Хельмут Крауссер - Эрос
– Алекс, так дело не пойдет. Я не люблю тебя. Ты покупаешь меня, как… как кусок масла!
– У меня и в мыслях не было покупать тебя.
– Что за дьявольщина!!!
Она была на грани истерики. Мне стало нехорошо.
– Ежу понятно – ты хочешь меня соблазнить! Ты вообще соображаешь, что со мной делаешь?
– Разве я чем-то обидел тебя?
Странно, но мой голос звучал еще пьянее, чем у нее. Определенно. Софи разговаривала со мной таким злым тоном, и, когда перешла на шепот, я готов был возненавидеть ее.
– Гляди-ка, ты и в самом деле думаешь, что я… Но… Вот был у меня американец, лейтенантик. Он дарил мне цветы целую неделю. И я могла уехать с ним. Я не любила его. И тем не менее разрешала таскать мне цветы, и не только их, но и более полезные вещи, все сплошь дефицитное: масло, кофе, сигареты… И я позволяла ему целовать меня, и мы рассуждали с ним о нашем будущем… Мне было семнадцать.
– Для чего ты рассказываешь мне все это? – Я мысленно метался в поисках кнопки, чтобы выключить ее невыносимые речи.
– Я вела себя как проститутка. Этого я себе никогда больше не позволю. Я чуть-чуть не продалась ему. Сейчас бы я жила припеваючи в Америке, начала бы жизнь с чистого листа. Ведь это так элементарно, так логично. Он сделал бы для меня все. И внешне он был очень даже ничего, ну а в постели – просто тигр…
Сейчас она сознательно мучила меня. Позже я узнал, что ее отношения с лейтенантом ограничились лишь парой невинных поцелуев. Только и всего.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Что, не нравится? Не желаешь слушать? Разве тебе это понять? Ты голодал в жизни хоть когда-нибудь? Хоть один день?
В тот момент я понял, что Бог существует и что он бывает очень жестоким. Что я должен отвечать? Любой, абсолютно любой мой ответ мог показаться неискренним и притянутым за уши.
Софи понесло. Ока добивала меня, словно охотник раненую дичь.
– Я на волосок удержалась от того, чтобы продать себя! И тут нарисовался ты, такое гадство! Вот я сейчас из кожи лезу, чтобы отыскать в душе хоть малюсенькую крохотулечку любви к тебе, а что в итоге? Можешь догадаться? Ты представляешь себе, что значит быть никем и не иметь ни гроша? Да ты сейчас изнасилуешь меня ко всем чертям, прямо тут, не сходя с места!
Я был слишком ошеломлен, чтобы сказать в ответ хоть что-то.
– Факт состоит в том, что тебя не оказалось рядом, когда ты был нужен мне… Я не знаю, где ты пропадал все эти годы. Иногда я вспоминала о тебе, пыталась представить, что из тебя вышло, воображала, как ты явишься, чтобы вытащить меня из дерьма. А теперь я вляпалась в дерьмо окончательно. Во-первых, влюблена в друга моей сводной сестры, во-вторых, сажусь в самолет, чтобы поужинать в каком-то идиотском замке с привидениями… – Она разразилась бурными рыданиями, и слезы закапали в ее тарелку с куском пирога. Мне пришлось сделать знак скрипачу, чтобы тот удалился.
– Прости меня.
Я сказал это с усилием: в тот момент мне больше хотелось отдубасить или изнасиловать ее, настолько несправедливо она обращалась со мной.
– Ой, как быстро я опьянела. Я почти ничего не соображаю. Ты, конечно, воспользуешься этим?
Может, она сама хотела этого? По сей день я теряюсь в догадках. Была ли в ней какая-то доля испорченности, которая в тот вечер алкала насилия? Но над всем этим я начал ломать голову позже. В тот момент я лишь сказал негромко:
– Я люблю тебя.
– Ты ненормальный. Я хочу домой.
Неловко выбравшись из-за стола, она поцеловала меня в губы. Я сразу же понял, что этот поцелуй – копия того, что был в гравийном карьере, этакий дубль, своего рода доплата.
– Спасибо за ужин. Пусть меня отвезут в Мюнхен, к поезду. Можно?
– Я буду любить тебя всегда, Софи.
– Ну и на здоровье! – фыркнула она в ответ.
Переживай поражения с достоинством, с высоко поднятой головой. Мудрость наших предков дремлет где-то у нас в подкорке и в самые неподходящие моменты жизни дает о себе знать. Достоинство можно истолковывать по-разному. Вероятно, мой отец тоже считал, что сохраняет достоинство.
Я вызвал машину и спросил водителя, может ли он отвезти Софи в Вупперталь прямо сегодня ночью.
Тот ответил утвердительно. Возможно, он просто побоялся дать мне, своему работодателю, другой ответ. Софи же настаивала на том, чтобы ее довезли лишь до Мюнхена – оттуда наверняка идет ночной поезд. В романе эту дискуссию лучше опустить, она покажется читателю слишком мелочной. Мы стояли внизу. Шофер переспросил еще раз, как ему поступить. Я ответил, чтобы он предоставил решать этот вопрос даме. Господи, я хотел дать Софи денег – на железнодорожный билет или на ночлег в отеле. Но я не мог превозмочь себя и предложить ей денег – боялся, как буду выглядеть в ее глазах. Однако если любишь, ты непременно беспокоишься за любимую, и неважно, как это выглядит со стороны. О, как бы я хотел рассказать вам сейчас что-нибудь более романтичное… В такой горький, решающий миг я был поглощен мыслями о том, давать ей денег или нет. Деньги, деньги, деньги.
Именно тот момент судьба выбрала для того, чтобы дать мне понять, что и самого себя я оцениваю только сквозь призму денег.
В конце концов я услышал свой жалкий лепет:
– Послушай, если тебе потребуется помощь, когда-нибудь, то…
– Возможно, ты неплохой парень, Александр, а я – сумасшедшая дура. Наверное, я еще пожалею об этом. Видимо, мир устроен действительно странно, но сначала мне нужно разобраться во всем самой. Ты живешь в своем мире, а я – в своем, и нет никакой нужды в том, чтобы они пересекались. – Она помедлила. Следующие фразы наверняка показались ей самой слишком истеричными, слишком патетическими: – Считай, что я умерла! Всех благ! Еще раз спасибо за прием.
Я закурил сигарету и почувствовал потребность напиться до беспамятства. Софи села в автомобиль, тот газанул с места…
Вот и погасли огни на сцене, оборвался наш совместный сценарий. По моим щекам текли слезы, я понимал, что Софи больше нет рядом. Я был готов побежать вслед за машиной, громко закричать, приказать водителю остановиться, чтобы развернуть уходящее будущее вспять – на это оставалось три-четыре секунды, затем стало слишком поздно.
Этой ночью я отослал в отпуск всю прислугу, чтобы побыть одному в «замке с привидениями», наедине с гневом и разочарованием. О, если бы на меня в тот момент снизошла очищающая ненависть к Софи, какие громадные возможности это сулило бы мне в жизни. Если бы я только сумел ее возненавидеть! Однако ненависть, которая обязана была возникнуть, словно определенное вещество в результате химической реакции, бумерангом поразила меня самого. Я проклинал себя, и правильно делал. Как много ошибок я допустил! Я перепутал свою возлюбленную с самой обычной девчонкой. Если бы в ту ночь в замке хранилось огнестрельное оружие, мы с вами никогда бы не встретились. Собственно, это было очень и очень странно, но никакого оружия, даже самой захудалой охотничьей винтовки, в доме не отыскалось.
Мне стало немного жаль фон Брюккена. С огромным удивлением я поймал себя на этой мысли, и тут же попытался отогнать ее, словно чувствуя себя обманутым в эмоциональном плане. Я считал своим долгом сказать что-нибудь, что несколько приглушит сентиментальность момента, и позволил себе заметить, что Софи оказалась довольно неврастеничной особой. Если у женщины есть принципы, то это нормально, но вот если она истеричка…
– Что? Не смейте говорить о ней так! Она была довольно энергичной, это да. Но истеричкой?! Что вы несете? Конечно лее, она вынуждена была реагировать истерично, ведь на нее свалилось слишком много впечатлений за такое короткое время. Она чувствовала себя не в своей тарелке, поэтому ее реакция была совершенно естественной. В конце концов, она явно боялась меня.
– Простите, может, вы и правы, но, если позволите, один вопрос…
– Да?
– Я никак не пойму, за что вы ее полюбили. Что в ней было такого привлекательного?
Фон Брюккен широко раскрыл глаза:
– За что я ее полюбил? Откуда мне знать? Этот вопрос, собственно, я хотел задать вам.
– А-а… Вот как…
– Почему люди влюбляются друг в друга практически с первого взгляда? Потому что это чувство сильнее их, разве нет?
В его голосе зазвучали жесткие, гневные нотки. Фон Брюккен сам почувствовал это и глубоко вздохнул, заставляя себя расслабиться.
Вупперталь. Утром Софи, как обычно, появилась у себя на работе в детском саду. Страшно невыспавшаяся, она вешает куртку на маленький крючок, что прикручен к деревянной планке, прибитой очень низко, на уровне ее пояса.
Из чайной комнаты раздается недовольный голос старшей воспитательницы:
– Значит, опаздываем?
– Простите, пожалуйста. – Эти слова Софи скорее выдыхает, чем произносит.
– Вы плохо себя чувствуете?
– Да, немножко. Спасибо.
К ней несется Эмиль, с разбегу обхватывает ее колени. Софи вынуждена придержаться за стенку. Она не может высказать этого вслух, но она терпеть не может Эмиля. Да, да, малыш вызывает у нее почти что гадливость.
