Лиз Дженсен - Девятая жизнь Луи Дракса
– Очень хорошо, – сказал я, стараясь говорить спокойно, хотя от вида ее синяка внутри разбушевалась паника. – Ставьте ему кассету. Поговорите с ним. Кто знает, что будет.
Натали надела сыну наушники, включила плеер. Она сидела рядом, держала Луи за руку, гладила по волосам. Все матери любят гладить своих детей. Интересно, всегда ли она была так нежна с сыном, подумал я. В этот самый момент лицо у мальчика дрогнуло. Быть может, это ни о чем не говорило, но Натали предпочла думать иначе и посмотрела на меня с неуверенным ликованием. И хотя я все еще проклинал себя и был зол на нее за вчерашнее, я вновь невольно ощутил, как накатила теплая волна нежности. Я вспомнил наш вчерашний поцелуй и ее хрупкость в этот краткий взрывной момент в саду, краткую вспышку взаимной страсти, и простил Натали за все, одновременно мысленно умоляя простить и меня за непонятные порывы, ибо неуютная мысль заворочалась во мне: не желал ли я сделать ей больно? Быть может, что-то маленькое и гаденькое сидело во мне, любопытствуя, какова станет ее гладкая веснушчатая кожа, когда вся покроется синяками. Я похолодел.
– Спасибо вам, – пробормотала Натали. – Спасибо за все, что вы делаете для Луи.
– Мы пока не сделали ничего особенного, – ответил я. Мои потаенные мысли ели меня поедом.
– Вы даже не представляете, как много уже сделали, – сказала Натали и легонько дотронулась до моей руки. Затем поднялась.
Ее прикосновение глубоко тронуло меня, лишь обострив угрызения совести. Только что я себе признался, что способен обмануть ее доверие, – и она в первый раз сама потянулась ко мне. Маленькая, легкая, она зашагала в коридор, а я смотрел ей вслед и думал об этом синяке, осознавая, что невозможно не жалеть бесконечно, – а разве жалость не есть искривленная форма поклонения? – эту женщину, которая никого ни о чем не просила. Скажем так – которая, казалось бы, ни о чем не просила. Она была слишком горда, но все ее существо взывало о спасении из ее внутреннего ада. И разве жалость не есть высшее проявление любви? Я жаждал Натали всем сердцем, жаждал освободить ее от боли – в том числе от боли, которую сам причинил. Считайте, что я стареющий дурак, но в ту минуту чувства мои к ней казались мне священными.
К концу недели жара усилилась невыносимо. У нас в Провансе каждое лето опасно: человеческое безумие – искра, сухие леса – топливо. Два года назад в километре от больницы дочерна выгорел лес на склоне холма: вертолеты бесконечно кружили над ним, словно озверевшие комары, а дым развеялся лишь через двое суток. В этом году парило так, что днем невозможно было находиться на улице. Я думал про Натали: как ей там живется в ее домике? Подружилась ли она с другими родственниками? Хотелось бы, однако маловероятно. За ее визитами я особо не наблюдал, но у меня сложилось впечатление, что она сидит возле сына целыми днями, а это ненормально. Не исключено, что поэтому она и сорвалась. Она говорила, что очень близка с Луи. Я помнил, как она касалась его – как маниакально гладила по волосам, как обхватила его руками после припадка, – да, похоже, они близки. Я не представляю, как жить без него. Трогательно, конечно, но тревожит. Родственникам слишком легко раствориться в близких и совершенно забыть о себе.
Выходные прошли в рутине досуга – я пребывал в трансе, считая часы до понедельника, когда снова увижу Натали Дракс. Мы с женой заключили тихое перемирие. Мы встречались за столом, обсуждали бытовые проблемы, но в остальном избегали друг друга. Пришел электрик, починил кондиционер в спальне. Я постригся, и мой парикмахер уверял меня, что так я выгляжу моложе. Софи возилась в саду, подолгу болтала с дочерями по телефону, читала, а я неотрывно думал о Натали. О том, что она выстрадала и что терзает ее до сих пор. То и дело перед мысленным взором всплывал ее синяк. Точно грязная тайна.
С утра в понедельник свалилось много бумажной работы, потом я подбирал слайды к лионскому докладу, который должен был состояться в среду. Я попросил Ноэль никого не впускать, но около четырех она робко постучалась.
– Вам звонят, там что-то срочное, – сказала она. – Это мать Луи Дракса.
Она правильно сделала, что сообщила мне, сказал я и взял трубку. Натали плакала и еле могла говорить. В голосе дрожало безумие.
– Паскаль, я из дома. Я… – Она задохнулась. – Мне срочно нужна ваша помощь, вы не могли бы…
А потом она отбросила всякую видимость самоконтроля и ударилась в истерику.
– Пожалуйста, Паскаль, приезжайте скорее! – визжала она. – Случилось нечто ужасное! Приезжайте прямо сейчас! Вы мне очень нужны!
Я схватил ключи и побежал.
Когда я открыл калитку палисадника, залаяла собака. Я несся через раскаленную оливковую рощу и панически боялся опоздать. Быть может, Натали еще слабее, чем я думал. Одинокие люди приходят к конечному пункту быстрее и путями более простыми, чем те, у кого есть семья, друзья, работа. А у Натали не было ничего. Был сын, который лежал в коме, и муж, который ее бил, а теперь в бегах. Неужели она сделала какую-нибудь глупость? А если да – мог ли я это предвидеть?
Дверь была заперта на щеколду, и, войдя, я расслышал приглушенные рыдания. Натали сидела в кухне на полу, в одной руке телефонная трубка, в другой конверт. Рядом с ней немецкая овчарка царапала когтями пол. Увидев меня, собака снова залаяла, и Натали попыталась ее успокоить:
– Спокойно, Жожо. Это друг.
Она обняла пса и похлопала его по загривку. Я не люблю собак, но тоже потрепал Жожо за ушами. Видимо, после звонка Натали так и сидела тут. Я проверил ее пульс, подхватил ее и поставил на ноги – она была легкая, словно перышко. Я отвел ее в небольшую, скромно обставленную гостиную. Собака шла за нами, в глазах тревога. На прикроватном столике я увидел клетку с хомяком – тот как сумасшедший крутился в колесе. Наверняка хомяк Луи.
– Что случилось? – спросил я. – Вы ничего не наглотались?
– Что?
Ее реакция меня обрадовала – она искренне не поняла вопроса.
– Я подумал…
– Вот, прочитайте, – только и сказала она и сунула мне конверт. Штамп нашего городка, адрес накорябан самым странным почерком, какой я только встречал: огромные неровные буквы, так расползшиеся по бумаге, словно писал слепой. Была в нем детскость, некий примитивизм, от которого мороз по коже. – Я пришла домой и…
Натали с отвращением и страхом смотрела на конверт. Она судорожно всхлипывала, рядом громко и хрипло дышал Жожо. И давно она в таком состоянии? Я притянул Натали за руку, усадил рядом с собой на диван. Вытащил из конверта неровно сложенный лист бумаги, покрытый такими же огромными буквами, которые криво наползали друг на друга, словно пьяные. Кто-то почти комически поизощрялся, чтобы скрыть свой почерк. И поиздевался от души.
Дорогая Маман, я очень скучаю по тебе и Папа́. Но мне теперь придется заводить другого папу, да? Доктор Даннаше хочет делать с тобой секс. Но знаешь что? Держись от него подальше, и ему скажи. Ты не должна подпускать к себе мужчин, например доктора Даннаше. Маман, я тебя предупреждаю. Не позволяй им подходить к тебе. И не целуйся с ними. Будут неприятности, и случится плохое.
Я люблю тебя, Маман.
Твой ЛуиНаверное, я был не в себе, потому что первым делом удивился и растерялся. Как ему это удалось? Ведь кто-то должен был заметить, что он сел в кровати, взял ручку и написал матери письмо. Даже если у него был приступ, это абсурд, это немыслимо. И все же в первые секунды иного объяснения не приходило в голову. Сердце мое переполнила надежда – а потом я натолкнулся на взгляд Натали.
– Я тоже сначала подумала, что это он, – просто сказала она. – Сначала. А потом, когда сообразила, что это невозможно – сесть в кровати, взять ручку, написать, а потом еще и отправить это письмо… но я все равно убеждала себя, что это он. Что ему как-то удалось. В первую минуту я была просто счастлива. На седьмом небе. Но ведь это не он?
– Это почерк Луи? – осторожно спросил я. – Есть хотя бы какое-то сходство?
– Нет. Даже близко.
– Но тогда…
– Это писал не мой сын. – Голос ее был сух и безжизнен. – Потому что это невозможно. Письмо написал другой человек. – Мы оба замолчали, я пытался побороть смятение. – Господи, теперь вы понимаете, до чего он ненормален? – прошептала Натали, уткнувшись лицом в собачий загривок. – Это же надо было додуматься. Прикинуться Луи.
Я распознал в ее тоне горечь, страх и отвращение. Да, и впрямь на такое способен только больной. Но кто бы ни был этот черный шутник, он очень хорошо отгадал мои потаенные мысли. Доктор Даннаше хочет делать с тобой секс… Как неловко. Я был в панике. Что за чертовщина?
– Но кто?.. – начал я и умолк.
Волосы заструились по лицу Натали светлым водопадом, ее нежные пальчики дрожали. Я заметил, что она отклеила накладные ногти, а ее собственные ногти были зазубрены и неухоженны.
