Сэмюэль Беккет - Первая любовь (сборник)
Перчатки были хлопчатобумажные и довольно тугие. Вместо того чтобы смягчать формы, они их обостряли, упрощая. Моя с течением лет все больше растягивалась, что естественно. Но уже очень скоро я снова ее заполнял. Он говорил, что руки у меня, как у Водолея. Это один из небесных домов.
Все, что у меня есть, идет от него. Не стану повторять это относительно каждого клочочка своих знаний. Искусство комбинаторики – не моя вина. Это проклятие свыше. За остальное я не несу ответственности.
Наша встреча. Хотя уже тогда он был страшно сутулый, мне он показался гигантом. Под конец его туловище располагалось горизонтально. Чтобы уравновесить данную аномалию, он широко расставлял ноги и сгибал их в коленях. Его стопы, становящиеся все более плоскими, были вывернуты наружу. Горизонт ограничивался землей, которую он топтал. Крошечный подвижный ковер из дерна и сломанных цветов. Он подавал мне руку на манер большой усталой обезьяны, поднимая локоть так высоко, как это только возможно. Мне нужно было только выпрямиться, чтобы стать выше его на три с половиной головы. Однажды он встал на месте и объяснил мне, подыскивая слова, что анатомия – это целое.
Поначалу он всегда говорил на ходу. Так мне кажется. Позже – иногда на ходу, а иногда останавливаясь. В конце – только стоя на месте. Все тише и тише. Чтобы ему не приходилось повторять одно и то же два раза кряду, мне приходилось низко нагибаться. Он останавливался в ожидании, пока я приму надлежащую позу. Завидев уголком глаза, что моя голова поравнялась с его, он принимался бормотать. В девяти случаях из десяти его слова ко мне не относились. Однако он хотел, чтобы все было услышано, вплоть до междометий и обрывков молитв, которые он ронял на устланную цветами землю.
Так и тогда он остановился, ожидая, пока моя голова поравняется с его головой, а потом велел мне его покинуть. Мне оставалось лишь побыстрее высвободить руку и бежать не оглядываясь. Два шага, и он потерял меня навсегда. Мы были разъяты, если именно этого он хотел.
О геодезии он говорил редко. Но мы, должно быть, преодолели расстояние, многократно превышающее земной экватор. Так как наша средняя скорость составляла примерно пять километров днем и ночью. Мы находили приют в арифметике. Сколько вычислений, произведенных в уме совместно и напополам! Так мы возводили в третью степень целые числа. Иногда под потоками ветхозаветного ливня. Тяжело оседая в его памяти, накапливались, по мере сил, кубические корни. В ожидании обратной операции на более поздней стадии. Когда время совершит свой труд.
Если мне будет задан соответствующим образом поставленный вопрос, то в ответ прозвучит – да, окончание этой прогулки и было моей жизнью. Скажем, последние одиннадцать тысяч километров. Начиная с того дня, когда он впервые обмолвился о своей болезни, сказав, что она, на его взгляд, достигла зенита. Будущее доказало его правоту. По крайней мере, та его часть, которую нам определено было сделать нашим совместным прошлым.
Я смотрю на цветы под ногами, а вижу еще и другие. Те, которые мы топтали ровным шагом. Впрочем, это одни и те же.
В противоположность тому, во что мне долгое время хотелось верить, он не был незрячим. А всего лишь ленивым. Однажды он остановился и, подыскивая слова, описал мне то, как он видит. В заключение он сказал, что, по его мнению, его зрение хуже не станет. Не могу знать, заблуждался ли он тогда. Этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Всегда, когда я наклонялся, чтобы выслушать его сообщение, у меня возникало чувство, будто на меня косится подернутый красным голубой глаз, по-видимому больной.
Порой он останавливался, но не произносил ни слова. То ли потому, что ему наконец нечего было сказать. То ли потому, что, хотя ему было что сказать, он в конце концов решил не говорить этого. Вот и увидев, что моя голова, как обычно, поравнялась с ним, дабы ему не нужно было повторяться, он сохранял молчание, и мы замирали в этой позе. Согнувшись пополам, соприкасаясь головами. Безмолвные, держась за руки. Тогда как везде вокруг нас минуты складывались с минутами. Рано или поздно нога его отрывалась от цветов, и мы шли дальше. Возможно, только для того, чтобы он вновь остановился через несколько минут. Так чтобы он наконец сказал то, что у него на сердце, или вновь решил этого не говорить.
Мысленному взору предстают и другие важные случаи. Непосредственное продолжительное сообщение и немедленное отправление в путь. То же и отложенное отправление в путь. Отложенное продолжительное сообщение и немедленное отправление в путь. То же и отложенное отправление в путь. Непосредственное отрывочное сообщение и немедленное отправление в путь. То же и отложенное отправление в путь. Отложенное отрывочное сообщение и немедленное отправление в путь. То же и отложенное отправление в путь.
Именно тогда мне и было суждено принять решение – жить сейчас или никогда. Так прошло десять лет, по меньшей мере. С того дня, как ребром левой ладони он неспешно обвел свои сакральные развалины и метнул в меня прогноз. До дня моего предположительного бесчестья. Помню то место в шаге от вершины. Еще два шага вперед, и вот я спускаюсь по другому склону. Даже обернувшись, мне бы не удалось его увидеть.
Он любил взбираться по склонам и, следовательно, я тоже. Он выбирал склоны самые крутые. Его бренное тело разлагалось на два равных сегмента. Равных потому, что нижняя часть его туловища была укорочена ввиду проседающих колен. При каждом втором шаге он мел головой землю. Откуда у него такие вкусы, мне неизвестно. От любви ли к земле и к тысячам ароматов и оттенков цветов. Или, грубее, от требований анатомического строения. Он никогда не поднимал этого вопроса. Вершина достигнута, увы, приходится спускаться.
Для того чтобы изредка наслаждаться видом неба, он пользовался круглым зеркальцем. Увлажнив его своим дыханием и протерев об икру, он принимался искать созвездия. «Поймал!» – восклицал он, говоря о Лире или Лебеде. И часто добавлял, что в небе ничего нет.
Тем не менее мы находились не в горах. Время от времени на горизонте можно было рассмотреть море, уровень которого, как мне казалось, превосходил наш. Находились ли мы на дне огромного испарившегося или ушедшего в почву озера? Этот вопрос никогда не приходил мне в голову.
Так или иначе, но мы часто преодолевали напоминающие сахарные головы холмы высотой в сотню метров. Увы, мне то и дело виделся на горизонте один из них. Случалось и так, что вместо того чтобы удаляться от одного из них, мы вновь поднимались по его склону.
Я говорю о нашем последнем десятилетии, заключенном между двумя упомянутыми событиями. Годы эти покрывают собой те, другие, на которые первые, должно быть, похожи как братья. Этим потонувшим годам и следует вменить мое образование. Так как я не помню ничего нового, произошедшего за те годы, которые я помню. Именно такими рассуждениями я утешаюсь, когда мне приходится окаменеть перед ликом собственной учености.
Место своего бесчестья мне довелось выбрать в непосредственной близости от вершины. Да нет же, это было на равнине посреди великого спокойствия. Стоило мне обернуться, и вот он стоял там, в прямой видимости, в том месте, где его оставили. Любой пустяк указал бы мне на мою ошибку, если таковая имела место. В последующие годы меня не раз посещала мысль, что я, быть может, снова найду его. Там же, где мы расстались, если не где-то еще. Или услышу, как он зовет меня. И одновременно говорит мне, что ему осталось немного. Но рассчитывать на это, пожалуй, не приходилось. Так, мои глаза были почти всегда прикованы к цветам. А у него уже не оставалось голоса. И как если б этого было недостаточно, мне все думалось о том, что ему осталось немного. Так что вскоре мне уже и в голову не приходило на это рассчитывать.
Не знаю, какая теперь погода. Но в пору моей жизни она всегда была чудной. Будто земля замерла в точке весеннего равноденствия. Я говорю о нашем полушарии, конечно. Внезапно на нас обрушивались отвесные короткие ливни. Без того чтобы существенно омрачалось небо. Мне было бы неочевидно безветрие в природе, если бы он не обратил на это мое внимание. На ветер, которого больше нет. На бури, которые он оставил позади. Следует сказать, что мести ничего не приходилось. Сами цветы были лишены стеблей и покрывали землю как водяные лилии. В петлицу не вденешь.
Мы не считали дни. Если у меня и получилось десять лет, то это благодаря шагомеру. Конечное расстояние, разделенное на среднесуточное расстояние. Данное число дней. Разделить. Данное число накануне дня крестца. Данное число накануне дня моего бесчестья. Среднесуточное до сего дня. Отнять. Разделить.
Ночь. Такая же длинная, как и день в эту пору бесконечного равноденствия. Она пала, и мы продолжаем. Мы отправляемся в путь еще до рассвета.
![Сильвия Дэй - Сплетенная с тобой [Entwined with You]](/uploads/posts/books/16630/16630.jpg)