Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк
Пока полиция поспешно уводила перепуганного представителя банка подальше от места стычки, «красные», орудуя дубинками, пробивались сквозь метущуюся толпу. Уложив по пути на землю немало людей, включая отца Стеффена, они приблизились вплотную к «Коричневым рубашкам».
Через мгновение волна большевиков врезалась в малочисленную группу CA. Бибер тотчас оказался на земле после сокрушительного удара палки, обрушившегося на его плечо. Неистово размахивая дубинками, окровавленные мужчины яростно избивали друг друга. Преподобный Хан и Адольф Шнайдер, став спина к спине, молотили кулаками, отбиваясь от нападающих. Последний, неплохо владеющий приемами бокса, уже успел послать в нокаут трех «красных».
Пробравшись к Ричарду Клемпнеру, предводитель большевиков Отто Вагнер ударом дубинки сломал штурмовику нос. Свалившись на землю, Клемпнер неожиданно для опешившего соперника выхватил из-под рубашки контрабандный пистолет. Вскочив на ноги, он взвел курок и направил пистолет прямо в лицо Вагнера.
— Отзови своих людей, — прорычал он.
— Тебя повесят, — выдохнул, тяжело дыша, Вагнер, не зная, что ему предпринять.
— Мне все равно.
— Тогда пристрели меня.
В этот момент на руку Клемпнера обрушился удар палки, и пистолет, описав в воздухе замысловатую дугу, с металлическим звоном упал на брусчатку. Одновременно бросившись за ним, оба противника сцепились в смертельной схватке, катаясь по земле.
Ева в ужасе наблюдала за бойней. Она слышала о подобных всплесках насилия на улицах немецких городов, но одно дело — слышать, а другое — быть свидетелем. Германию действительно разрывало на части…
Андреас бросился на помощь своему сводному брату, которого в этот момент немилосердно избивал какой-то верзила Пронзительно крикнув, он обрушил на голову большевика удар палки, от чего тот мешком рухнул на брусчатку. Избавленный Вольф, еще раз съездив поверженному противнику дубинкой по лицу, повернулся вместе с братом к другому нападающему.
Хотя Андреас не мог потягаться силой с взрослыми мужчинами, он не уступал им в ярости. Даже его одноногий отчим, который стоял поодаль на тротуаре, видя, с какой храбростью парень сражается с большевиками, начал подбадривать его криками. Избитый и окровавленный пятнадцатилетний подросток, мужественно держался на ногах под градом кулаков, пока, наконец, очередной удар не отбросил его на каменную стену, по которой он без чувств сполз на бок.
Постепенно в драку ввязались и другие мужчины Вайнхаузена. Даже те, кто раньше слушал национал-социалистов с некоторой настороженностью, вдруг решили что-то предпринять в их поддержку. Увидеть на улицах своей деревни большевистский флаг было для них настоящим потрясением. Могли ли они, столько наслушавшись о безбожниках-большевиках и их изменнических профсоюзах, просто стоять в стороне, видя как эти мерзавцы избивают их земляков? Для большинства мужчин Вайнхаузена ответ мог быть только один. С гневными криками они, оставив своих жен, бросились на поддержку CA.
Вдруг воздух вспорол выстрел, и дерущиеся тут же бросились врассыпную. Полицейские, до этого наблюдавшие за бойней со стороны, тотчас ринулись на звук, обнаружив Отто Вагнера, который лежал, хрипя, у ног Ричарда Клемпнера. Перевернув предводителя большевиков, они увидели у него на груди стреляную рану.
— У него был пистолет, — сказал, тяжело дыша, Клемпнер. — Он пытался застрелить меня, но я направил пистолет на него.
Вагнер попытался что-то сказать, но успел только издать бессвязное мычание и испустил дух. В его раскрытой ладони лежал пистолет Клемпнера.
Пока полиция наводила порядок, Андреас, вытянув шею, взглянул на Еву, однако ему было четко видно, что она смотрит не на него, и даже не на Бибера, которому в этот момент оказывал помощь доктор Кребель. Она не обращала внимания даже на отца, который, наконец-то, появился в поле зрения. Ева не сводила глаз с того, о ком она тревожилась больше всего: с Вольфа.
* * *В последующие недели новость о мятеже Вайнхаузена усугубила и без того мрачные настроения, витавшие над Рейнландом, подобно сгустившемуся над рекой туману. Неподчинение закону для немцев было чем-то сродни колдовству для священника. Они всегда испытывали не менее сильную антипатию к беспорядку, чем американцы — к тирании. Жителей сельской местности, безусловно, тревожили газетные статьи о всплесках фанатического насилия в городах Германии, но то, что подобное произошло в тихой деревушке на Мозеле, стало ярким свидетельством нависшей над страной опасности. Еще более пугающей была новость о нападении коммунистов в месте, подобном Вайнхаузену. Неужели западный либерализм действительно настолько подорвал устои немецкого народа? Если да, то не станет ли страна в таком случае легкой добычей для сталинских орд? Преподаватели в училище Евы опасались, что так оно и будет…
После окончания занятий Ева неохотно побрела по Марктштрассе к закусочной Вермана, где ее ждал отец. Они должны были вместе пообедать. Путь до закусочной занимал около пятнадцати минут, но Еве хотелось максимально растянуть его. Она все еще не простила отцу. По крайней мере, — не до конца. Конечно, Ева пыталась простить, ведь знала, что должна сделать это, но у нее по отношению к отцу появилось совершенно новое чувство: неуважение. В переломный момент он всегда проявлял трусость. Он так ни разу и не осмелился встать на защиту дочери, а возле дома Бибера появился в самый последний момент, когда драка уже закончилась.
Пользуясь возможностью выбора, Ева предпочла увидеться с отцом в закусочной Вермана — лишь бы не ехать домой и не встречаться с вечно брюзжащей мамой. Девочка поняла, что больше не испытывает по отношению к своим родителям никаких теплых чувств. Впрочем, Ева вообще с трудом вспоминала, что такое теплые чувства к кому бы то ни было. Теперь, когда мимолетная слава восстания в Вайнхаузене улеглась, жителей деревни уже ничто не объединяло, кроме желания выжить, и Ева опять оказалась в изоляции, преследуемая позором.
Поежившись под своим зонтиком, она закашлялась. Вымокший под дождем город был пропитан сажей. В воздухе витал тяжелый запах угольного дыма. В конце улицы Ева увидела длинную очередь нищих, которые уныло ожидали раздачи бесплатного хлеба работниками местной миссии. Среднего класса в городе практически не было. Каждый относился или к маленькой касте очень богатых, или к подавляющему большинству крайне бедных. Судя по тому, что попрошайки начали клянчить у нее деньги, Ева выглядела несколько состоятельнее других. Впрочем, снобы-бизнесмены, всегда проходили мимо нее, как мимо пустого места, из чего Ева могла сделать вывод, что она, судя по всему, — один из немногочисленных представителей средней прослойки.
— Ева! Я здесь! — преподобный Фольк, перепрыгнув через лужу, протиснулся через запрудившую тротуар серую толпу.
— Привет, — буркнула Ева.
Пауль с тоской вспомнил те времена, когда дочь радостно приветствовала его при встрече.
— Идем, съедим по супу, — предложил он.
Войдя вслед за отцом в теплую закусочную, Ева села за деревянный стол.
— Нам нужно поторопиться, чтобы не опоздать на четырехчасовой паром, — сказал Пауль, пододвигая для себя стул.
Ева только молча кивнула.
— Ты приедешь завтра на похороны? — спросил ее отец.
— Они будут в десять?
— Да. На Клемпнера больно смотреть. Я провел у них два дня, и уже просто не знаю, как еще можно утешить Ричарда. Он не просто скорбит — он вне себя.
— Думаю, ты тоже был бы вне себя, если бы Даниэль умер от недостатка лекарств, — резко сказала Ева, сверкая глазами. — Французы накопили горы медикаментов, но для немецких детей у них нет даже элементарного. Политики же, глядя на это, только беспомощно заламывают руки, как последние болваны.
— Ричард и его товарищи по CA в ярости… — сказал Пауль, потупившись в свою тарелку. — Все вокруг изнурены и злы… Включая тебя…
Паромная переправа через Рейн была организована в устье Мозеля прямо напротив величественной, построенной из бурого песчаника крепости Эренбрайтштайн. Вблизи дальнего дока паром описывал широкую дугу вокруг пирса, специально устроенного для полоскания белья. Ева сочувственно посмотрела на группу трясущихся от холода женщин, которые, согнувшись над пологими настилами, стирали в реке одежду.
Добравшись до восточного берега Рейна, Пауль и Ева подъехали на автобусе до центра Эренбрайтштайна. Как и вся Германия, городок за последние десять лет пришел в упадок. Вдоль вымощенных серыми камнями улиц тянулись угрюмые ряды обшарпанных домов. Еще большей унылости этой картине добавляли голые деревья, ветви которых, сливаясь с вечерним октябрьским небом, навевали чувства тоски и безысходности. На залитой дождем мостовой плясали размытые красные пятна от габаритных фонарей проезжающих по улице машин.
