Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк
— Да ты, я вижу, врубаешься в тему!
— А? — Андреас, открыв рот, посмотрел на хохочущую Анну.
— Я имею в виду, ты все правильно понимаешь.
Андреас покраснел.
— Ну хорошо, я больше не буду, — заверила его Анна. — Так хочешь послушать Эллингтона?
— А твои подруги говорят так же, как ты?
— Нет, этот сленг еще мало кто освоил, но парочке моих подружек в училище он очень нравится. Видел бы ты, как они одеваются. Одна приехала из Берлина, а другая — из Нью-Йорка. Это в Америке.
— Я знаю, — сказал Андреас, раздумывая над приглашением. — Ну хорошо, я приду. До вечера, куколка свинга.
* * *Новообразованный Анной Келлер клуб любителей свинга по популярности среди молодежи Вайнхаузена быстро обогнал «Гитлерюгенд» Вольфа Кайзера, но это было, скорее, исключение из правила. Национал-социализм с каждым днем приобретал в Германии все больше сторонников. Хотя Гитлера назначили канцлером менее месяца назад, страна уже переживала огромные перемены. Улицы Берлина очистили от бродяг, проституток, попрошаек и мелких преступников. Были запрещены аборты, а в городах восстанавливался общественный порядок.
Однако наиболее драматичное событие произошло ночью 27 февраля 1933 года Кто-то поджог Рейхстаг, и подозрение пало на коммунистов, которые всеми силами стремились свергнуть правительство. Движимый волной общественного возмущения и глубоко укоренившимся страхом, немецкий парламент ввиду чрезвычайности ситуации незамедлительно наделил Гитлера неограниченной властью. Как только канцлер получил возможность управлять страной на свое усмотрение, коммунистов начали арестовывать и отправлять в концентрационные лагеря наподобие того, который был построен в Дахау недалеко от Мюнхена.
Тем не менее, в один из дней в конце марта национал-социалисты Вайнхаузена, собравшиеся на свое еженедельное заседание в таверне Краузе, понуро смотрели в свои кружки с пивом. Они только что узнали, что имперский министр Фюрера, Герман Геринг, извинился перед евреями Германии за те гонения, которым они подвергались в прошлом. Кроме того, из Министерства экономики доносились жалобы на нападения на предприятия евреев, а по Вайнхаузену ходили слухи, что в Министерстве внутренних дел статьи, публикуемые в партийной газете национал-социалистов «Der Sturmer», вдруг начали считать радикальными. Дошло уже до того, что в «Нью-Йорк Таймз» вышла заметка о том, что канцлер Гитлер, вполне вероятно, вскоре откажется от своих экстремистских взглядов на «еврейскую проблему».
В притихшую таверну с сияющей улыбкой на круглом лице вошел Оскар Оффенбахер. В отличие от большинства присутствующих на собрании пекарь был рад смягчению политики партии. Передав фрау Краузе корзину крендельков, он сел рядом с Вольфом.
— Ну и вид у вас всех!
— Он становится мягким, как твои булочки, — проворчал Вольф.
— Фюрер?
— Ну, может и не мягким… Но другим — это точно.
— Думаю, хорошенько задав перцу коммунистам, партия была вынуждена смягчить свою политику. Канцлер знает, что в данный момент для нас самое главное — это порядок и общественное спокойствие. Довольно уже уличных драк и безумной болтовни.
В этот момент со своего места поднялся угрюмый Ричард Клемпнер.
— Слушайте все! — обратился он к собравшимся, подняв над головой какую-то газету. — Я принес с собой последний номер «Volkischer Beobachter». Здесь написано, что улицы Нью-Йорка заполнили тысячи Божьих избранников, требующих от американцев бойкотировать Германию.
По таверне пронесся недовольный рокот. Клемпнер посмотрел прямо на Оффенбахера.
— Именно в тот момент, когда мы только-только встаем с колен, эти крючконосые демоны хотят опять сбить нас с ног. Вот увидишь, они будут мутить воду до тех пор, пока Гитлер не будет вынужден принять жесткие меры… Хочет он этого или нет.
В таверну ворвался запыхавшийся почтальон Шмидт.
— Господин Клемпнер!
Все обернулись на него.
— Вам срочное письмо из штаб-квартиры партии в Кобленце, — Шмидт вручил конверт Клемпнеру.
Последний быстро пробежал глазами начало письма и его лицо расплылось в торжествующей улыбке.
— Похоже, у канцлера, наконец-то, лопнуло терпение. Он объявил эту субботу днем общенационального бойкота евреев с их нескончаемой ложью!
Комната взорвалась ликованием. Подняв над головой сжатый кулак, Клемпнер прочитал:
— «Акция должна начаться ровно в 10 утра»… — Вдруг он осекся. — «Однако ни один магазин "Вулворт" или кинотеатр пострадать не должен». — Клемпнер опустил руку. В комнате воцарилась гробовая тишина. — И мне поручено прочитать это вам, — проворчал Клемпнер. — Нам запрещено прикасаться к евреям! Мы должны бойкотировать только их услуги.
Оффенбахер, облокотившись на стол, подпер щеку кулаком. На его взгляд, решение Фюрера было в высшей мере разумным, однако бойкот еврейских магазинов в Вайнхаузене казался ему несправедливым. Никто из местных евреев не был коммунистом, никто не торговал порнографией и вообще не доставлял Германии каких-либо хлопот.
— Полагаю, вам, господин Оффенбахер, это очень подходит? — саркастически спросил Вольф.
— Вполне, и все же мне кажется, что Зильберман и другие евреи Вайнхаузена вообще не заслуживают бойкота.
— Вы начинаете меня немного беспокоить, — сказал Вольф. — Вы разве не знаете, что Зильберман продает пирожные одной из еврейских пекарен Кобленца?
— Знаю, и, должен сказать, — очень хорошие пирожные.
— А вы, случайно, не друг евреев?
Ничего не ответив, пекарь откусил кусок своего кренделька. Он ни в коем случае не относил себя к друзьям евреев, однако их врагом тоже не был. Как и большинство жителей Вайнхаузена, он считал, что евреи иногда раздражают, но в целом их вполне можно терпеть. Оффенбахер всегда обращался с ними вежливо. По сути, несколько лет назад он даже и не задумывался о существовании еврейской проблемы.
— Честно говоря, мне они вообще безразличны, — наконец, сказал Оскар. — Я только хочу, чтобы был порядок.
Глава 10
«Вне всякого сомнения, еврейский вопрос — одна из исторических проблем, с которой государство должно разобраться, и, безусловно, государство имеет право прокладывать в этом вопросе новые пути».
Преподобный Дитрих Бонхоффер, в будущем — пастор движения сопротивленияПо завершении собрания Ева начала убирать со столов. Вольф остался, чтобы помочь ей.
— Как ты, не против еще раз прокатиться на мотоцикле?
Ева просияла.
— Конечно! Но только давай на этот раз постараемся не попадать под дождь.
Вольф рассмеялся.
— А тебе очень красиво с мокрыми волосами.
Ева покраснела.
— Ты слышала, о чем говорилось на собрании? — спросил Вольф.
Отведя тыльной стороной ладони со лба непослушный локон, Ева окунула тряпку в ведро с мыльной водой.
— Немного. Политика навевает на меня скуку.
— И что ты думаешь о бойкоте?
— Может, какие-то другие евреи и заслуживают этого, но только не те, которые живут здесь. Особенно — не Зильберман. Я не могу забыть, как он спас меня.
Вольф кивнул.
— Я понимаю. Но не переживай. Никто не собирается причинять зло Зильберману, Бауму или Голдману. Это будет просто заявление о нашей позиции.
Ева покачала головой.
— Мне кажется, мы в этом немного лицемерим. Мы не хотим, чтобы мир бойкотировал всех нас из-за нескольких горлопанов в верхушке партии, и в то же время собираемся наказать всех евреев за нескольких негодяев.
Вольф ничего не ответил.
— А ты так не считаешь? — спросила Ева.
— Да выбрось ты все это из головы. Все равно по-другому не получится. Они хотят бойкотировать нас, а мы бойкотируем их. Все просто.
— Не сказала бы.
Вольф уперся кулаками в бока. От осознания того, что у него нет подходящего ответа, в нем заговорило уязвленное мужское самолюбие.
— Ваша задача как женщин, — заниматься детьми а лмать над серьезными вопросами предоставьте нам.
— Не ты ли минуту назад спросил, что я думаю по этому поводу? — ощетинилась Ева. — Ты уж определись!
Вольф пнул ногой ее ведро, выплеснув на деревянный пол поток мыльной воды.
— Не смей разговаривать со мной, как с мальчишкой! — крикнул он, стукнув кулаком по столу.
Еву вдруг охватил страх. Никогда еще Вольф не был с ней таким грубым.
— Ты… Ты чего? Что я такого сказала?
На шее Вольфа пульсировала вена. Сделав глубокий вдох носом, он закрыл глаза, чтобы побыстрее совладать со своим неожиданным всплеском гнева.
— Да, ты права. Извини, — сказал Вольф уже спокойно, наклоняясь, чтобы поднять ведро.
Ева немного расслабилась.
