Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
Однако я решила заглянуть в «Бремен», поскольку чувствовала себя совершенно измотанной. Перед тем были споры с детьми, визит к дантисту и нудный шопинг ради всяких «невидимых мелочей» – туалетной бумаги, клея, соли и т. п., – то есть вещей, которые мы не замечаем в повседневной жизни, пока вдруг не обнаруживаем их досадное отсутствие. Такой вот невидимый день, когда ты утомительно наматываешь круги, отдавая время необходимым, но бессодержательным занятиям, – оксюморон домохозяек.
Войдя в кафе, промокшая и нагруженная сумками, я невольно издала радостный стон, увидев свободным мой любимый столик. И устремилась к нему, как уставшая зарянка к своему гнезду.
Тотчас же рядом возник герр Риттер, как всегда элегантный и очень старомодный, в черном костюме и галстуке-бабочке, с безупречно-белым полотенцем на согнутой руке.
– У вас усталый вид. Был трудный день?
– Был никакой день, герр Риттер.
Он предложил мне пирожное с кремом – к черту калории! – однако я ограничилась бокалом красного вина. Оставался час до возвращения детей из школы. Час на то, чтобы понемногу ослабли туго затянутые внутренние узлы, пока я смотрю из окна на теперь уже ставший романтичным дождь.
Сколько времени ушло на это молчаливое созерцание – две минуты? Три? И вот я, почти не сознавая того, начала напевать себе под нос. Однако вскоре из кабинки позади меня донеслось громкое и протяжное: «Ш-ш-ш!»
Я в смущении оглянулась и увидела краснолицего старика, в свою очередь глядевшего на меня.
– Не все вокруг поклонники Нила Даймонда, знаете ли, – сказал он.
Да уж, чудесное завершение чудненького дня: теперь меня попрекнули пением «Holly Holy»!
Я состроила извиняющуюся гримасу и уже было вновь повернулась к окну, но в последний момент краем глаза заметила фотографии, разложенные незнакомцем на мраморном столике. На большинстве снимков присутствовали члены моей семьи и я сама.
– Откуда это у вас?
Он протянул руку назад, не глядя, взял со стола один из снимков и передал его мне.
– Это ваш сын через девять лет, – сказал он. – У него повязка, потому что он лишился глаза в автомобильной аварии. Как вы знаете, он мечтал стать пилотом, но для этого необходимо отличное зрение. Так что он перебивается малярными работами от случая к случаю и много пьет. Рядом на снимке – девушка, с которой он живет. Она любит героин.
Моему сыну Адаму сейчас десятый год, и он буквально помешан на самолетах. Мы называем его комнату ангаром, потому что все стены там обклеены плакатами пилотажных групп: «Голубых ангелов», британских «Красных стрел», итальянских «Триколори». И повсюду авиамодели, авиажурналы и еще много чего самолетного – пожалуй, даже слишком много. А недавно он потратил целую неделю на составление писем во все известные авиакомпании (включая марокканскую «Air Maroc» и румынскую «Tarom») с одним и тем же вопросом: что нужно сделать, чтобы стать у них пилотом? Мы с мужем всегда восхищались и гордились такой целеустремленностью сына, не представляя для него иного будущего, кроме как в авиации.
Однако на фотографии, которую я держала в руке, наш сын – наш малыш с аккуратной стрижкой под ежик и пытливыми зелеными глазами – превратился в неряшливого патлатого бродягу лет восемнадцати.
Лицо его выражало смесь горечи, скуки и безнадежности. По внешним признакам, на снимке был, несомненно, Адам, только старше на несколько лет и в образе жалкого, вконец опустившегося типа – из тех, кого вы при встрече на улице отгоняете от себя брезгливой гримасой или обходите далеко стороной.
И еще эта повязка на глазу! Одна лишь мысль о возможном увечье собственных детей столь же нестерпимо мучительна, как и мысль о их смерти. Это просто… просто недопустимо. Этого не может быть. Но если, на беду, такое происходит, виноваты всегда мы, их родители, независимо от возраста детей и обстоятельств случившегося. Наши родительские крылья должны быть достаточно широки, чтобы защитить своих чад от ранений и боли. Это часть нашего договора с Богом: произведя на свет потомство, мы несем ответственность за его жизнь. Мне вспомнился персонаж «Макбета», который, узнав о гибели своей семьи, в горестных стенаниях называет детей цыплятками: «Как, всех моих цыпляток, вместе с маткой?»[6] И сейчас, увидев моего сына с этой глазной повязкой, я внезапно ощутила во рту вкус крови.
– Да кто вы такой?
– А вот еще снимок, взгляните: ваш супруг вскоре после развода. Он отрастил усы, полагая, что они ему к лицу. А по-моему, с усами у него глуповатый вид.
Мой муж Вилли из года в год предпринимал попытки отрастить усы. И всякий раз его новые усы выглядели еще хуже предыдущих. Как-то в разгар отвратительной семейной сцены я сказала, что он начинает возню с усами всякий раз, когда заводит интрижку на стороне. После этого попытки прекратились.
На фото, помимо усов, он носил одну из этих дурацких маек фанатов хеви-метала – с языками пламени, молниями и названием группы: «Вынос мозга». И к своему ужасу, я вдруг вспомнила, что как раз на днях Адам принес домой пластинку этой самой группы, назвав ее «офигительной».
– Меня зовут Четверг, фрау Беккер…
– Сегодня как раз четверг.
– Совершенно верно. А если бы мы с вами встретились вчера, меня звали бы Средой.
– Кто вы такой? Что означают эти фотографии?
– Они показывают будущее. Или, точнее, один из вариантов будущего. Ведь будущее – штука нестабильная и каверзная. Оно зависит от множества факторов. Тот путь, которым вы следуете сейчас, ваш стиль жизни и общения с близкими – все ведет вот к этому… – Он указал на фотографию в моей руке и развел ладони в выразительном жесте, мол: «Что поделаешь? Значит, так тому и быть».
– Я вам не верю! Оставьте меня в покое! – Я уже начала отворачиваться, но он дотронулся до моего плеча.
– Из всех запахов вы больше всего любите запах горящих в камине поленьев. Вы всегда врали, утверждая, что вашим первым любовником был Джо Ньюмен. На самом деле вы потеряли невинность с Леоном Беллом, подсобным работником в доме ваших родителей.
Этого не знал никто. Ни мой муж, ни моя сестра, никто. Леон Белл! Я очень редко о нем вспоминала. Он был добр и нежен со мной, но в памяти сохранились только смятение и страх, что кто-нибудь войдет и застанет нас в постели.
– Что вам нужно?
Он забрал у меня снимок и положил его на стол рядом с остальными.
– Будущее поддается изменению – как и линии на руке. Судьба вполне может стать предметом сделки. И я здесь для того, чтобы такую сделку обсудить.
– У меня имеется что-то вам нужное?
– Да, это ваш талант. Помните ваш недавний рисунок: маленькая девочка, стоящая под деревом? Я хочу его получить. Принесите мне этот рисунок, и ваш сын будет спасен.
– Это? Но это всего лишь набросок, я сделала его минут за десять, сидя перед телевизором!
– Принесите его мне завтра в это же время.
– Почему я должна вам верить?
Из-под разложенных на столе фотографий он извлек еще одну и показал мне. На снимке был моя спальня много лет назад. И я в постели с Леоном Беллом.
– Но я вас совсем не знаю. Почему вы так со мной поступаете?
Широким встречным движением рук он сложил фотографии в стопку, как складывают колоду карт, собираясь их перетасовать.
– Отправляйтесь домой и завтра принесите рисунок.
* * *Когда-то я и впрямь подавала надежды. Занималась в художественном колледже, получая полную стипендию; и некоторые преподаватели говорили, что у меня есть задатки настоящего художника. Ну и как же я на это среагировала? Я испугалась. Прежде я рисовала просто потому, что мне это нравилось. Но когда люди начали приглядываться к моим работам и доставать чековые книжки, я бросила учебу и вышла замуж. Потому что брак (с сопутствующими обязанностями) является идеальным укрытием, когда по тебе начинает бить крупная артиллерия (родители, зрелость, успех и т. п.). Сожмись в комок за этой прочной скалой, и ничто не сможет до тебя добраться. Для меня счастье никак не ассоциировалось с карьерой в мире искусства. Успех на этом поприще грозил мне постоянным стрессом из-за невозможности оправдать возлагаемые на меня надежды – к разочарованию всех, кто видел во мне нечто большее, чем я представляла собой на деле.
Не так давно (благо дети уже достаточно подросли и не нуждались в постоянном присмотре) я купила дорогой английский набор масляных красок, а также пару холстов на подрамниках. Но мне не хватило духу взяться за большую картину, учитывая, что в последние годы мое творчество сводилось лишь к потешным рисункам для детей или к шаржевому автопортрету вместо подписи в посланиях к близким друзьям.
Плюс, конечно же, альбом для зарисовок, мой старейший друг. Я всегда хотела вести дневник, но не обладала терпением и настойчивостью, которые необходимы для ежедневных заметок о своей мало чем примечательной жизни. Другое дело альбом, который я завела в семнадцатилетнем возрасте, с самого начала взяв за правило делать в нем зарисовки только под настроение или в особо важных случаях (таких, как рождение ребенка или тот день, когда я впервые узнала о неверности мужа), – то есть высказываться посредством рисунков. Когда-нибудь, уже состарившись, я вручу этот альбом своим детям и скажу: «Здесь вы увидите то, о чем до сих пор не знали. Сейчас это все уже не имеет значения, разве что покажет меня саму в несколько ином свете, если вам это интересно». Или, может статься, я только взгляну на альбом и, вздохнув, заброшу его подальше.
