Жан-Мари Гюстав Леклезио - Женщина ниоткуда (сборник)
Несколько дней я была с Биби почти все время. Я позвонила в школу и сказалась больной, отменила все свои встречи. Я сидела на полу рядом с диваном и смотрела, как она спит или ест, я помогала ей вставать и одеваться. Она мне ничего не рассказала. По-моему, она ничего и не помнила. По ее словам, она упала на улице и сломала зуб о край тротуара. В паху у нее были синяки, я думаю, ее накачивали наркотиками и насиловали, наверняка управляющий баром, где она работала, тип по имени Перрон, и его приятели, но как их зовут, она не помнила. Как на войне. Когда-то мы с Биби жили в стране, находившейся в состоянии войны, мы и уехали, потому что наслышались о ней всяких ужасов. И вот теперь то же самое происходит здесь, в этих цивилизованных местах, с их красивыми домами и ухоженными скверами, с их метро, с полицией, которая следит за всем на свете. Да, здесь избивали и насиловали мою сестренку Биби, Абигайль, такую наивную и нежную, которой я рассказывала сказки, которую гладила по волосам. Это происходило здесь.
Явилась мадам Баду. Я ей позвонила и обо всем рассказала. Она приехала, одетая, как всегда, эксцентрично: брюки на манер леопардовой шкуры и куртка с меховым воротником. На меня она даже не взглянула, бросилась целовать дочь: «Лапочка, солнышко, что с тобой сделали, прости меня, я должна была остаться с тобой, солнышко, радость моя, ну поговори же со мной». Она заикалась. Сначала призвала меня в свидетели, а потом стала обвинять: «Почему ты ничего не сделала? Посмотри, до какого состояния ты ее довела!» Я холодно ответила: «По-моему, вам лучше взять ее к себе, здесь ей плохо». Шеназ страшно разгневалась: «Эгоистка проклятая! Ты… ты видишь, в каком она состоянии, и ничего не делаешь, тебе наплевать на нее, на меня, на всех нас, ты хочешь нам отомстить!» Она как с цепи сорвалась. Я ей об этом сказала. Биби хныкала, пыталась за меня вступиться, потом закрылась у себя в комнате. А я собрала свои пожитки и ушла.
Я жила в разных местах – у знакомых, молодой пары с младенцем в Бург-ла-Рен, у подружки по работе на другом конце Парижа. О Биби и Шеназ я ничего не слышала, даже если бы они друг друга убили, я бы этого не узнала. Время от времени я ходила в центр Мальро на репетиции. Не то чтобы это был настоящий спектакль, так, постановка с арабской музыкой и танцами. Хаким Кинг написал пьесу по мотивам «Тысячи и одной ночи», по истории, которая начинается в двести второй сказке. Ее героиня, царевна Будур, выдает себя за мужчину, и так успешно, что дочь султана Эбеновых островов влюбляется в нее. Роль Будур играла я, может быть, потому, что внешне походила на мужчину, а волосы легко было спрятать под тюрбаном. А может, из-за моего имени – так сразу же сказал Хаким, это называется предопределением. Насчет предопределения не знаю, хорошо это или нет, но мне нравились темнота зала, яркий свет на сцене и музыка.
Выйдя из центра Мальро, я сворачивала в сторону от площади и поднималась по Верденской улице, чтобы обойти большие дома. Вечерами я поглядывала на наши бывшие окна. Шторы всегда были опущены. Телефон не отвечал, возможно, его вообще отключили. Иногда я ощущала какую-то странную боль в правом боку и сгибалась, как будто меня ударили кулаком.
Однажды я даже сделала такое, на что вообще не считала себя способной. Как-то в субботний вечер пошла в бар, где раньше работала Биби. Я хотела увидеть Перрона. Собственно, мне нечего было ему сказать, я чувствовала только гнев, пустоту и гнев. Я уселась за стойку и выпила пива. У бара Перрона имелась одна особенность. Мужики могли через бармена или официанта пригласить девушку вниз, в подвал, где было несколько комнат. Совершенно незаконно, но все об этом знали. Мы с Биби, вскоре после приезда из Африки, как-то пошли в этот бар. Сидели спокойно, что-то пили, и вдруг официант сунул нам бумажку в пятьдесят евро и сказал, что подождет ответа. Мы взяли деньги и убежали. Мы не собирались воровать, просто хотели дать урок этим высокомерным ублюдкам, которые воображают, что за свои бабки могут купить все на свете.
Я сидела за стойкой, но безрезультатно. Обычно обращали внимание на Биби. А ко мне никто не подходил. Может, Перрона предупредили насчет меня? Но что я могла бы сделать? Кричать, надрывая голос, чтобы все окружающие слышали: «Сволочь, ты изнасиловал мою младшую сестру, ты ее избил и сломал ей зуб!» Почему Биби не подала жалобу в полицию? Почему стерпела все это, почему допустила, чтобы с ней обращались как с половой тряпкой, с сексуальной игрушкой, с девчонкой без всякого самолюбия? Я ведь ушла из дома из-за этого тоже, не было сил смотреть на нее, а вовсе не только из-за психопатки Шеназ. Как Биби могла смириться с тем, что с ней сделали? Может быть даже, она еще вернется в этот бар, будет встречаться с Перроном, станет его подругой. Меня затошнило. Музыка молотом отдавалась у меня в голове и в животе. Я хотела спуститься вниз, но один из официантов преградил мне дорогу: «Вы куда?» Я представила себе, как Биби пьет и танцует перед мужиками, и у меня закружилась голова. Я сказала, что иду в туалет, там помыла лицо холодной водой и вышла на улицу. Вот и все. Пустота и гнев.
Нас разделила прочная стена. Больше года я ничего не знала о Биби. Ее мобильник всегда был на автоответчике, на мои эсэмэски она не реагировала. В конце концов я пошла на улицу Фриан в надежде ее подкараулить. Позже я узнала от Шеназ, что доктор Лартеги перевел свой кабинет в Нейи. Я позвонила в дверь, Шеназ открыла, но не пустила меня дальше порога.
– Можно мне поговорить с Биби?
– Ее нет. Что тебе от нее нужно?
– А когда она будет?
– Не знаю. Она здесь больше не живет.
– Как она? Работает?
У Шеназ всегда были маленькие глазки. Впервые я заметила, что они блестят от злости. Должно быть, она еще не успела накраситься, и ее слишком короткие ресницы напоминали щетинки половой щетки.
– Слушай, оставь нас в покое, она больше не желает тебя видеть.
– Я бы хотела, чтобы она сама мне это сказала.
– После всего, что произошло…
– А что произошло? Разве я виновата?
Я сделала шаг вперед. Шеназ, видимо ощутив угрозу, попыталась закрыть дверь, но носок моей туфли ей мешал.
– Перестань, или я вызову полицию.
Я чувствовала, как во мне растет гнев, я вся дрожала, но странно, мне совсем не хотелось плакать, пусть эта мегера не воображает, что я страдаю из-за нее. Когда я, не зажигая света, спускалась по лестнице, все время слышала ее пронзительный крик: «Уходи и больше не приходи! Мы с Биби не хотим тебя видеть, понятно тебе? Не приходи ни в коем случае!»
У Биби было все. У нее все, а у меня ничего. Мама, папа, деньги, своя комната, воспоминания, ее детская одежда, школьные тетрадки, где она чертила свои первые буквы, у нее не получалось R, она его писала наоборот, таблица умножения, счет, она не умела вычитать и делить. От моего детства никто не сохранил ничего. Я сначала думала, что это нормально, она ведь младшая, я должна ее оберегать. Помню, в Африке мы с Баду были на каком-то празднике в саду посольства. Масса детей с родителями, и один из них спрашивает, показывая на меня: «А это кто?» И месье Баду отвечает: «Дочка приятеля». Почему я промолчала? Я еще не знала правды о своем рождении. В тот день мне следовало бы понять. «Дочка приятеля». Он мог бы ответить: «Никто, не обращайте внимания». Почему я вспомнила об этом сейчас, это ведь такая давняя история, фраза из плохого сна? Все то, что Шеназ говорила потом, было, в сущности, чепухой по сравнению с этими словами. Подумаешь, «бесовское отродье»! Просто смешно, и все.
Я хотела все забыть, все стереть из памяти. Я работала, иногда заходила в бар выпить пива. У меня теперь был друг, воображавший себя артистической натурой, Хаким Кинг из культурного центра, высокий и тощий. Мне нравились его руки, его мягкие манеры, миндалевидные глаза и матовая кожа. Он напоминал Жаки, метиса, который был влюблен в меня в Такоради. Хаким хорошо играл на гитаре, он сочинил песни для спектакля по двести второй ночи.
Пить – это как падать в глубокий-глубокий колодец, далеко от земной поверхности. Самое дно покрыто мягкой травой, но если все время спать на ней, потом ощущаешь вкус, приторный до отвращения. Хаким привел меня в свою комнатушку неподалеку от Диснеевского сквера. Первый раз он меня раздел и потом смотрел, как я сплю на его постели, лежа на животе и прижавшись ртом к матрасу. Он ко мне не притронулся. Сказал, что я похрапывала, и добавил: «Когда ты похрапываешь, это приятно, как будто кошка видит интересный сон». Мне это показалось романтичным. Если бы, пока я спала, он попытался заняться со мной любовью, я бы навсегда отказалась с ним встречаться. Когда я проснулась, он играл на гитаре, тихо-тихо, без усилителя. Приглушенная музыка лилась медленным каскадом, звуки напомнили мне балафон[35]. Комната Хакима была в полуподвале, с зарешеченным окном, выходящим на улицу, вся решетка забита пылью. Пахло потом и плесенью, я не могла там долго оставаться. В другой раз мы занялись любовью, скажем так, почти, потому что я ведь была девственница и у Хакима не очень получалось.
