Элис Манро - Слишком много счастья (сборник)
– Ты живешь в многоквартирном доме? – спросила она, несколько встревоженная этим «мы».
– Ну, типа того. Да. Сейчас увидишь.
Голос у Кента был мягкий, отвечал он сразу, с готовностью, но чувствовалось, что он делает над собой усилие, как человек, который пытается из вежливости говорить с иностранцем на его языке. Он даже немного пригибался к ней, чтобы она лучше слышала. Похоже, он хотел, чтобы она заметила усилия, которые он вкладывал в разговор, словно стараясь поточнее перевести все на ее язык.
Расплата.
Когда они сходили с тротуара на проезжую часть, он немного запнулся, задел ее рукав и тут же извинился. И ей показалось, что он вздрогнул.
СПИД. Ну конечно. Как же она раньше не догадалась?
– Нет-нет, – сказал он, хотя Салли ничего не произнесла вслух. – Я сейчас совершенно здоров. Ты не думай, что я ВИЧ-инфицированный или что-нибудь в этом роде. Несколько лет назад подхватил малярию, но сейчас все в порядке. Я просто немного подустал, но волноваться не о чем. Давай вот здесь свернем, мы живем в этом квартале.
Опять «мы».
– И не думай, что я псих, – добавил он. – Я просто понял, чего добивалась Саванна, и решил, что надо тебя успокоить. Все, пришли.
Дом был из тех, у которых входную дверь отделяют от тротуара всего несколько ступенек.
– Я, знаешь ли, соблюдаю целибат, – сказал он, открывая дверь.
Часть двери заменял кусок картона.
Пол из голых досок скрипел под ногами. В нос ударила тяжелая вонь. Запах гари с улицы проникал, разумеется, и сюда, но тут он смешивался с ароматами какой-то ископаемой стряпни, пережженного кофе, туалета, болезни и гниения.
– Ну, наверное, «целибат» не точное слово. Когда так говорят, имеют в виду волевое усилие. Лучше сказать так: «Я существо бесполое». Но только не надо думать, что в этом есть заслуга. Заслуги в этом нет.
Ведя ее за собой, он обогнул лестницу и направился в кухню. Там возилась какая-то огромная женщина: стоя к ним спиной, она что-то помешивала на плите.
– Привет, Марни! – сказал Кент. – Это моя мама. Ты ведь поздороваешься с моей мамой?
Салли заметила, что голос у него изменился. Теперь он звучал расслабленно, искренне, может быть, даже уважительно – совсем не похоже на притворную легкость в разговоре с ней.
– Здравствуйте, Марни! – сказала она.
Женщина повернулась к ним. У нее было какое-то приплюснутое кукольное личико, втиснутое в буханку плоти, и расфокусированный взгляд.
– Марни – наша повариха на этой неделе, – пояснил Кент. – Пахнет отлично, Марни.
Матери он сказал: «Пойдем-ка ко мне в убежище!» – и повел ее.
Они спустились на несколько ступенек и прошли по коридору в заднюю часть дома. Двигаться там было сложно, поскольку повсюду лежали стопки газет, рекламных листовок и журналов. Все это было аккуратно перевязано.
– Надо бы выкинуть все это, – сказал Кент. – Я говорил Стиву сегодня утром. Опасно же при пожаре. «Господи Исусе!» – как я, бывало, раньше говорил. Теперь я понимаю, что это значит.
«Господи Исусе». Она гадала, не принадлежит ли он к какой-то секте, члены которой носят обычную одежду? Но если бы дело обстояло так, вряд ли он упомянул бы имя Иисуса всуе… Хотя есть ведь и нехристианские секты.
Его комната оказалась еще на один лестничный пролет ниже, то есть в подвале. Там помещались койка, потрепанный письменный стол-бюро с полочками и пара стульев с утраченными перекладинами.
– Стулья совершенно надежные, – сказал Кент. – Конечно, мы почти все где-нибудь подбираем, но я всегда отличу стулья, на которых сидеть нельзя.
Салли устало опустилась на стул.
– Так кто же ты? – спросила она. – Чем занимаешься? Что это за дом? Общежитие для освободившихся из тюрьмы{35}?
– Вовсе нет. Ничего похожего. Мы принимаем сюда любого, кто захочет.
– И меня примете?
– И тебя, – ответил он без улыбки. – Нас никто не поддерживает, кроме нас самих. Мы подбираем вещи на улице, сдаем их на переработку отходов. Газеты вот эти. Бутылки. Понемножку, то одно, то другое. Ну и по очереди собираем у людей.
– Собираете на благотворительность?
– Просим милостыню.
– На улице?
– Ну а где же еще? Да, на улице. Еще просим в некоторых пабах, куда нас пускают, хотя это и незаконно.
– И ты тоже это все делаешь?
– Вряд ли они стали бы меня слушаться, если бы я этого не делал. Пришлось преодолеть кое-что в себе. Всем нам надо что-нибудь в себе преодолеть. Стыд, например. Или представление о самом себе. Когда кто-нибудь приносит в общую кассу десятку или даже долларовую монету, наносится удар по частной собственности. Чьей, а? Индивидуальной или – аж сердце ёкнуло – нашей? Если ответить «индивидуальной», то она обычно моментально улетучивается и вместо нее образуется некто, пахнущий алкоголем, который говорит: «И что со мной такое случилось, ума не приложу, даже перекусить не успел». Потом ему становится плохо, и он начинает исповедоваться. Ну, или не исповедоваться, неважно. Такие исчезают на целые дни или недели, потом снова являются сюда, когда становится совсем плохо. А иногда встречаешь их на улице и видишь: сами по себе работают и тебя никогда не узнают. И уже не возвращаются. Ну и это в порядке вещей. Можно сказать, что они окончили наше заведение. Если ты веришь в систему…
– Послушай, Кент…
– Вообще-то, меня тут зовут Иона{36}.
– Иона?
– Да, я сам выбрал. Сначала думал взять имя Лазарь{37}, но это слишком патетично. Впрочем, если хочешь, можешь называть меня Кент.
– Расскажи, что у тебя в жизни происходило? Я имею в виду не этих людей…
– Эти люди и есть моя жизнь.
– Так и знала, что ты это скажешь.
– Ну да, согласен, звучит как-то самодовольно. Но ведь это, именно это я и делал… сколько?.. Семь лет? Девять? Девять лет.
– А до этого что было? – продолжала она настаивать.
– До этого? Ну… Дни нашей жизни, они ведь как трава. Скосил – и в печь. Послушай, что я скажу. Как только мы с тобой встретились, я стал разыгрывать какую-то роль. Стараюсь выглядеть получше. Скосил – и в печь, это меня не интересует. Я живу настоящим. Тем, что есть. Ты этого не поймешь. Я не принадлежу к вашему миру, а вы – к моему. А знаешь, почему мне захотелось с тобой сегодня повидаться?
– Нет. Я не думала об этом. В смысле: думала, что как-то само собой пришло время…
– Да, пришло. Когда я прочел в газете о смерти отца, мне само собой пришло в голову: «Так-так, а где деньги?» Ну что ж, решил я, она мне об этом расскажет.
– Деньги унаследовала я, – ответила Салли. Она была ошарашена, но сумела сохранить самообладание. – Так же как и дом, если тебя это интересует.
– Я так и думал. Что ж, это нормально.
– А когда я умру, все перейдет к Питеру и его мальчикам и к Саванне.
– Отлично.
– Отец ведь вообще не знал, жив ты или…
– Ты думаешь, я прошу для себя? Считаешь меня идиотом, который хочет денег для одного себя? Однако как я ошибся, когда начал думать, куда их потратить. Да, думал о семейных деньгах, что могу их использовать. Это искушение. Но теперь я рад, что они мне не достанутся.
– Но я могла бы…
– Ты понимаешь, в чем дело, это место на самом деле проклято…
– Но я могла бы одолжить тебе.
– Одолжить? Мы не одалживаем денег. Вообще принципиально не делаем никаких одолжений. Извини, мне надо выйти, чтобы прийти в себя. Ты не хочешь супа?
– Нет, спасибо.
Когда он вышел, ей захотелось сбежать. Найти бы черный ход, чтобы не идти через кухню. Но это означало бы, что она его больше никогда не увидит. Да и черный ход в таком доме, построенном еще до автомобильной эры, скорей всего, ведет не на улицу, а в закрытый двор.
Прошло, должно быть, не меньше получаса, прежде чем он вернулся. Салли не надела часы, когда шла сюда. Подумала что-то вроде: часы не в чести у тех, кто ведет такую жизнь, как он. Ну что ж, по крайней мере, в этом она оказалась права.
Кент, похоже, удивился или даже пришел в замешательство, увидев, что мать еще здесь.
– Извини. Надо было уладить кое-какие дела. И, кроме того, я поговорил с Марни, она всегда меня успокаивает.
– Ты ведь написал нам письмо, – напомнила Салли. – Это была последняя весточка от тебя.
– Ох, пожалуйста, не напоминай мне об этом.
– Почему же? Это было хорошее письмо. Ты пытался объяснить свой образ мыслей…
– Пожалуйста, не напоминай!
– Объяснить свою жизнь…
– Моя жизнь, мой путь вперед, все, что мне удалось раскопать в своей вонючей душе… Цель моего существования. Мое дерьмо. Моя духовность. Мой интеллект. Послушай, Салли, нет никакой внутренней духовности. Ничего, если я буду называть тебя Салли? Все на самом деле проще. Есть только внешнее – то, что ты делаешь в данную секунду. Поняв это, я стал счастлив.
– Ты? Счастлив?
– Разумеется. Я избавился от тупого себялюбия. Думаю теперь только: «Как помочь?» – и больше ни о чем себе думать не позволяю.
– То есть живешь в настоящем?
– Если тебе кажется, что я говорю глупости, мне все равно. Я не обижусь, если ты надо мной посмеешься.
