Бернхард Шлинк - Женщина на лестнице
– Нельзя ли нам переговорить с глазу на глаз?
Улыбнувшись, она ответила:
– У меня нет от него секретов.
Меня это обрадовало, хотя и не было правдой.
Гундлах рассказал о собственных успехах, о своих детях, о тревогах за судьбы концерна и страны, о чувстве гордости за то, чего добился в жизни. Я не услышал в его словах никакой одержимости. Лишь самодовольство человека, который хвалится своими достижениями. Как и в случае со мной, все адресованные ей вопросы Ирена тут же возвращала Гундлаху, ничего не рассказывая о себе. Похоже, это его не смущало; я спросил себя, не настаивает ли он, как и я, на своих вопросах из вежливости – или уже знает о ней все, что ему нужно. Всякий раз, когда она уклонялась от ответа, он усмехался.
Потом он заговорил о своем браке. Дескать, он вполне счастлив, супруга – хорошая женщина, успешно торгует недвижимостью, но всегда бывает рядом, когда нужна ему. Правда, она так молода, что возле нее он часто чувствует себя стариком. Он взглянул на Ирену:
– Ты тоже была молода, но с тобой я никогда не чувствовал себя стариком. Знаю, я и сам был моложе, к тому же разница в возрасте у нас была меньше. Но дело не только в этом. Увидев картину, я вновь почувствовал себя молодым. – Он улыбнулся. – Картины существуют для того, чтобы останавливать время. Я заказал тогда твой портрет, чтобы ты оставалась молодой, а вместе с тобой и я. – Наклонившись, Гундлах взял Ирену за руку. – Я все тогда сделал не так. Ты не смогла жить со мной. Но оставь мне картину.
Ирена смотрела на море. Ее лицо утратило свежесть, побледнело, теперь оно выражало только усталость, изнеможение. Болезнь, о которой она не хотела говорить мне и которая на время отпустила ее, снова вернулась. Она провела рукой по голове Гундлаха, как рассеянно гладят по голове сидящую рядом собаку, потом встала. Она едва держалась на ногах, но, когда я хотел вскочить, чтобы помочь ей, она взглядом остановила меня. Ей не хотелось, чтобы Гундлах видел ее слабость.
– Спокойной ночи.
Она медленно дошла до лестницы и поднялась; перед каждым шагом она собиралась с силами, чтобы одолеть ступеньку, потом еще одну и еще одну. Мне было больно смотреть на нее.
– Что с ней? – прошептал Гундлах.
– Спросите у нее сами. – Я не смог удержаться. – По-моему, вы хватили через край. Удивительно, что вы добились в бизнесе и политике такого успеха. Мне казалось, что для этого необходима определенная чуткость.
– У вас упрощенные представления о человеке. Можно обладать поэтической натурой и одновременно расчетливостью коммерсанта. Не хочу сравнивать себя с Ратенау[1], но эти качества вполне сочетаются, поэтому нет никакого противоречия в том, что я хочу иметь картину и причитающиеся мне миллионы.
– Вы читали Ратенау?
– Да, я читал Ратенау, а также Вебера, Шумпетера и Маркса. Если эти фамилии вам что-либо говорят. В голове у меня не только бухгалтерские балансы и биржевые котировки, А если я прав, предполагая, что вы тогда помогли Ирене, и если я заявлю об этом на судебном процессе, то с вашей адвокатской карьерой будет покончено. Так что молите Бога, чтобы я не затеял судебный процесс из-за картины – против Швинда и против Ирены.
Он перешел почти на крик. Я попросил его говорить потише, так как Ирена легла спать.
– Пусть слышит, что я хочу сказать. Похоже, здесь и так всем все известно. Мне, видите ли, нельзя без вас переговорить с Иреной. Извольте завтра отправиться на прогулку, хорошую, продолжительную прогулку. Вам ясно?
Пока я решал, стоит ли мне утвердительно кивнуть, лишь бы Гундлах утихомирился, из темноты возник Кари. Он не делал угрожающих жестов, но все равно выглядел устрашающе. Взглянув на Гундлаха, она закрыл себе рот ладонью. Гундлах уставился на Кари, словно увидел привидение. Кари исчез, а Гундлах перевел дух и покачал головой:
– Я… я пойду спать.
15На следующее утро Ирена не встала с постели. Меня разбудил стук трости Гундлаха, спускавшегося по ступеням лестницы; одевшись и подойдя к окну, я увидел, что он стоит на берегу, глядит на море. Вероятно, пилот поднялся еще раньше и вышел из дому совсем тихо. Он опять сидел на пристани, болтал ногами и курил.
Позвать Ирену? Я постучал в дверь, слабый голос сказал:
– Войдите.
Она лежала в постели, голова покоилась на подушке; Ирена выглядела так скверно – бледное лицо, впалые щеки, мокрые от пота волосы, – что следовало бы немедленно отправить ее вертолетом в больницу. Сев на краешек кровати, я взял Ирену за руку:
– Что с тобой?
Она покачала головой.
– У тебя же нет от меня секретов.
Она улыбнулась:
– Совсем немного.
– На вертолете можно…
– Я сейчас встану. Сегодня… Принесешь мне кофе покрепче?
Что бы я ни сделал, все было бы неправильно. Было бы неправильно отнести Ирену против ее воли в вертолет, чтобы отправить в больницу. Неправильно помогать ей встать на ноги, взбодрив крепким кофе, помогать продержаться целый день, чтобы к вечеру она вовсе лишилась сил. Остаться в постели, чтобы за ней ухаживали, пока ей не станет лучше, она не захочет. Оставить ее в постели и не заботиться о ней – не смогу я.
– А вдруг сегодня приедет Карл? Отдохнуть я сумею завтра или послезавтра, когда Петер и Карл уедут. Теперь мне надо встать. Ты мне поможешь? Пожалуйста!
Я сварил крепкий кофе, принес кофейник с чашкой к постели, достал из шкафа кожаный мешочек, где хранились зеркальце, белый порошок, бритвенное лезвие и стеклянная трубочка, смотрел, как она вдыхает носом кокаин. Мне пришлось поддерживать ее, отводя в ванную. Но затем моя помощь уже не понадобилась; из ванной Ирена вышла тяжелым, но твердым шагом, глаза у нее прояснились. Она оживилась, как вчера после прилета Гундлаха.
– Уже поздно. Я приготовлю завтрак. Ты позовешь остальных?
По дороге к берегу я заметил баркас, входящий в бухту, а когда дошел до Гундлаха, тот тоже увидел его. Баркас подходил все ближе, перед маленькой каютой стоял Швинд, мы видели его все отчетливей, следовательно и он мог все отчетливее видеть нас. У Швинда и Гундлаха было достаточно времени, чтобы подготовиться к встрече. Я мысленно послал их обоих к черту.
16Швинд вылез из баркаса, который раньше привез сюда и меня. Кивнув Гундлаху и мне, он вопросительно посмотрел по сторонам, затем решительно зашагал к дому на склоне холма. Он был по-прежнему огромный, движения выглядели еще более размашистыми, голый череп казался еще внушительней, все в нем источало силу и мощь.
Когда мы с Гундлахом вошли в кухню, Швинд стоял там, обнимая Ирену:
– Куда ты пропала? Я искал тебя, искал все эти годы.
Увидев нас, он отпустил Ирену, подошел к двери, распахнул ее и гаркнул на нас:
– Вон отсюда!
Ирена рассмеялась:
– Садитесь за стол. Завтрак сейчас будет готов.
Похоже, она наслаждалась происходящим, объятием Швинда, вспышкой его гнева, повисшим на кухне напряжением.
– Зачем нам здесь оставаться? Поедем отсюда, баркас ждет. Позавтракать можно в Рок-Харборе, а из Сиднея полетим ночным рейсом в Нью-Йорк, к открытию моей выставки как раз успеем. Помнишь, как мы мечтали о большой выставке в музее Метрополитен?
Ирена кивнула.
– Мы мечтали об открытии. О том, как выступающие станут называть мои полотна шедеврами, публика будет восторгаться ими. Мы мечтали, как пойдем с выставки через Центральный парк, как проведем ночь в отеле с шампанским, огромной ванной, широченной кроватью и видом на город. Наконец-то мечта исполнится.
Ирена улыбалась, приветливо, весело и отчужденно.
– Звучит заманчиво.
Гундлах не выдержал:
– Чепуха! Ваша первая большая выставка в Нью-Йорке состоялась много лет тому назад. Вот о ней вы, пожалуй, еще мечтали. А о выставках в Берлине или Токио и о нынешней выставке в Нью-Йорке вы уже не мечтали. Вы вообще еще способны мечтать? Один из коллег сравнивает вас с калькулятором, вы расчетливо играете с публикой, арт-рынком и ценами. Я деловой человек, у меня с этим нет проблем. Но вам не стоит рассказывать Ирене сказки!
Швинд не сводил глаз с Ирены. Это был тот детский, доверчивый взгляд, который запомнился мне тогда.
– Ты не была ни на одной моей выставке, ни ты сама, ни твой портрет. В Нью-Йорке на следующей неделе будет первая выставка, где все встанет на свои места.
– Первая выставка, где все встанет на свои места! – передразнил Швинда Гундлах. – Вам нужна только картина, больше ничего.
– Что он болтает? – Швинд посмотрел на Ирену, словно услышав бред сумасшедшего. – Я разговаривал с директором Художественной галереи, объяснил ему, что ты долгое время хранила картину у себя и что я понимаю – без твоего согласия не получится увезти картину в Нью-Йорк. Но какое ему до этого дело? – Он кивнул на Гундлаха.
