Юрий Винничук - Девы ночи
Он вытащил пачку «Флуераша», поинтересовался, курю ли я, и прикурил сигарету.
– А так, дорогуша, – сказал он, откинувшись на спинку кресла и с удовольствием затягиваясь дымом. – Обложили его твои цыгане, как здрасте. А с деньгами и джинсами дали деру. А теперь ты хочешь меня убедить, что ты здесь ни при чем? Чудной ты, ей-богу. Сначала твои девочки обворовывают поляков. И ты ни при чем. Можно сказать, выкрутился. Потом твои цыгане выкрадывают Светочку. Было дело? Куда она девалась? Может, в Полтве плавает? А ты опять ни при чем?.. А еще через несколько дней цыгане элементарно грабят – да еще кого! – милиционера!
– Да это просто какой-то мафиози! – развел руками сержант. – Крестный отец! И Чикаго не нужно! Свои гангстеры не хуже!
– То-то же и оно, – вздохнул лейтенант.
И тут я понял: сейчас меня допрашивают не просто милиционеры, а компаньоны Мыколы. Те, с кем он должен был поделиться деньгами за джинсы. А если так, то это дело в любом случае никогда не всплывет на поверхность. То есть, если меня захотят бросить в каталажку, то пришьют любое дело, пусть даже распространение националистической литературы, – только не джинсы.
– Меня там не было, – попробовал защищаться я.
– А ты там и не был нужен… Не такой уж ты лопух, каким пытаешься себя показать. Хитро все организовал. Видимо, и алиби есть на двадцатое?
– Я сидел дома.
– Это твое алиби?.. Курам на смех! Нет, ты точно хочешь нас надуть!.. Слушай сюда, парень, – голос лейтенанта зазвучал резко. – Возвращаешь джинсы и даешь имена тех, кто избил Мыколу, и больше мы с тобой не встречаемся. Понимаешь? Мы не любим, когда наших бьют. И когда нас хотят нагнуть… Так что хорошенько подумай. А то сейчас повезут тебя в КПЗ, а там, хочешь не хочешь, а станешь шелковым.
– Я с этим не имею ничего общего. Мыкола попросил свести его с цыганами. Я свел.
– Не свел, а послал цыган к нему.
– Ну, послал.
– Должен был послать двух.
– Я и послал двух.
– Но случилось так, что их было больше.
Сержант, который до сих пор сидел молча и лишь переводил взгляд с одного на другого, сказал:
– А может, в оборот его возьмем, а? И не таких обтесывали!
И он, скалясь, потер руки. Я глянул на них искоса, и мне сразу почему-то захотелось во всем сознаться – даже в том, что мне и не снилось.
– Может, и возьмем, – выпустил клубы дыма лейтенант. – Если другого выхода не будет. Только не думай, что он настолько дурак, чтобы не понимать, что его ждет.
– Послушайте! – залепетал я. – Дайте мне шанс! Тут случилось какое-то недоразумение. Я все объясню. Выпустите меня, я увижусь с цыганами…
– Во дает! – хихикнул сержант и снова потер руки.
– Я ведь говорил, что это хитрый жук.
– Ну, что же… – многозначительно хрустнул пальцами сержант. – Тогда-а…
Он встал с кресла и расправил плечи.
Я с надеждой посмотрел на лейтенанта, но тот словно ничего не замечал – сидел и листал какие-то бумаги.
Сержант сделал шаг.
Я нервно заерзал на стуле. Однако лейтенант даже головы не повернул. Зато сержант сделал второй шаг.
– Сейчас все нам расскажешь, – мечтательно сказал он после третьего шага.
– Неужели нельзя договориться? – мычал я, поглядывая то на сержанта, чтобы не пропустить его кулак, то на лейтенанта, надеясь на его милосердие.
Но милосердием и не пахло. Зато пахло кулаком, который приближался с неумолимой уверенностью. На всякий случай я расслабился. Тогда удар не так ощутим. Знать бы еще, куда он собирается меня ударить – было бы вообще замечательно.
Сержант уже стоял надо мной и смачно чавкал губами. В точности как гурман, который приглядывается к жареной курочке, примеряясь, с какого конца начать.
– Вы меня будете бить? – спросил я дебильным тоном.
Сержанту это, должно быть, понравилось, и он даже крякнул от удовольствия.
– Хе! Во дает! – и подмигнул лейтенанту. А потом склонил голову набок, посмотрел на меня нежным взглядом и кивнул: – Ясное дело, будем бить.
Его правый кулак ритмично шлепал о левую ладонь, и я, наблюдая за ним, вдруг заметил, что это шлепанье совпадает с ритмом моего насмерть перепуганного сердца.
Я глотнул слюну и спросил:
– А куда?
– Что – куда? – переспросил вежливо, но несколько ошарашенно сержант.
– Куда бить будете?
Сержант прямо себя не помнил от радости, к которой хотел приобщить и лейтенанта, моргая и кивая, но тот устремил непоколебимый взгляд в папку и отключился, видимо, надолго.
– А вот мы сейчас подумаем, – говорил он тоном любящего папочки. – Для начала можно и по печени. Она у вас как – не болит? Нет?.. Заболит! Потом – по почечкам. Тогда мы уже будем валяться по полу. И останется нам еще только маленький ударчик под дых. Носочком. А? Не возражаете?
Я потряс головой. С чего бы мне возражать?
Программа была традиционной. По всему видно – сержанту доставляло особенное удовольствие поговорить на эту тему. И, чтобы поддержать уровень глубокомысленной беседы, я спросил:
– А может, не надо бить?
– Надо, Федя, надо! – твердо молвил сержант самую известную в Советском Союзе сентенцию.
После этих слов его правая рука взметнулась вверх, и по тому, что она не была сжата в кулак, я понял, что удар придется по моей шее. Ребром ладони. В момент, когда она рассекала воздух, я выбил из-под себя стул. Удар достал меня, когда я уже летел на пол. Сила его при этом значительно уменьшилась, но я все равно ощутил резкую боль в затылке. Однако сознания не потерял. Эффект был испорчен. Добивать меня тем же образом выглядело бы смешно, и сержант, пенясь от ярости, принялся пинать мое скрюченное тело. Только и тут ему не особенно везло. Ботинок попадал каждый раз то по руке, то по согнутой в колене ноге. Я вертелся, как юла, заливаясь слезами и глухим скулежем. Сержант вытанцовывал вокруг меня свой дикий танец, пытаясь настичь мой бок или спину. Вдвоем такие дела делать куда удобнее. Но лейтенант листал свою папку, пыхтя сигаретой и не поднимая головы.
Я шипел от страшной боли, которая выкручивала кости моих ног. Не добравшись до печени, сержант сгонял злость на ногах, и теперь целился в кость под коленом. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Но вдруг краем глаза я заметил, что лейтенант поднял голову. В ту же секунду сержант остановился и, тяжело дыша, покинул комнату.
Я извивался и вертелся, словно ящерица. Во рту было солоно. То ли от слез, то ли от крови, которая текла из прокушенной губы.
Лейтенант поднял меня с пола и подвел к тазику в углу.
– Умойся.
Холодная вода немного привела меня в чувство. Прямо из таза я набрал ее полон рот и выплюнул в мусорник. Потом хлебнул еще, не чувствуя отвращения, а лишь небольшую боль, овладевшую моим телом. Кости болели так, что каждое движение провоцировало новый приступ боли, и у меня не было иного желания, кроме как упасть где-нибудь в темном закутке, чтобы меня никто не трогал, и заснуть.
– Садись, – сказал лейтенант, и даже поднял перевернутый стульчик.
Я сел. Он взял несколько листов бумаги со стола и протянул мне:
– Вытри лицо.
Я послушно утер лицо бумагой. Интересно, если бы он сейчас велел мне встать на четвереньки и залаять – я бы залаял?
– Может, вам и пол вымыть? – спросил я. – А то вон он какой пыльный – на мои штаны смотреть страшно.
Сейчас я был похож на пропитого ханурика из тех, что слоняются под гастрономом. Возможно, поэтому лейтенант оставил эту реплику без внимания.
Он закрыл папку, деловито хлопнул по ней ладонью и сказал:
– Хорошо. Даю тебе двадцать четыре часа. Сейчас у нас половина двенадцатого, так? Завтра в это время чтобы был здесь, как штык! Опоздаешь на минуту – пеняй на себя. Все в твоих интересах. Если найдешь джинсы и тех пидорасов, что Мыколу побили, – разойдемся по-товарищески. А нет – загремишь под фанфары. Все ясно?
Я кивнул.
– Ну, все. Будь здоров.
Я встал, но у дверей вовремя спохватился.
– Неужели вы хотите, чтобы я в таком виде возвращался домой?
Милиционер хозяйским глазом оглядел меня и сокрушенно покачал головой:
– Да-а, вид у тебя не парадный.
– Еще и рубашка вон разорвана.
– Да-а… – сочувственно кивнул он головой, а потом крикнул: – Эдик!
Из соседней комнаты вышел мой любимый сержант, который после тяжкого труда над моей внешностью решил позавтракать и теперь уминал пирожок с мясом за четыре копейки. С его появлением у меня снова заколотилось сердце. Боже, как я не люблю, когда меня бьют!
– Подвези его, Эдик. А то еще загребут по дороге за то, что портит общий вид города.
– Ясное дело, подвезем! – неизвестно чему обрадовался Эдик, вытирая жирные губы и пальцы платком.
– Да нет, я уж как-нибудь сам, – затоптался я на месте и положил руку на клямку.
– А ты не стесняйся, – успокоил меня сержант. – Мы свои люди.
Он усадил меня в милицейскую машину, сел за руль, и мы поехали. По дороге я почувствовал, как во мне вскипает ярость, и ляпнул:
