо, солишь, перчишь…
Я настоял на том, чтобы отварить на гарнир пару картофелин – боялся, что кальмар может стать мне поперек горла. Мороз шел по коже при мысли, что придется сейчас жевать какого-то моллюска.
Тем временем Гоца учила меня потрошить кальмаров. Их тоже нужно было сперва бросить в кипяток, потом быстро положить под холодную воду. От этого жесткая шкурка легко слезала. А дальше все предельно просто – слегка поджарить тушки на масле и – вуаля!
К счастью, в готовом виде, натертые специями, кальмары не оказались чем-то выше моих сил. Поданные со сметаной, они напомнили мне жареные свиные уши – как на вид, так и на вкус.
После ужина мы решили принять ванну вдвоем. Благо, ванна у Гоцы большая. Еще в прошлый раз, изучая широкий ряд пенок и гелей, я догадался, что купаться Гоца мастак и вообще исключительная чистюля.
Гоца много говорила. В ней было немеряно энергии, поэтому она никогда не уставала говорить. У нее ко всему находился комментарий, который она сразу же дополняла созвучной историей из жизни. Стоило мне похвалить приятную музыку, что звучала из динамиков, как тут же я узнал, что музыку записывал на студии в Андорре ее друг – диджей, «нормальный чувак», но злоупотреблявший антидепрессантами.
– Там у всех в Андорре затяжные депрессии, город в глубоком ущелье, скалы давят на тебя – круглые сутки, круглый год. Все андоррцы такие подавленные, с ними просто невозможно общаться. А зимой особенно. Ты ж понимаешь, там Альпы, вечная мерзлота. Кстати, в прошлом году я каталась в Андорре на лыжах с моими друзьями из Швейцарии, они скалолазы, да, еще молодые, но уже профессиональные скалолазы, они разработали трехлетнюю программу подготовки к восхождению на Эверест, специальный комплекс упражнений, фитнес, макробиотика, элементы йоги, специальный психотренинг. Это все очень холистично, они поведены на холистичном подходе, ну, ты андестэнд? Кстати, про психотренинги. Я, когда жила на Манхэттене, ходила на семинары угадай к кому!..
