Сальвадор Дали - Сокрытые лица
– Моя дочь уехала на выходные в Фонтенбло, но кое-что для вас передала. А, вот и моя сумка! – воскликнула она, забирая ее из рук слуги, только что ее поднесшего. – Вот фото княжны! – объявила Барбара, маша Соланж, и та подошла в сопровождении д’Анжервилля, а Барбара пробралась в самую гущу кружка Сесиль Гудро, уселась посередине, и все подвинулись, страстно любопытствуя.
Барбара принялась копаться в сумке обеими руками, и все ее браслеты зазвенели, подчеркивая бестолковое рвение комнатной собачки, только что зарывшей свою забаву ни по какой иной нужде, кроме игры инстинктов.
– Я все прячу у себя в сумке, а потом ничего не могу найти! Избыток секретов… избыток скандалов в свернутых газетных вырезках… избыток витаминов. Вот! Это вам от Вероники, – сказала Барбара Бетке, вручая бюрократическим жестом почтальона маленький сложенный конверт, перемотанный салатовой резинкой. Бетка, вспыхнув, приняла конвертик. – Наконец-то! – победно воскликнула Барбара. – А это – для Соланж! – Из путаницы предметов в сумке она изловчилась извлечь небольшую сильно пожелтевшую открытку; она долго лежала сложенной и теперь упорно закрывалась в сгибе. Барбара заставила этот хрупкий сувенир стыдливо трепетать в своей вытянутой руке у всех на глазах, и, казалось, с каждым ее поверхностно-восторженным рывком магазинной торговки открытка неизбежно должна порваться надвое. – Ну не забавно ли? Не прелестно ли? Это ведь уникальный, потрясающий документ?
То была просто фотография прекрасной «говорящей головы» – княжны Агматофф во времена, когда ей наутро после Русской революции пришлось искать убежище среди населенных крысами лотков венского парка развлечений «Пратер». От взгляда на снимок педерасты зашлись в восклицаниях и рыдающем смехе, переливавшихся во всех оттенках ханжества, заключенных между сарказмом и пафосом. Цинические женщины разразились противоречивыми воплями. Сесиль Гудро сохранила молчание, а виконт Анжервилль неодобрительно помрачнел. Соланж де Кледа поцеловала Барбару в шею, прижав открытку к персям, словно защищая от дальнейшего любопытства, и взмолилась:
– Я правда могу ее себе оставить?
Бетку, получившую послание от Вероники, так захватили чувства, что она задохнулась на миг и вынуждена была опереться на руку Сесиль Гудро. Последняя усадила ее, сама устроилась рядом в громадном кресле и глаз с Бетки не спускала.
– Я сейчас вернусь, – сказала та, поднимаясь, и ноги ее были слабы от чувства, сердце колотилось. Она вернулась к окну, от которого ушла, залитому теперь мягким голубоватым светом, но его тем не менее хватило, чтобы явить во всей непристойности ужасное разочарование, уготованное Бетке содержимым конверта. Прежде чем открыть его, пальцы Бетки несколько раз щипнули салатовую резинку. Исполненная неуверенности, она словно откладывала миг, когда узнает все. Страх уже начал примешиваться к надежде, отравлять ее. Но никакие подозрения не могли сравниться с жестокостью, с горькой, ранящей реальностью, ожидавшей ее, ибо в конверте не нашлось ни записки, ни денег, обещанных с такой настоятельностью, вопреки ее протестам. Вместо подарка, о котором не просила, или дружеского слова, которое пыталась заслужить, она обнаружила аккуратно сложенную вчетверо синюю квитанцию на телеграмму в Польшу, посланную Вероникой за нее, а посередине бланка, отчетливо и легкомысленно, красным карандашом, возможно, Вероникиной глумливой и безжалостной рукой, – позорная надпись обыденной цифры ее долга: сорок восемь франков и пятьдесят сантимов! В этот миг, в новом свете разочарования, Бетка увидела, как развертываются пред ее взором превратности и неурядицы последних дней, как ей удавалось их отогнать, все забыть, желая жить в одной иллюзии и единственной надежде вновь увидеть подругу. А теперь ее охватило раскаяние за все манкированные встречи, пропущенные и отставленные без всяких отговорок, ее упущенные возможности устроиться моделью, или на радио, или в газету, а следом – отказ ее родителей помочь ей, почти абсолютная уверенность в том, что ее сестра вышла замуж за ее жениха…
Но ни одно из этих поражений – даже отвратительное клеймо оскорбления от матери – не могли уязвить ее сильнее, чем презрение Вероники, и Бетка словно углядела в нечеловеческой жесткости этого поступка нечто чужеродное и чудовищное, чего она не могла понять никаким рассудочным усилием. Зачем Вероника столь щедро потчевала ее в «Серебряной башне»? Зачем растратила столько обаяния, несколько часов купая Бетку во всех источниках своих соблазнительных причуд? Лишь чтобы заполнить пустоту вечерней скуки? Или утолить прихоти желания быть на виду, ежели не просто развлечения ради – чувствовать, как на нее смотрят, и ослеплять плотью своей бриллиантовой персоны существо вроде Бетки, такое трепетное и лишенное всего, кроме голода обожания и пылкой готовности подарить свое сердце?
Бетка почувствовала, как взгляд Вероники ожесточается в глубине ее – пока не стало больно, до слез. Словно бесстрастные глаза ее подруги, совсем недавно такие нежные, казались тем более материально зримыми и загадочными, чем более неизменными становились. И что же, станет ли она любить Веронику меньше из-за всего этого? Ни в коем разе! Напротив, стоило реальности Вероники стать химерической, а причинам для отчаяния у Бетки прибавиться, она полюбила Веронику еще больше, и страсть ее росла вровень с ее напастями. У нее никогда не получалось ненавидеть свою жестокую мать – как же ей преклоняться перед Вероникой, если б та смилостивилась к ее мученичеству! Но увидятся ли они? Сейчас, глядя на тот же сад в тоскливой неопределенности ожидания – какая же она глупая, – она почувствовала весенние таинства их неминуемой встречи, они жили в каждом соцветии каштанов, но в приближении ночи те же цветы превратились в снежинки зимы ее разочарования, и хладная рука, цепкая, как птичьи когти, опустилась на ее все еще пылающую плоть.
Сесиль Гудро, чье дыхание Бетка уже чувствовала рядом с собой, взяла ее за руку.
– Огорчились, э? Давайте уйдем! Тут убийственно, все заняты. Просто ускользнем… Нынче вечером Сесиль Гудро ведет вас в свет, и – ни слова поперек – домой мы вернемся вместе!.. И как!
– Куда мы идем? – спросила Бетка у Сесиль, когда они бессловесно прошагали половину улицы Вавилон.
– Не в ресторан, в любом случае, – после всего принятого пойла! – А затем, после долгого молчания: – Вы не боитесь, что я вас соблазню?
– Приятное никогда не случается, – ответила Бетка, смеясь.
– Случается, но все равно наполовину, – вздохнула Сесиль. – Прогуляемся пешком? Нам будет полезно пройти по Елисейским Полям. Это иногда утешительно. О чем тоскуете?
– Тоскую?
– Будет вам, chérie , со мной не надо жеманства. Я тоже тоскую – во всяком случае, с чего бы нам иначе гулять вместе? Потому что мы тоскуем!.. Это недуг нашего времени. Почему мы готовимся к войне? Потому что нам скучно и мы тоскуем. Смесь скуки и тоски – страшная сила. Они и правят нашим миром! Такси! – крикнула Сесиль Гудро. Неподалеку остановилась машина и подкатила к ним с преданным послушанием, все еще вызываемом теми, кто знал, как «непреклонностью» тона донести непререкаемый авторитет хозяина.
Стоило им оказаться в салоне, Сесиль, оплыв на сиденье, воскликнула:
– Приятно бывает иногда сказать ногам «мы пройдем по Елисейским Полям», если знать, что сразу найдешь такси. Я устала, chérie. Я очень, очень люблю Соланж, кроме того – она выедает себе сердце по этому своему Грансаю. Но особ вроде Барбары я не выношу. Мне полагается быть цинической, так вот – Барбара меня превосходит!
– Она такая со всеми добрая, – вяло возразила Бетка.
– Ладно, пусть так, chérie . Бессознательность – вот что это такое в самом деле, но результат один и тот же. Вообразите: показать «говорящую голову» бедной Агматофф? Не прошло и двух лет, как ее гильотинировало, так сказать, лобовым стеклом ее автомобиля. И вы считаете, то, как она передала вам конвертик от Вероники, – тактично? Вы хорошо знаете Веронику?
– Очень слегка, – ответила Бетка, вспыхивая.
– Вот кто девица, закаленная как сталь! Ее мать по крайней мере добра. Она пять лет платила за квартиру княжны Агматофф. За огромную квартиру на улице Риволи… и портновские счета… и вообще все. Но, правда, она может себе это позволить.
– Она прекрасно со мной обращалась, – сказала Бетка, блефуя о своих почти не существующих отношениях с Барбарой.
После долгого молчания, словно продолжив размышления, Сесиль подвела итог:
– Ну да. Пусть так, Барбара – настоящий ангел. Что не мешает ей постоянно тыкать в это крыльями.
Такси остановилось так мягко, будто престиж пассажиров за время поездки возрос и упрочился.Garçonnière [17] Сесиль Гудро располагалась в укромном углу с сырыми позеленевшими от мха стенами из старого пемзового камня, на задах дворца Гальера. Когда они прибыли, еще не стемнело окончательно, и краткая неподвижность их такси – хоть она и была точно такой же, как у других, – мгновенно стала подозрительной, исключительно благодаря мху, покрывавшему сочащиеся стены. Это впечатление было бы еще сильнее, случись – желательно, этаже на четвертом соседнего дома, – какой-нибудь воображаемый наблюдатель, если б такой человек существовал в этом богатом, но малонаселенном квартале Парижа. На лестнице было так темно, что, когда они вошли в дом, Сесиль Гудро повела Бетку за руку.
– Не споткнитесь… сюда! Давайте на «ты», идет?
