Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)
бай – невидимое лекарство. суть всякой формы. форма самой сути.
то, что можно забрать на тот свет. то, что на том свете нужно, ибо там одни голоса, вечность и захват. свою вечность своим голосом свой бай про свой захват.
ни работы, ни сокровищ, ни силы, ни тела, ни ощущений, ни далеко, ни близко, ни много, ни мало, ни когда-то, ни теперь, ни когда-то. свою вечность своим голосом свой захват – свой бай.
2. Все пляцки Себастьян отдал Анне на завтрак, потому что некуда было идти, потому что некуда убежать. Главное – ничего не бойся.
Себастьян пошел к покойнику, помолился (Боже, не дай мне Тебя обидеть!) за рассказы души французского инженера и дождался Непростых. Те просили не мешать и подождать два дня, хотя впервые эта семья искала их, а не они ее. Себастьян пообещал, что займет немного времени, и не уступал. Сказал баильнику, что хочет быть баильником. И попросился работать барменом в баре, что принадлежал Непростым.
В то время бар «Что да, то да» в Яливце становился самым модным послевоенным заведением модного предвоенного центральноевропейского курорта. После войны адрес несколько изменился, хоть и не обошлось без существенных ошибок. Все-таки Яливец по-прежнему находился в Украинских Карпатах, а не просто в Чехословацкой республике. Но Станислав, Львов и Арджэлюджа оказались за запрещенной линией на Чорногоре. На джин в Яливец теперь приезжали прежде всего из Праги, Брно, Братиславы, Кошице, Карловых Вар и Ужгорода. А еще – из Подэбрадов и Нусли, из Немецкого Яблонного, Либэрца и Йозефова. С чужестранцами было легче общаться по-украински, чем по-немецки.
Непр о стые без колебаний согласились, но у них было одно условие. В конце концов, у Себастьяна тоже было только одно условие. Оказалось, что оба условия совпадают – Анна должна быть в том же баре, при Себастьяне.Говорить или перестать
1. Надо было что-то изменить в баре. Себастьян рассказал Анне о нескольких интерьерах, про которые думал, что мечтал о них всю жизнь.
Анна согласилась, что легче всего красоту запоминать через вещи. Вещи надежны, они переходят из истории в историю. Но действительно изначальная красота – это цветы, растения и то, из чего они начинаются и во что вырастают: вода, просторный воздух, свет и немного тепла и прохлады.
Они сделали так, как хотел ребенок.
2. После прекращения шестилетней солдатской науки Себастьян всегда делал так, как хотела Анна. Он не считал это распущенностью. Просто не знал толком, что нужно маленьким девочкам (с мальчиком было бы иначе – Себастьян очень хорошо помнил, как чувствовал себя в разные периоды детства, – но, может, и хуже, потому что неизвестно, происходило ли бы у сына все так же), и считал, что маленьким людям хорошо известно, когда хорошо, а когда плохо. Главный итог детства – соотношение между смехом и плачем. Яливцовских женщин, которые пытались присоединиться к воспитанию Анны, Себастьян просто не допускал к ребенку, а их советы игнорировал. Хотя из-за перестройки корчмы свободного времени оставалось очень мало, Себастьян ежедневно рассказывал дочке все, что выучил о жизни животных.
3. Корчму переделали в открытый в нескольких местах бар, больше похожий на огород. Из вещей в баре (кроме столов и лавок) было только то, что сделано из прозрачного стекла.
Преимущественно оно было занято срезанными цветами.
4. Тем временем Aннa все больше времени проводила с животными. Особенно она любила слизней. Себастьяну слизни нравились, потому что казались воспитанными. Их сдержанность и безэмоциональность заставляет внимательнее думать про слизнячьи потребности, симпатии, желания и намерения. Совершенно иные манеры поведения, самовыражения и общения дают больший простор для взаимного познавания. Анна чувствовала себя счастливой, когда помещала слизня на себя в том месте, откуда ему не хотелось сразу сползать. Он благодарил Анну нежным медленным продвижением по избранным участками кожи.
Возможно, именно из-за такого начала всю жизнь Анна больше всего умела уподобляться слизням. Когда же они начали любиться, то становилась слизнем чаще и охотнее всего. Себастьян подозревал, что таким способом она пыталась указать – как ему надо поступать с нею. Все же не отваживалась сказать это папе словами. Себастьян удивлялся – как можно вот так знать и понимать тайны зверят. У меня просто нечего было читать, смеялась дочка.
5. И действительно, эта Анна не читала даже Лярусса, потому что: Себастьян не знал французского языка (он воевал не во Французской Африке, а Центральная Европа означает возможность взаимопонимания со всеми соседями с помощью родного языка), первые годы Анна непрерывно становилась солдатом, потом они почти не выходили из бара, бывая дома только чтобы искупаться зимой; кроме того, Анна слышала в баре столько историй, что вечный и вневременной Лярусс показался бы ей позавчерашней газеткой, и в конце концов – они слились так, что любая энциклопедия не вместила бы дополнительных статей.
Следующими после слизняков были рыси и трясогузки. Из насекомых – сверчки.
6. В то время Анне десять-двенадцать. Как-то они купались в нескольких потоках за один короткий сентябрьский солнечный день, Кэвэлэвом сошли до самой Тисы. Решили не возвращаться в горы, пока не стемнеет. Знали, что реки больше не будет в этом году, а идти в сплошной темноте было даже легче – подошвы сами считывали дорогу.
Себастьян смотрел на Анну, которая прыгала в реку и вылезала на камни. Таких женщин он еще не видел. И не знал, увидит ли – Анна быстро подрастала, в ней уже угадывался намек на его первую Анну. Он думал, что виноват, потому что не запоминает этой красоты. Не может припомнить прошлогоднюю Анну, трехлетнюю. В сознании всегда двигалась сегодняшняя.
Я не должен этого помнить, сказал себе Себастьян. Запоминание детства – это дело ребенка. А я хочу лишь одного – дожить так, чтобы не было даже потребности вспоминать ее вчерашнюю, чтобы она была ежедневно сегодняшней. Я хочу жить только с нею. Я отец и взрослый человек, я знаю, что говорю про свою девочку. Не должен запоминать – в конце концов, и ей надо будет что-то рассказывать, когда станет женщиной.
(Анна лежала в водоворотах меж камнями.)
Все же попробовал что-то запомнить. Она – как тонкое разветвление ветки, выбеленной, выгнутой и высушенной речной водою. Высушенная рекой.
Ему пришлось погрузить лицо в Черную Тису.
7. Ночью, когда проходили Джорджеву полонину и не различали черт друг друга, Анна остановила его за руку и сказала, что ей придумался стишок. Он, наверное, очень неуклюжий, но:
как банно [38] анна
ой как банно
ибо анно домини сто сотый
не хочу лишь твоего роста
точно будто глиняная миска
боится разрастанья
гибчайшей сосны
что разнесет ее усилья
в этих местах кажется
выпускает ветер слишком много
меленького песка
из таких сложных холмов вблизи
что пекуче заплаканы очи
когда прикоснешься щекою
к ладони
которою прижимаю
поднятый пух твоей кожи
не знаю бая
на тот песок
так банно
девочка
в черном берете
в тяжелых ботинках
с травинкой
в широком рту
Она подарила стишок папе Себастьяну.
8. Все эти годы они проработали в баре, который вправду очень скоро стал самым модным в Центральной Европе.
Себастьян, как в свое время Франциск Себастьяну, предложил попробовать пожить в Яливце колумнистам нескольких больших газет (все равно, – писал он в почтовых открытках, – в газетах никогда не появляется чего-нибудь действительно важного, только то, что причиняет большинство теперешних бед – избыток информации, которую невозможно пересказать… понятно, что существует определенная конвенция, которая запрещает философам разглядывать и описывать определенные вещи…), чтобы вместе попить джина и поговорить так, как следует говорить в Центральной Европе – проясняя общие места и общих людей, выявляя таким образом несколько параллельных паутин, в которых все себя находят.
Яливец стал раем для писателей, журналистов, эссеистов, публицистов и репортеров.
Приезжали на джин, приезжали на Себастьяна. Одних он выслушивал, другим рассказывал. Старался, чтобы не было историй, отстоявших друг от друга дальше, чем на четыре хода.
9. И каждый день они с маленькой Анной работали день и ночь, преимущественно вместе, иногда – по очереди отсыпаясь. Дитя вырастало в баре, ополаскивая стаканы, протирая столы и пол. Нарезая цветы во все вазы. Порой говорили, но как-то по-другому. Теперь речь шла лишь о том, что подумалось про только что увиденное.
10. Анне нравилось фотографироваться, фотографировать ее нравилось даже тем, кто никогда не фотографировал. Не любил этого только Себастьян. Поэтому сохранилось только три снимка, сделанные и подаренные, очевидно, посетителями. На одном из них Анне около десяти лет. Этот снимок самый интересный.
