Тимур Вермеш - Он снова здесь
– Мм?
Я засомневался в моей теории турецких затычек. Во внешности молодой женщины не было ничего азиатского, надо будет потом разобраться в вопросе. И похоже, она совсем не мерзла – сбросив с плеча черный рюкзак, она сняла черное осеннее пальто и оказалась в обычной одежде, разве что цветовая гамма ограничивалась одним черным.
– Ну, – произнесла она, не уделяя более внимания моим вопросам, – значит, вы – господин Гитлер!
И протянула мне руку.
Я пожал ей руку, сел и коротко спросил:
– А кто вы?
– Вера Крёмайер, – ответила она. – Как круто! И че ж это? Метод Страсберга, да?
– Простите, что?
– Ну, как все эти… де Ниро… Пачино? Метод Страсберга? Когда прям не выходят из роли?
– Видите ли, фройляйн Крёмайер, – твердо сказал я, приподнимаясь, – я не совсем понимаю, о чем вы говорите, но самое важное – чтобы вы понимали, о чем говорю я, и потому…
– Ой, вы правы, – фройляйн Крёмайер двумя пальцами вынула изо рта жвачку, – мусорка-то есть? А то вечно забывают. – Оглядевшись и ничего не найдя, она сказала: – Моментик, – сунула жвачку обратно в рот и вышла.
Я несколько неловко остался торчать посреди комнаты. Опять сел. Вскоре она вернулась с корзиной для мусора в руке. Поставила ее на пол, вновь вынула изо рта жевательную резинку и с довольным видом бросила в корзину.
– Ну вот так вот. – Она опять обернулась ко мне. – Какие у вас вообще планы, а?
Я вздохнул. Она тоже. Надо начинать с самого начала.
– Во-первых, – сказал я, – называйте меня “фюрер”. Или “мой фюрер”, если вам будет угодно. И я хочу, чтобы вы по-человечески здоровались, когда входите в помещение!
– Здоровались?
– Немецким приветствием! С поднятой правой рукой.
Ее лицо озарилось пониманием, и она мгновенно вскочила:
– Я же так и знала! Именно так! Метод Страсберга! Прям щас сделать?
Я утвердительно кивнул. Она бросилась за дверь, закрыла ее, потом постучала и, когда я сказал “Войдите!”, вошла и, горизонтально вытянув руку, проорала:
– ДОБРОЕ УТРО, МОЙФЮРЫР! – Потом добавила: – Надо ж так орать, да? Я в кино видела… – И вдруг испуганно запнулась и заорала: – ИЛИ НАДО ВСЕГДА ОРАТЬ? ПРИ ГИТЛЕРЕ ЧТО, ВСЕ ПОСТОЯННО ОРАЛИ?
Вглядевшись в мое лицо, она спросила обеспокоенным, но нормальным тоном:
– Опять неправильно, да? Как жалко! Че, не подхожу?
– Нет, – успокоил я ее, – все в порядке. Я не ожидаю непременно совершенства от каждого соотечественника. Я ожидаю только, что каждый будет стараться изо всех сил, каждый на своем посту. И вы находитесь на верном пути. Но, пожалуйста, сделайте одолжение, не надо больше кричать!
– Так точно, мойфюрыр! – ответила она и добавила: – Хорошо, да?
– Очень хорошо, – похвалил я ее. – Только руку чуть сильней вытягивайте вперед. Вы все-таки не в деревенской школе отвечаете!
– Так точно, мойфюрыр. А чего сейчас будем делать?
– Для начала, – сказал я, – покажите мне, как управлять этим телевизионным аппаратом. Затем уберите аппарат с вашего стола, все-таки вам здесь платят не за просмотр телевизора. Нам потребуется для вас приличная печатная машинка. Не всякий аппарат подойдет, нам требуется шрифт антиква четыре миллиметра, и когда вы будете для меня печатать, то печатайте с межстрочным интервалом в один сантиметр. Иначе мне придется читать в очках.
– На печатной машинке не умею, – ответила она, – только на пи-си. Не убирайте комп, я честно ничего не буду на нем другого смотреть, только работать. И мы сделаем вам любой размер шрифта, какой захотите. Ну и давайте-ка теперь подключу ваш компьютер.
И тогда она мне представила одно из самых потрясающих достижений в истории человечества – компьютер.
Глава XI
Всякий раз удивляет, сколь непоколебим в арийцах творческий элемент. И хотя я давно уже это понял, но снова и снова поражаюсь практически безошибочному попаданию в цель даже в самых отвратительных условиях.
Конечно, при подобающем климате.
Некогда мне приходилось вести наиглупейшие, без сомнения, дискуссии о германцах седой древности в лесах, и я неуклонно повторял: в холоде германец не делает ничего. Разве что отапливает жилище. Взгляните на норвежцев, на шведов. Я нисколько не удивился, узнав о недавнем триумфе шведа с его мебелью. В своей вшивой стране швед все время занят поисками дров для отопления, и немудрено, что порой у него может получиться то стул, то стол. Или так называемая социальная система, которая бесплатно предоставляет отопление миллионам паразитов в их блочные домах, что, кстати, приводит лишь к дальнейшему размягчению и беспрерывной лености. Нет, швед, наряду со швейцарцем, демонстрирует наихудшие черты германцев, но именно – и об этом нельзя забывать – по одной простой причине: из-за климата. Но едва только германец приходит на юг, в нем непременно пробуждается талант и воля к творчеству, тогда он строит в Афинах Акрополь, в Испании Альгамбру, в Египте пирамиды. Конечно, это все известно, но самоочевидное легко упустить из виду, так что кое-кому и не разглядеть арийца за постройками. В Америке происходит то же самое: американец был бы ничто без немецких иммигрантов, я многократно сожалел, что в ту пору всем немцам не могли дать по клочку земли и к началу XX века мы уступили Америке сотни тысяч людей. Но странно, хочу я заметить, что лишь немногие стали там крестьянами. Зачем же им было уезжать? Большинство из них, наверное, думали, мол, страна там больше и им вскоре выделят собственный крестьянский двор, а до поры до времени приходилось иначе зарабатывать на хлеб. Вот они и подыскивали себе профессии: мелкие ремесленные занятия, сапожник или столяр, или что-то в атомной физике – уж что подворачивалось. Так и Дуглас Энгельбарт. Отец его иммигрировал в Вашингтон, расположенный южнее, чем обычно считают, но молодой Энгельбарт подался в Калифорнию, которая еще южнее, и там, в тепле, его германская кровь забурлила, и он тут же изобрел устройство мышь.
Слов нет: фантастика.
Должен признать, что я никогда не понимал это компьютерное изобретательство. Краем уха, правда, улавливал, что Цузе[36] что-то свинчивает, вроде бы по заказу какого-то министерства, но все это было делом профессоров-очкариков. Для фронта непригодно. Не хотел бы я видеть, как Цузе со своим шкафообразным электронным мозгом переходит вброд Припятские болота. Или участвует в парашютном десанте на Крит – да он камнем полетел бы вниз, или пришлось бы крепить его на грузовой планер. И зачем вся морока? По сути, это лишь чуть усовершенствованный счет в уме. Можно что угодно говорить против Шахта[37], но то, что умел агрегат Цузе, все то же самое вычислил бы в голове и Шахт, в полусне, после 72 часов вражеского обстрела, одновременно намазывая себе солдатский хлеб. Так что вначале я воспротивился, когда фройляйн Крёмайер подтолкнула меня к телеэкрану.
– Мне нет нужды знать оборудование, – сказал я. – Секретарша здесь – вы.
– Вот потому и подсаживайтесь сюда, мойфюрыр, – ответила фройляйн Крёмайер, и я помню ее слова, словно это было вчера, – а то потом начнется: “помогите тут” да “помогите там”, так что я по уши буду занята вашими, а не моими делами.
Этот тон сам по себе был мне не очень по душе, но грубоватая манера до боли напомнила, как некогда Адольф Мюллер[38] пытался обучить меня водить машину. Это случилось вскоре после того, как у моего шофера во время поездки отвалилось колесо. Мюллер со мной обошелся тогда, прямо сказать, сурово, хотя он не столько беспокоился о национальном деле, сколько боялся, что, если я сверну себе шею, он потеряет заказ на печать “Народного обозревателя”. Впрочем, Мюллер был не инструктором по вождению, а в первую очередь дельцом. Хотя, может, я к нему несправедлив: как я узнал, он, видимо, застрелился вскоре после окончания войны, а самоубийством-то ничего не заработаешь. Как бы то ни было, он посадил меня в свою машину, чтобы показать, как надо правильно ездить или, в моем случае, на что надо обращать внимание при езде с шофером. Это был невероятно ценный час времени, от Мюллера я научился большему, чем от некоторых профессоров за годы. Пользуясь случаем, хочу подчеркнуть, что я спокойно позволяю другим людям давать мне советы, если только это не замшелые кретины из Генерального штаба. Кто-то вполне может водить машину лучше меня, но вопрос о том, надо ли выравнивать линию фронта или как долго сопротивляться в кольце окружения, решаю только я, а не какой-то поджавший хвост господин Паулюс.
Даже думать об этом не могу!
Ну ладно. В другой раз.
В конце концов, уступив воспоминаниям, я согласился выслушать инструкции фройляйн Крёмайер и должен признаться: оно того стоило. Меня-то главным образом отпугнула печатная машинка. Никогда не собирался быть бухгалтером или канцелярской крысой, даже книги свои всегда диктовал. Не хватало еще, чтобы я печатал, словно какой-то слабоумный писака из местной газетенки! Но тут появилось чудо немецкого исследовательского духа, тут появилось устройство мышь.
