Эдвард Докс - Каллиграф
– Потому что ты захватил с собой выпивку, и я думаю, что бутылку пора открыть. Причем немедленно. – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – А еще потому, что ты всегда выглядишь до странности притягательно, когда что-то затеваешь.
– Я ничего не затеваю, и вина у меня нет: бутылка лежит в сумке Люси, и сейчас она надежно заперта в шкафчике гардероба. – Я изображал жгучий интерес к клубку провода, перед которым мы стояли.
– О нет. Боже мой. Ну что ж, тогда мы отправляемся в спасательную экспедицию. Нужно освободить благородного пленника из отвратительного узилища! Американцы ставят в эти шкафчики крем-соду – я сам видел, как они это делают – и свои… ну, такие сумочки, которые носят на поясе… И вообще, один Бог знает, что там у Люси в сумке: может, какие-нибудь женские штучки. И дешевые венгерские шариковые ручки. Ты понимаешь…
– Пожалуйста, ты не мог бы говорить потише! – Я нахмурился. Пожилая пара в футболках с надписью «Я люблю Хьюстон» намертво застряла в дальнем конце инсталляции. – И в любом случае, Люси пользуется перьевой ручкой.
Но Уильяма было не остановить.
– Ты понимаешь, что мог загубить великолепное бургундское? Один из самых изысканных напитков последнего тысячелетия может быть безвозвратно утрачен уже через несколько минут после того, как ты вступил во владение им. Это варварство. Я считаю, ты несешь личную ответ…
– Уильям, черт тебя побери. Если тебе непременно надо так кричать, не мог бы ты, по крайней мере, попытаться вести себя как современный цивилизованный человек? А не как паршивый гомик. – Я прочистил горло. – Кроме того, никто не разрешал тебе разгуливать по галерее Тейт, потягивая вино. Это против правил.
– Чушь. Какие еще правила? Это же «Шамбертен Кло де Без» 1990 года, а ты запираешь его в ящик, как… как какое-то кьянти. Купил его я, мой дорогой Джаспер, и специально для тебя, по случаю твоего 29-летия. Как они смогут помешать нам выпить его? Они не осмелятся.
Я скопировал его нелепую манеру говорить:
– Как ты прекрасно знаешь, мой дорогой Уильям, нам не следует даже приближаться к этой бутылке, пока она не простоит открытой по меньшей мере два часа. И вообще, теперь это мое вино, и я запрещаю тебе посягать на него, пока не представится особый случай. Взгляни на себя: ты расточителен, как настоящий педофил.
– Слушай, это нечестно. Ты тащишь своих друзей смотреть на весь этот… этот антиквариат, на эти изуродованные гениталии, а потом отрицаешь насущную необходимость освежиться. Конечно, я в отчаянии. Конечно, мне нужно выпить. Это же не искусство, это катастрофа.
Я отошел от него на несколько шагов и повернулся к большому холсту, покрытому тяжелыми гребнями и бороздами тускло-коричневой краски. Уильям потащился за мной и уставился на ту же картину, склонив голову набок – вероятно, пародируя поклонников современного искусства, которых можно встретить по всему миру.
– На самом деле, – он заговорил чуть тише, – я имел в виду ту маленькую бутылочку водки, которую купила для тебя Натали. Я подумал, что ты мог припрятать ее в карман. Мне просто необходимо обезболивающее, иначе следующий зал меня доконает. – Наигранная печаль теперь перешла в искреннее любопытство: – Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос.
– А это потому, что ты просто задница, Уильям.
– Почему ты так спешишь покинуть нас? Чем тебя так привлекает «Действие обнаженного тела»? – Он искоса смотрел на меня, но я не отводил взгляда от картины. – Это та девушка, на которую ты так долго пялился?
– Нет.
– Да, да. Это та девушка на лестнице.
– Да нет.
– Та самая, за которой ты якобы не шел. – Он сделал паузу. – Я знал. Я так и знал.
– Ну, хорошо. Да, это так.
Он испустил театральный вздох:
– Я думал, ты с этим уже покончил. Как ты там говорил? – Он состроил гримасу, как будто собирался произнести самый печальный монолог Гамлета. – Я больше не могу этого вынести, Уилл, я схожу с ума. О, Уилл, спаси меня из этой женской трясины. Я больше не хочу иметь ничего общего с этим безжалостным полом! О, прекрасный Уилл, я должен остановиться. Я обязан остановиться. Я стану самим собой.
Я проигнорировал его.
– Уильям, мне нужно, чтобы ты дал мне немного времени и не таскался за мной по пятам. Люси и Натали вот-вот вернутся искать нас. Иди и отвлеки их. Будь хорошим мальчиком. Докажи, что ты настоящий друг. Помоги мне.
Он проигнорировал меня.
– Ладно, возможно, ты не говорил «прекрасный Уилл», но в целом это более или менее твои слова. А теперь посмотри на себя: ты вернулся именно к тому, от чего пытался избавиться год назад. Ты не можешь выйти из дома, чтобы не попытаться трахнуть половину Лондона. И ты ни на секунду не задумаешься о том, что затеваешь или, прости господи, зачем!
Я пошел к выходу, расположенному в дальнем конце зала, по дороге размышляя о коллекции икон, созданных якобы в русском православном стиле. Фигуры на них были размытыми и искривленными; казалось, они стремятся уйти в глубь картин, ускользнуть под раму, так что было невозможно определить, являются ли они образами святых, гротескными, деформированными изображениями неведомых животных или просто клубками расплывчатых линий, не имеющих никакого смысла.
– Слушай, Уилл, мне нужно пятнадцать минут. Ты сможешь задержать на это время остальных? Пожалуйста, сделай это для меня. Не дай им уйти с этого этажа. Если тебе покажется, что они готовы двигаться дальше, организуй пожарную тревогу или еще что-нибудь. Я не хочу вляпаться в очередное дерьмо. Только не сегодня. Это было бы ужасно. Люси и так на взводе. Я просто хочу, чтобы сегодняшний ужин прошел как можно спокойнее и приятнее.
– Пожарная тревога?
– Да, в этом случае автоматически останавливаются все эскалаторы.
Он покачал головой, но в глазах у него загорелся озорной огонек.
– Прости, Уилл. Клянусь тебе: та девушка подмигнула мне, а она слишком хорошенькая, чтобы не обращать на нее внимания. Ну, признай – это так. Что мне остается делать? Я просто не могу пропустить ее. Миллионы мужчин дорого бы дали за то, чтобы им подмигнула такая девушка. Я обязан действовать. Пятнадцать минут, не больше.
Он улыбнулся:
– Ладно. Иди-иди, подцепи ее. Но если меня арестуют за ложную тревогу, я сразу же признаюсь, что это именно ты заставил меня так поступить. Я вынужден буду объяснить, что ты опасный подстрекатель, кроме того крайне неразборчив в связях…
– Я исключительно разборчив.
– Мне придется также рассказать, что ты категорически не способен вести себя пристойно по отношению к друзьям – и даже по отношению к собственной девушке – и что ты заслуживаешь того, чтобы тебе преподали серьезный урок. Встречаемся через пятнадцать минут.
– Спасибо, Уильям.
– И не забудь узнать, нет ли у нее сестренки.
Я не хочу сказать, что именно Сесиль – виновница тех кошмарных событий, которые потянулись за этим, во всех отношениях зловещим празднованием моего двадцатидевятилетия. Но поскольку с нее и начались все дальнейшие несчастья, ей-то придется нести за них полную ответственность: «J'accuse Cécile, la fille française [3]».
Если бы Сесиль мне не подмигнула, вероятно, я бы не стал рисковать. Но какая еще может быть цель у такого манящего средиземноморского взгляда, кроме желания заманить мужчину в свои сети?
В любом случае пожарная тревога сделала свое дело.
За ней последовал хаос, прокатившийся через «Действие обнаженного тела», словно посланник с передней линии фронта, который несет новости о приближении вражеской армии. Десятки облаченных в оранжевую униформу служащих хлынули в залы из маленьких комнат, спрятанных за дверями с табличками «Служебное помещение». Они немедленно приступили к эвакуации посетителей. Лифты остановились. На стенах, в самых неожиданных местах, где-то под самым потолком, загорелись синие огоньки. И, словно всего этого было недостаточно, омерзительно размеренный женский голос на самых разнообразных языках с интервалом ровно в тридцать секунд произносил одну и ту же фразу: «Это сигнал тревоги. Пожалуйста, покиньте здание через ближайший аварийный выход и следуйте указаниям служащих галереи. Спасибо».
Я как раз успел дойти до шестого этажа и сделал не более трех шагов по залу. Когда началась тревога, я остановился возле широких дверей аварийного выхода на верхней ступеньке эскалатора и стал ждать Сесиль. Она должна была покинуть галерею вместе с остальными именно этим путем. Мне даже не пришлось искать ее. Общая паника меня забавляла.
Родители напряженными, звенящими голосами давали указания своим чадам. Группа скандинавов медленно шествовала к запасной лестнице. Итальянцы обнимали итальянок. Компания студентов художественного колледжа с неохотой оторвалась от своих складных стульчиков и планшетов с неоконченными копиями. Пара детишек стремительно пронеслась мимо «Сценического несогласия», висевшего напротив. А какая-то американка начала верещать: «Мой Бог, мой Бог!»
