Нина Георге - Лавандовая комната
– Это вместо цитат, – сказал он.
Трех дам в полосатых топах звали Анке, Коринна и Ида. Они оказались немками, всем было за сорок, все любили книги; французский у всех трех оставлял желать много лучшего, и путешествовали они по рекам, чтобы «забыться и забыть», как выразилась Коринна.
– Серьезно? А что именно, если не секрет? Надеюсь, не мужчин? – спросил Макс.
– Не всех. Только одного, – ответила Ида.
На ее веснушчатом лице кинозвезды двадцатых годов на секунду мелькнула улыбка. В глазах, осененных подстриженными под пажа рыжими волосами, одновременно читались боль и надежда.
Анке колдовала над провансальским ризотто. Из крошечного камбуза доносился аромат грибов. Мужчины с Идой и Коринной тем временем сидели на корме «Балу», пили красное вино из трехлитровой коробки и местное оксеруа с «минеральной» нотой.
Жан признался, что понимает немецкий, первый язык всех книготорговцев. Поэтому беседа велась на бойкой смеси двух языков: он отвечал им по-французски, а вопросы задавал на некоем звукоподражательном наречии, отдаленно напоминавшем немецкий.
У него было такое ощущение, как будто он открыл дверь страха, шагнул за порог и с изумлением обнаружил, что перед ним не черная бездна, а другие двери, ведущие в светлые, залитые солнцем коридоры и залы.
Запрокинув голову, он увидел нечто поразительное и глубоко трогательное – небо. Не ограниченное домами, огнями, мачтами, оно нависло прямо над головой, усыпанное звездами, огромными и крохотными, сверкающими и кротко мерцающими, как будто на стеклянную кровлю Земли обрушился звездный ливень.
Зрелище, которого никогда не увидишь в Париже.
А вот и Млечный Путь. Впервые этот разлитый по небу звездный кисель он увидел ребенком. Плотно упакованный в куртку и одеяло, он сидел на одуванчиковом лугу на бретонском побережье и неотрывно часами смотрел на иссиня-черное ночное небо, в то время как родители в очередной раз пытались спасти свой брак на празднике Фест-Ноз[33] в Понт-Авене. Каждый раз, увидев падающую звезду, Эгаре загадывал желание: чтобы Лирабель Бернье и Жоакен Эгаре снова смеялись друг с другом, а не друг над другом. Чтобы они танцевали гавот под волынку, скрипку и бандонеон, а не молча стояли на краю танцевальной площадки, скрестив на груди руки.
Небо все кружилось и кружилось над ним, и маленький Жан в полном восторге жадно всматривался в безбрежную тьму. Ему было хорошо и покойно на дне этой вечной летней ночи.
Тогда, в те минуты, Жан Эгаре понимал все тайны и задачи жизни. В его душе царили покой и гармония.
Он знал, что ничто не кончается. Что всё в жизни взаимосвязано и одно перетекает в другое. Что нет ничего, что он мог бы сделать неправильно.
Повзрослев, так остро он испытал это чувство лишь однажды – когда был с Манон.
В поисках звезд они старались уехать как можно дальше от городов, чтобы найти самое темное место в Провансе. В горах, в окрестностях Со, они обнаружили одинокие хутора, укрывшиеся в каменных воронках, в ущельях и скалах, из расселин которых упрямо пробивался тимьян. Там летнее ночное небо открылось им во всей своей безбрежности, чистоте и глубине.
– Ты знаешь, что мы все – дети звезд? – спросила Манон жарким шепотом, прямо ему в ухо, чтобы не нарушать тишину гор. – Когда много миллиардов лет назад звезды взрывались, шел дождь из железа, серебра, золота и углерода. И сегодня мы носим в себе это железо, эту звездную пыль. В наших митохондриях. Матери передают железо своим детям. И кто знает, Жан, может, в нас с тобой железо одной и той же звезды и мы узнали друг друга по ее свету? Мы искали друг друга… Мы – искатели звезд.
Он посмотрел на небо и подумал: может, еще можно увидеть свет умершей звезды, которая продолжала жить в них?
Они с Манон выбрали себе одну из сверкающих небесных жемчужин. Звезду, которая еще светила, хотя, возможно, давно уже канула в Лету.
– Смерть ничего не значит, Жан. Мы навсегда останемся тем, чем были друг для друга.
Небесные жемчужины отражались в Йонне. Звезды качались, танцевали на воде, каждая сама по себе в своем одиночестве, лишь изредка отвечая лаской на ласки другой звезды, когда волны, сталкиваясь, на мгновение клали одну светящуюся жемчужину на другую.
Эгаре не нашел в небе их с Манон звезду.
Заметив, что Ида наблюдает за ним, он посмотрел на нее.
Это был зрительный контакт не мужчины и женщины, а двух людей, отправившихся в путешествие по рекам, чтобы достичь некой цели. Чтобы найти нечто определенное.
Эгаре видел боль, застывшую в ее глазах. Видел, что она отчаянно пытается подружиться с какой-то новой, «второсортной» реальностью, которая ей пока еще не по вкусу. Она была покинута кем-то или ушла сама, не дожидаясь, когда ее оттолкнут. Человек, который был для нее точкой опоры и ради которого она, по-видимому, многим пожертвовала, все еще лежал на ее облике незримой печатью грусти.
Мы все храним в себе время. Мы храним старые издания покинувших нас людей. Мы и сами – старые издания, под своей оболочкой, под своей кожей, под слоем морщин, под бременем опыта и отзвуками смеха. Там, под этими завалами, мы – те самые, прежние, бывшие. Бывшие дети, бывшие возлюбленные, бывшие дочери.
Здесь, на речных просторах, Ида искала не утешения – она искала себя. Свое место в этой новой, неизвестной, пока еще «второсортной» реальности. Для себя одной.
«А ты? – вопрошали ее глаза. – А ты, чужеземец?»
Эгаре знал только, что он хочет к Манон, чтобы попросить у нее прощения за свое глупое тщеславие.
– Мне не нужна была никакая свобода, – сказала вдруг Ида. – У меня не было никакого желания строить какую-то новую жизнь. Меня все вполне устраивало. Может, я не любила своего мужа так, как об этом пишут в книгах. Но это было неплохо. «Неплохо» – это уже хорошо. Этого достаточно, чтобы остаться. Чтобы не лгать. Чтобы ни о чем не жалеть. Нет, я не жалею о ней, об этой своей маленькой любви…
Анке и Коринна ласково смотрели на подругу.
– Это что, твой ответ на мой вопрос, который я тебе задала позавчера? – спросил Коринна. – Почему ты не ушла от него раньше, ведь он никогда не был твоей большой любовью?
Маленькая любовь. Большая любовь. В сущности, это же страшно – что есть разные «форматы» любви. Или нет?
Глядя на Иду, которая не жалела о своей прежней жизни – и при этом не кривила душой! – Эгаре опять засомневался.
– А… как он относился к вашей совместной жизни? – спросил он после некоторых колебаний.
– Ему этой маленькой любви через двадцать пять лет стало недостаточно. Он нашел себе большую любовь. Она на семнадцать лет моложе меня и очень гибкая: она может красить лаком ногти на ногах, держа кисточку зубами…
Коринна и Анке прыснули. Вслед за ними рассмеялась и Ида.
Потом они играли в карты. Около полуночи по радиоприемнику передавали джаз. Веселую «Бай мир бист ду шейн», мечтательную «Cape Cod», а потом еще и Армстронга – грустную «We Have All the Time in the World».
Макс Жордан танцевал с Идой. Во всяком случае, время от времени передвигал ноги на миллиметр. А Коринна танцевала с Анке. Жан держался за стул.
Все эти песни он слышал в последний раз, когда Манон еще была жива.
«Когда Манон еще была жива» – жуть!..
Ида, заметив, что Эгаре отчаянно старается сохранить самообладание, что-то прошептала Максу и мягко отстранила его.
– Ну, давай вставай! – сказала она Жану, протягивая ему руку.
Хорошо, что он был не один при встрече с этой музыкой, рождавшей столько воспоминаний.
Его все еще сводило с ума сознание того, что Манон давно не было в живых, а песни, книги, жизнь – все продолжало себе существовать как ни в чем не бывало.
Как это возможно?
Как возможно, чтобы все это… продолжалось?..
Как он все же боялся смерти! И жизни. Всех этих дней и ночей, которые ему еще предстояло прожить без Манон.
Слушая эти песни, он видел Манон: как она ходит, как читает, лежа на диване, танцует. Видел, как она спит, как она мечтает вслух, как по-детски ворует с его тарелки кусочек любимого сыра.
– И из-за этого ты хотел остаток жизни прожить без музыки? Жан!.. Ты же так любил музыку! Ты пел мне, когда мне было страшно засыпать и терять драгоценное время, которое я могла бы провести с тобой. Ты сам сочинял песни – про мои пальцы на руках и ногах и про мой нос. Ты сам – музыка, Жан, до мозга костей. Как же ты мог так безжалостно себя убить?
Да, как? Разумеется, в результате длительной тренировки.
Жан чувствовал ласковый ветер, слышал женский смех; он немного опьянел и исполнился чувства невыразимой благодарности за то, что Ида прикасается к нему.
Манон любила меня. И эти звезды там, наверху, видели нас вместе.
20
Ему снилось, что он не спит.
Он был в «книжном ковчеге», где почему-то все менялось на глазах: штурвал сломался, окна запотели, рули отказали. Воздух был таким плотным, как будто он шагал сквозь густое прозрачное желе. Эгаре заблудился в каком-то водном лабиринте. Судно угрожающе затрещало.
