Агнета Плейель - Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля
Оскар не имел причины стыдиться своей семьи, ее репутация никем не ставилась под сомнение. Однако денег явно недоставало, и единственно по этой причине Оскар оказался исключенным из мира, которому, как он считал, принадлежал по своей природе. Его законное право оказалось нарушенным, и от самого Оскара ничего не зависело.
Этот вывод не был для юноши открытием, однако сейчас он воспринял его как никогда болезненно. От гнева кровь бросилась Оскару в лицо. Он отложил перо и встал, пытаясь взять себя в руки.
Погруженный в бумаги, Отто не обращал на него внимания. Оскар подошел к окну и приложил лоб к холодному стеклу. Внизу, разогретый летним солнцем, темнел двор. Неподвижно дремал развесистый клен – день выдался не только жарким, но и безветренным. По другую сторону двора тянулись приземистые здания портняжных мастерских, где за длинными столами сидели портные. Обстановка там была оживленнее, чем в уставленных полками склепах торговых залов. Оскару, во всяком случае, нравилось там гораздо больше.
Портные и закройщики любили пошутить и рассказывали друг другу разные истории. В полумраке блестели иглы и ножницы. В воздухе висела пыль, смешанная с крупицами мела. Но в тот момент Оскар подумал, что и эти портные являются частью будущего имущества Отто. Они составляют долю его активов и тоже принадлежат ему.
Слово «доход» имеет неповторимый вкус. Оно жирное и сладкое. Оно словно набухает во рту, а потом растекается по всему телу. Но когда Оскар смотрит на Отто, он чувствует во рту горечь.
Отто похож на драгоценный камень. Он полагает, что Оскар навсегда останется мелким торгашом, лавочником – мальчиком на побегушках в деловом мире. Так оно и будет, если только Оскар не сумеет вовремя произвести рокировку и поменять местами некоторые фигуры на доске. Его появление в игровом зале должно стать для всех неожиданностью.
Итак, Оскар смотрел в высокое, пыльное окно. Он простоял так достаточно долго, чтобы его судьба успела решиться. И вместе с ней определилась участь множества других людей, включая меня, пишущую сейчас эти строки. И все мы были принуждены следовать решению Оскара, который раз и навсегда отказался быть мелким лавочником.
Примерно так все это должно было выглядеть.
У дедушки Оскара не было детей, и сейчас нет в живых никого, кто мог бы его помнить. Поэтому мне и не остается ничего другого, как положиться на собственную фантазию. Но я узнаю его в себе. Я хорошо понимаю дедушку Оскара в тот момент, когда кровь бросилась ему в лицо.
Но и в минуту горького прозрения дедушка Оскар не забывал о прибывшей утром партии товара, в которой был один испорченный тюк. Он подходил к нему несколько раз в течение дня, пытаясь оценить масштаб повреждения.
К вечеру его план прояснился, и когда отец Отто появился в конторе незадолго до закрытия – у него было несколько магазинов в городе, – Оскар попросил уделить ему минутку-другую. Директор удивленно поднял брови. Оскар сказал, что видит возможность реализации бракованного товара, и предложил предоставить тюк в полное его распоряжение. Ответом было категорическое «нет».
Потому что у еврея были, конечно, свои виды и на этот ничтожный отрез. И его отказ встал перед Оскаром, словно стена, преграждая дальнейшее движение. В тот момент даже Отто, должно быть, посмотрел на него с сочувствием. Он не мог оставаться равнодушным к унижению, которому подверг отец его приятеля, и, может быть, не менее остро, чем Оскар, ощутил вдруг разницу их положений.
Этого взгляда Отто оказалось достаточно, чтобы Оскар окончательно убедился в невозможности его дальнейшего пребывания в комнате с зеленым полом. Он просидел там еще неделю, рассеянно слушая скрип пера, а потом перестал появляться.
Это было вполне в духе дедушки Оскара: если дорога оказывалась для него слишком узкой, он сходил с нее без сожаления. Он умел посмеяться над собственными неудачами, однако забывал их с трудом. Подобные события надолго оставляли в его душе неприятный осадок. И всякий раз, когда Оскар вспоминал своего бывшего компаньона, расслабленная медлительность Отто словно ставила его на место.
Оскар жестоко отомстил ему. Забрал у Отто то единственное, что было в его силах, – невесту.
Глава IV
Абель стремился к небу, как молодое деревце. Рубашки одна за другой переставали застегиваться на шее и приходили в негодность. Брюки ползли вверх по тощим голеням. Казалось, еще немного – и он окончательно обгонит брата. Но потом Абель будто одумался и понял, что должен знать свое место. Оскар вздохнул с облегчением – ведь младший еще учился в школе.
Оскар отрастил усы, когда на лице Абеля лишь появился слабый намек на растительность. Оскар приносил в дом деньги – сначала часть своего бухгалтерского заработка, а потом процент прибыли с разного рода афер, не всегда законных. И Анна с благодарностью принимала их от сына, даже если не одобряла некоторых его знакомств.
Абель жил дома. Он рисовал и вырезал по дереву, играл в мяч или на пианино, а то и просто мечтал. За обеденным столом вдруг стало тесно – Анна с удивлением обнаружила себя в окружении мужчин. Все произошло быстро. Она чувствовала смущение и гордость, но понимала их не иначе, как признаки надвигающейся старости.
Казалось, прошло совсем немного со времени ее последних родов. И опять это была девочка, которая умерла еще во чреве матери. Ребенка, на сей раз безымянного, вытащили с трудом. Анне сообщили, что детей у нее больше не будет.
И она осталась с тремя мужчинами. После обеда Оскар, как и отец, доставал трубку и широким жестом приглаживал пышные усы. Сильный и уверенный в себе, он глядел в окно, набирая полный рот дыма. Анна переводила взгляд с пышущего здоровьем Оскара на морщинистое лицо Сульта, чьи черты, как раньше, казались выточенными из мрамора. А потом ее глаза останавливались на Абеле.
В нем по-прежнему чувствовалось что-то щенячье. Он сидел спиной к окну, и весеннее солнце окрашивало его уши в розовый цвет. Он не знал, куда девать свои большие руки. Оскар часто над ним подтрунивал, отчего Абель смущался и становился еще более неуклюжим. «Он слишком мягок, – думала Анна. – Таким в жизни приходится нелегко». Абель был ее малыш и навсегда им остался. Анна питала к нему особую нежность. Даже взрослого, ей хотелось взять его на колени. Хотя она и понимала, что время, когда такое можно было сделать, давно миновало.
Но он должен по крайней мере уметь дать отпор родному брату.
Последней мысли Анна застыдилась и тут же отогнала ее прочь. Проникавший сквозь белые гардины свет играл на столовом серебре и стекле. По развешанным на стенах акварелям глухонемого мелькали солнечные зайчики. Таков был мир Анны, замкнутый стенами дома на Кюнгсбругатан, расположенной сразу за железной дорогой – двумя колеями из сверкающего металла, что протянулись через всю страну и дальше и продолжались за океаном.
Позже, однако, выяснилось, что в росте Абель не остановился, лишь дал себе временную передышку. Вскоре процесс возобновился с новой силой. Локти и коленные чашечки стали грубее. Плечи расширились, конечности удлинились. Вскоре он снова обогнал Оскара, на этот раз заметно. Голова теперь казалась непропорционально маленькой по сравнению с неправдоподобно вытянувшимся телом, и это придавало Абелю смешной вид.
Но потом вдруг налились мускулы, и жилистость прошла, как не бывало. Скулы стали мощнее, очертания рта и носа резче. Уже четырнадцати– или пятнадцатилетним Абель был в семье самым высоким. Казалось, это стало неожиданностью в первую очередь для него самого. Абель сам себе дивился и всем своим видом словно просил прощения, прежде всего у брата.
А тот всматривался в него, щуря в изумлении глаза.
Потом Оскар пожал плечами и отступил в сторону – единственное, что ему оставалось сделать. Собственно, в те годы о брате он думал в последнюю очередь. Оскар был занят реализацией собственных планов по завоеванию жизненного пространства. Небольшие предприятия в столице поднимались и разорялись одно за другим, в моду вошло словечко «спекуляция». Оскар делал лишь первые шаги в деловом мире, но оказался прилежным учеником.
Впрочем, иногда Абелю удавалось соблазнить брата катанием на коньках.
Вместе со стокгольмскими приятелями они совершали долгие прогулки, до самого острова Ингарё. Поверхность моря блестела, как стекло, по берегам торчали мертвые камыши. Время от времени молодые люди натыкались на морскую птицу, лису или зайца, вмерзших в лед вдали от берега, и помогали им освободиться. Стальные коньки скользили с тихим свистом, в остальном же царила тишина. Там, где расстояние между островами оказывалось достаточно большим, слышался вой ветра в ледяных вершинах, походивший на заунывное пение.
Они были молоды и полны сил. Оскар и Абель часто обгоняли остальных. В отличие от товарищей они не имели привычки оборачиваться на берег и мчались вперед, пока бледное зимнее солнце не опускалось к горизонту так низко, что конькобежцы начинали терять ориентацию в пространстве. Тогда Оскар давал команду к отступлению, и Абель с неохотой поворачивал назад. Он не уступал брату в физической силе, а в скорости и выносливости даже превосходил, хотя и был младше.
