Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент
– Мама мамы моего отца – морж, – заявил он. – Никому не говорите.
Быть может, какие-то из тех старых морозоустойчивых генов передались и Теду: два-три заплыва по бассейну – и он обнаружил, что начинает «привыкать». Тед на своей дорожке был лет на пятьдесят моложе всех, весил, вероятно, меньше всех – и оказался единственной мужской особью, судя по всему, хотя всматриваться не очень хотелось. Плыл, гребя от, извините, груди, брассом. Погружаясь с головой под воду, он поглядывал, нет ли кого впереди, наблюдал громадные конечности кумушек, влекшие их вдоль дорожки, и вспоминал сцену из «Фантазии» – бегемотов в балетных пачках. Так и было же? Бегемоты в пачках? «Фантазия» – кислотный улет, какой Дядя Уолт, всеамериканский верховный толкач опасных приторных фантазий, завещал детям всего мира как наркотик отрыва. Сладкая да вкусная гаш-печенька – Мики-мусс. Сколько улет-пирожков нужно было умять, чтобы измыслить такое? Тед включил воображение и рассмеялся – и всосал воды, хлорированной самую малость слабее, чем для отбеливания. Тед исчезал и появлялся над поверхностью дорожки, как автогонщик – самый медленный автогонщик во вселенной, – а подымавшиеся над бассейном пары щипали ему легкие. В своем неудержимом подводном гоне он то и дело упирался в чьи-нибудь бултыхавшиеся стопы и тыкался лицом в пухлые белые пятки.
Многое тут было неприятно. Тед остановился в конце дорожки и вновь нырнул – поглядеть на плававших бегемотов, странно завороженный их невесомыми тушами. Благословенны пусть будут бегемоты, подумал он. Тут его похлопали по плечу, и он вынырнул подышать. На него сверху вниз взирала одна из Бегемотих. Он вспомнил, как читал где-то, что бегемотов в Африке следует остерегаться: они опаснее и зловреднее для человека, чем львы. И этому воспоминанию Тед тоже улыбнулся.
– Извращенец, – сказала матрона с уникальной смесью отвращения и самодовольства и отплыла, подняв волну под стать небольшой лодке.
Тед простоял под душем, пока в пальцы рук и ног не вернулась щекотная чувствительность. Когда пришел в раздевалку, оказалось, что Марти уже ждет его, нагишом: он вытирался полотенцем, к Теду спиной. Теда поразило, сколько у отца на спине родинок и старческой «гречки» – как звезд в умирающей галактике. Тед воспользовался моментом, чтобы стянуть с себя «спидо» хоть в сколь-нибудь приватной обстановке, но стоило спустить плавки, как Марти обернулся, и Тед дернул их обратно.
– Хорошо поплавалось? – спросил Марти.
– Ага, – ответил Тед. – А тебе?
– Неплохо. Неплохо.
Марти вновь поворотился спиной, Тед спустил плавки, Марти обернулся, Тед натянул плавки.
– Все нормально? – спросил Марти.
– Ага, – ответил Тед.
Этот потешный танец повторился еще несколько раз: Теду не хватало времени стащить с себя «спидо» прежде, чем Марти вновь обернется. Марти наконец спросил:
– Ты собираешься одеваться?
– Ага.
– Сначала тебе придется раздеться.
– Занозе это известно.
Замотанный до талии в полотенце Марти встал к Теду лицом:
– Ты меня стесняешься, что ли?
– Что? Нет. Я размышляю.
– Ты смеешься? Я тебе подгузники менял. Видел это твое все.
– Не упомню.
– Ладно, я видел, как твоя мать меняет тебе подгузники. Иисусе, да ты серьезно.
– Не могу. Отвернись.
Марти сбросил полотенце на пол и стоял теперь перед Тедом голый.
– Хуже, чем у меня, не будет. Я похож на старуху, а вместо хера у меня дохлый воробей. Ecce homo[184]… – Марти щедрым взмахом, наподобие Кэрол Меррилл в «По рукам»[185], обвел свои чресла.
– Я бы предпочел отказаться[186].
– Ты глянь, Бартлби. Оголяйся со мной, прохвост.
– Нет.
– Снимай – или я сниму.
Марти хватанул Теда за «спидо». Тед отклонился назад, отпихнул отцовы руки, потерял равновесие, поскользнулся и со всего маху плюхнулся задом на мокрый пол.
Марти заржал:
– Блестяще. Совершенно по-чаплински. По-китонски. От русского рефери – десятка.
Тед был положительно взбешен.
– Ладно, – сказал он, встал и сдернул плавки до щиколоток – единым буйным порывом. Се стояли отец и сын, нагие, мужик с мужиком, в паре футов друг от друга.
Взгляд Марти опустился на Тедово мужское достоинство и там замер. Марти непроницаемо рассмат ривал эти места, склоняя голову то вправо, то влево, и так и эдак, оценивал, словно редкий самоцвет.
– Доволен? – сердито спросил Тед. – Для общего сведения, хотя это и так понятно: я плавал, между прочим.
Тед схватился за полотенце, но Марти остановил его.
– Посмотри на меня, Тед, глянь на это барахло. – Марти раскинул руки, как человек, которого собираются ощупать на предмет носимого оружия.
– Да ладно, пап, не надо…
– Глянь, Тед, глянь. Пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты посмотрел.
Тед сделал, как отец просит. Воспринял его. Узрел разор, причиненный временем и раком. Обнаружил у отца на груди свежий злобный шрам от последней операции, влажно блестевший, красный. Казалось, он еще не зажил, еще болел, и Тед поморщился, инстинктивно ощутив боль и у себя в груди. Он узрел перед собой умирающее животное, что было ему отцом, и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
– Ебаная хлорка, – проговорил он.
Марти простер распахнутые руки к Теду и шагнул вперед обнять его. Тед сдался, ответил объятием. Так и стояли отец с сыном, голые, мокрые, обнявшись, в недрах Юношеской Иудейской Ассоциации в Бруклине, в конце лета 1978 года.
Марти тоже заплакал. Прошептал Теду на ухо:
– Совершенно подходящий у тебя хрен, сынок.
Эта вот фраза показалась Теду приятнее, чем он вообще мог себе вообразить, и ему не хотелось разбираться почему. Когда Марти это произносил, в раздевалку из бассейна пришел еще какой-то мужчина – и увидел, как они обнимаются.
– Фейгеле… – пробурчал вторгшийся себе под нос и убрался.
Марти и Тед не отпускали друг друга.
32
Человек-Двойномят блестит от пота, куролесит в испанском Гарлеме. Он не один. Мария лежит рядом с ним. Мария. Он только что встретил девушку по имени Мария. И вдруг лето. Плещут шторы. Он оглаживает хрупкую поросль у нее на руках, над коленками. Не насытится ею никак. Вдыхать ее, ощущать ее, ее ее. Ему конец. Отпивает «Бадвайзер», прикладывает банку к губам Марии. Та отхлебывает. Даже то, как она отхлебывает, его заводит да так и оставляет. Мария достает кубик льда из холодильного ящика у кровати, прижимает Двойномяту ко лбу, лед тает, словно на плите.
– Я люблю тебя, Мария, – говорит он. – Твоя плоть мне как дом родной. Су каса эс ми каса[187].
– Вообще-то оно на слух не так уж и здорово, как тебе кажется, Гринго. – Но улыбается.
Они целуются. Языки их скользят друг по другу и быстро, и глубоко, словно, чтобы выразить силу чувства, отказались от слов. Благодарение Богу за языковой барьер. Столько всего есть обсудить, но совершенно нечего сказать. Рты их отныне станут показывать, но не говорить. Никогда сервеса не бывала по вкусу лучше. Женщина никогда не бывала по вкусу лучше. Жизнь никогда не бывала по вкусу лучше. Он шепчет ей на ухо, а сам негрузно погружается в нее. И покачиваются они, прижавшись, и творят любовь – в третий ли, в четвертый ли раз за сегодня.
– Вне этой комнаты нет ничего. Ни блго свта [так!] ни людей ни солнца ни луны ни времени.
– Расскажи мне ту байку еще раз, Григо [так!].
– Мы одни. Русские сбросили бомбу. Все умерли, никого нет. Осталась лишь эта комната. Одни мы остались.
– Одни мы?
– Одни мы, детка.
33
1 сентября 1978 года
Тед проснулся от скулежа. Поначалу подумалось, что это скулит он сам. Тед сел и задумался, отчего он заскулил, и постепенно осознал, что шум раздается из другой комнаты. Отправился на разведку. Марти лежал боком на диване, фыркал по-собачьи и бежал во сне. Вид у него был несчастный. Тед присел рядом и легонько его потряс.
– Пап? Пап? Проснись, пап. (Марти перестал дергаться и открыл глаза, детские и мутные, едва отвернувшиеся от другого мира.) Что такое, пап?
– Ужасно, Тедди, ужасно.
– Что именно?
– Мне приснилось, что нам все нужно вернуть. Все, что в августе было, в сентябре надо вернуть.
– Что вернуть?
– Все. Ох, все.
– Да о чем речь-то?
– О «Носках». Отдать наше лидерство «Янки». Они все отдали, и мне пришлось умереть. Билли Мартин прибыл забрать мою душу, как в «Клятых Янки»[188].
– Это сон, пап. У «Носков» преимущество в шесть, что ли, игр?
– Шесть с половиной.
– Ложная тревога. У тебя есть подушка безопасности.
– Не допусти этого, Тедди. Не дай им все забрать.
– Не допущу. – Тед потянулся к столу, взял склянку с лекарствами и сунул таблетку Марти в рот. – Спи дальше, пап.
Марти все еще был вял и измучен, но таблетка подействовала, и он вновь начал засыпать.
– Коли что снится, так, ебте, беда. Пообещай, что не дашь мне помереть.
