Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей
Им столькому еще предстояло научиться. Например, не называть джиннов «джинни», не представлять себе при этом слове дурацкую пантомиму или Барбару Иден в розовой гаремной пижамке, блондинку «Джинни», влюбленную в Ларри Хэнгмена (астронавта), который сделался ее «хозяином». Очень неразумно было думать, что такие мощные и изворотливые существа признают над собой хозяев. И никакие это не «джинни» – могущественная сила, начавшая вторжение на Землю, звалась «джиннами».
Дунья и сама знала любовь к смертному человеку (а вот «хозяином» он ей никогда не был), и от этой любви родилось множество детей, меченных отсутствием мочек. Дунья выискивала повсюду своих клейменых потомков. Тереза Сака, Джинендра Капур, Малютка Буря, Хьюго Кастербридж и еще многие и многие. Все, что она могла для них сделать, – пробудить в них природу джинна и направить ее к свету. Не все они были хорошими людьми. Во многих человеческие слабости взяли верх над силой джинна, вот в чем беда. Щели в стене между мирами разошлись, и козни темных джиннов распространялись по всей земле. Они обратили мир в хаос, ибо такова их натура. Без малейшего сострадания они учиняли в мире и проказы, и беды посерьезнее, потому что как большинство людей не верит в джиннов, так и для джиннов люди почитай что и не существуют, им плевать на человеческие страдания, как ребенку – на боль игрушки, которую он с размаху швыряет в стену.
Джинны действовали повсюду, но в те начальные дни, пока джинны полностью не раскрыли себя, многие наши предки не замечали их скрытого участия – в аварии на ядерном реакторе, в групповом изнасиловании молодой женщины, в лавине. В румынской деревне женщина стала откладывать яйца. Во французском городе жители превращались в носорогов. Старики-ирландцы переселялись в контейнеры на помойку. Бельгиец глянул в зеркало и увидел, что там отражается его затылок. Русский чиновник лишился носа, а потом встретил собственный нос, самостоятельно разгуливающий по Санкт-Петербургу. Узкое облачко пересекло полную луну, и некая дама в Испании, глядя на это, почувствовала острую боль: бритва разрезала пополам глазное яблоко, и стеклистая жидкость, студень, наполняющий пространство между сетчаткой и роговицей, вытекла наружу. Из дыры в мужской ладони выползли муравьи. Как с таким справиться? Проще убедить себя, что это Случай, извечно скрытый принцип Вселенной, соединился с аллегорией, символизмом, сюрреализмом и хаосом и правит делами людей, чем смириться с истиной, то есть с растущим вмешательством джиннов в повседневную жизнь мира.
Когда повеса, ресторатор и прожигатель жизни Джакомо Доницетти в тринадцать лет впервые покидал родную Венецию, отправляясь в свои странствия, его мать, чернокожая еврейка из Кочина, которая вышла за его отца, итальянского католика, в ашраме Шри Ауробиндо в Пондичерри (оба они были тогда юны и духовно богаты, а церемонию провела самолично Матушка, Мирра Альфасса, в девяносто три года!), вручила ему прощальный подарок, прямоугольник шагреневой кожи, сложенной в конверт и перевязанной алой лентой. «Здесь твой город, – сказала она ему, – никогда не разворачивай: твой дом всегда будет с тобой, внутри, целый и невредимый, где бы ты ни блуждал». И он носил Венецию с собой по всему миру, пока его не настигла весть о смерти матери. В ту ночь он достал сложенный кусок кожи из того места, где тот хранился, и развязал алую ленточку – она распалась у него в руках. Он развернул шагреневую кожу и ничего не увидел внутри, потому что любовь не имеет видимой формы. В тот момент любовь, бесформенная и невидимая, выпорхнула и улетела прочь, и больше он не мог ее обрести. И сама идея дома, ощущение, что он всюду дома, куда бы ни приехал – эта иллюзия тоже испарилась. С тех пор он жил с виду как и прочие мужчины, но не мог ни влюбиться, ни осесть на одном месте, и в конечном счете стал воспринимать свои утраты как преимущества, потому что сумел покорить многих женщин во многих странах.
Он специализировался на замужних и несчастливых в браке. Почти каждая замужняя женщина, попадавшаяся на его пути, была так или иначе несчастлива в браке, хотя большинство и не собиралось разводиться. А Джакомо был твердо намерен вовеки избегать матримониальных сетей. Итак, у них было нечто общее, у синьора Доницетти и Malmaritate, как он мысленно обозначал их на итальянском, у этой не знающей границ нации брачных неудачниц. Дамы были ему благодарны за внимание, и он неизменно отвечал им благодарностью. «Благодарность – ключ к успеху у женщин», – писал он в тайном дневнике. Он вел счет своих побед в книжечке, подозрительно смахивающей на бухгалтерский журнал, и если этим записям можно доверять, в список входили многие тысячи. И вдруг, в один день, счастье изменило ему.
После усердных занятий любовью Доницетти частенько отправлялся с утра в турецкую баню с хорошей репутацией, в хаммам, чтобы его там хорошенько прогрели, пропарили и отскребли. И, должно быть, в одном из таких заведений в Нолите джинн нашептал ему.
Темные джинны – шептуны. Став невидимыми, они прижимают губы к груди человека и тихо бормочут прямо ему в сердце, чтобы завладеть волей своей жертвы. Иногда они захватывают человека целиком, так, что его личность растворяется, и джинн целиком входит в тело жертвы. Но даже когда одержимость не заходит столь далеко, добрый человек, наслушавшись шепота, оказывается способен на злые дела, а дурной человек – на еще худшие. Светлые джинны тоже шепчут, направляя человечество к благородству и щедрости, смирению, доброте и милости, но их шепот не столь действенен, и это, вероятно, означает, что человечеству легче впасть в темноту, или же возможна другая версия: темные джинны, в особенности малое число Великих Ифритов, наиболее могущественны. Это предмет для философических споров, в наших силах только поведать о том, что произошло, когда джинны после долгого отсутствия возвратились в нижний из Двух миров – в наш мир – и напали на него, вернее, развязали войну внутри него. Так называемая Война миров, обрушившая на землю хаос, была битвой не только между миром джиннов и нашим, но, сверх того, еще и гражданской войной между джиннами, которую они вели на нашей территории, а не на своей. Человечество стало полем боя между светлыми и темными силами, а также, благодаря анархической натуре джиннов, сражением между светом и светом, тьмой и тьмой.
Наши предки научились в те два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей постоянно остерегаться джиннов. В особенности они тревожились о безопасности детей, они оставляли им на ночь свет и запирали окна детских, пусть даже мальчики и девочки жаловались на жару и духоту, – среди джиннов были похитители детей, и никто не знал, что сталось с украденными малышами. Кстати: входя в помещение, лучше ступать с правой ноги, бормоча себе под нос «прошу прощения». И самое главное: не рекомендовалось купаться после наступления темноты, потому что джинны любят влагу и сумрак. Хаммам, где свет приглушен, а влажность высока, был довольно опасным местом. Все это наши предки усвоили постепенно в те годы, но когда Джакомо Доницетти входил в приличные турецкие бани на улице Элизабет, он не ведал этой опасности. Лукавый джинн, видимо, поджидал его там, ибо из хаммама Джакомо вышел другим человеком.
Вкратце: женщины больше не влюблялись в него, как бы он ни ухаживал и как бы ни выражал им благодарность, а ему достаточно было взглянуть на женщину, чтобы тут же безнадежно, беспомощно, по уши, до ужаса влюбиться. Куда бы он ни пошел – на работу, или поразвлечься, или просто по улице пройтись, он одевался с привычным изяществом, в шитый на заказ костюм за три тысячи долларов, рубашку от Шарве и галстук от Эрме, но ни одна женщина не теряла голову при виде этой красоты, а у него от каждой прохожей ударяло в голову, ноги подгибались, и его одолевало неимоверное желание поднести ей большой букет розовых роз. Он рыдал посреди улицы, а мимо проносились двухсоткилограммовые педикюрши и сорокакилограммовые анорексички, не обращая внимания на его призывы, словно он разносчик или пьянь подзаборная, а не один из самых желанных холостяков на как минимум четырех континентах. Партнеры просили Джакомо отстраниться от деловых переговоров, потому что он смущал девушек в гардеробе, официанток и хостесс в любом ночном заведении, куда бы ни явился. За несколько дней его жизнь превратилась в кошмар. Он обратился к врачам – пусть признают его сексуальным маньяком, если это необходимо, хотя и лечиться было страшно, – но уже в приемной вынужден был пасть на колени и просить невзрачную американку корейского происхождения, регистрировавшую пациентов, оказать ему честь и стать его женой. Она предъявила обручальное кольцо и ткнула пальцем в стоявшие перед ней на столе фотографии детей – он расплакался, и его попросили уйти.
Все внушало страх: и случайные встречи на улице, и эротический гул закрытых пространств. В городе оказалось так много женщин, достойных любви, что он не на шутку опасался схватить инфаркт. Любое помещение таило в себе опасность, ведь почти нигде не собираются люди одного пола. Особенно унизительны были поездки в лифте, он оказывался заперт в ловушке с дамами, которые обливали его легким, а то и не таким уж легким презрением. Он укрывался в мужских клубах, где мог предаться судорожному сну в кожаном кресле, и всерьез подумывал уйти в монастырь, однако алкоголь и наркотики сулили более доступный и не столь тягостный выход, так что Джакомо стремглав ринулся в саморазрушение.
