Диана Чемберлен - Ребенок на заказ, или Признания акушерки
Я встала, очистила место на одном из длинных столов перед окнами и начала раскладывать в отдельные пачки карточки, письма, фотографии и небольшое количество газетных вырезок. Тед по-прежнему считал, что все это следует выбросить, но ведь Ноэль это сохранила. Значит, это было для нее важно. Я старалась представить себе, что она чувствовала, опуская каждый листок или фотографию в коробку. Зачем она хранила их? Тед считал, что я впадаю в сентиментальность, горюя о Ноэль и тревожась о дедушке. Он говорил, что у меня навязчивые идеи, и, может быть, так оно и было, но коробка была последней связью с одной из моих лучших подруг. В ней было что-то, чем она дорожила достаточно для того, чтобы это хранить.
Если я стану рассматривать эти бумаги в хронологическом порядке, может быть, я смогу проследить ход ее мыслей на протяжении многих лет. Может быть, я даже смогу написать ее краткую биографию. Может быть, если бы нам удалось найти ее ставшего взрослым ребенка, он бы оценил эти воспоминания о его – ее – матери.
– Есть у тебя на это время, как же! – сказала я себе, тщательно складывая пачку почтовых карточек. Одна из собак подняла голову, чтобы убедиться, не говорю ли я случайно о еде.
Я нашла открытку, которую сама послала Ноэль ко дню ее рождения. К ее последнему дню рождения. Я потрогала ее с тяжелым сердцем, а потом вытянула из коробки еще одну пачку. Там были вырезки из прошлогодних газет, где речь шла о сокращениях акушерок. Я покачала головой. Поэтому, мы думали, она и ушла. Ведь она говорила нам об этом? Что надо уходить, пока тебя об этом не попросили. А на самом деле она ушла уже давно. «Почему ты нам об этом не рассказала?» – спросила я вслух.
Мой план разложить все в хронологическом порядке не удался, потому что многие письма и открытки не были датированы. Поэтому я стала раскладывать их по форме: открытки – в одну пачку, письма – в другую, распечатки электронных сообщений – в третью, газетные вырезки – в четвертую. На дне нашлась валентинка, которую сделала для Ноэль Грейс, когда ей было не больше четырех лет. Я представила себе, как Ноэль собирается выкинуть ее в мусорную корзину, а потом решает сохранить в этой коробке с другими памятными бумагами.
Я услышала, как девочки ушли из дома, и воспользовалась этим моментом, чтобы устроить небольшой перерыв. В кухне я налила себе чашку чая и развернула булочку, которую принесла из кафе, и, обломав края, дала их собакам. Потом я взяла чай и булочку с собой в кабинет.
Когда я туда вошла, мне бросилась в глаза почтовая карточка, лежавшая на самом верху пачки. Я поставила чашку на письменный стол и взяла в руки карточку. Когда я ее открыла, то опустилась в кресло как подкошенная. Карточка была от меня, очень давняя. Точнее, семнадцатилетней давности:
«Ноэль!
Спасибо тебе за заботу обо мне. Кажется, ты точно знала, как мне было больно, и знала, что надо сделать, чтобы помочь. Не представляю, что бы я без тебя делала. С любовью Эм».
Я помнила, что написала эти слова неделю спустя после моего второго выкидыша. Потери моего второго ребенка. Тед и я жили тогда неподалеку от университета, и Ноэль поселилась тогда у нас недели на две, чтобы обо всем позаботиться. Она готовила, и убиралась, и, самое главное, выслушивала мои жалобы. У Теда не хватало слов, чтобы меня утешать. Ему приходилось справляться с собственным горем. Ноэль знала, как я желала этих детей. А через год с небольшим я уже держала на руках Дженни. Она не стала возмещением моей потери – потери, которую я продолжала ощущать, думая об этих детях, никогда мною не виданных, – но Дженни вернула меня к жизни.
Какое-то время я держала открытку в руке. Какой смысл было ее хранить? Хранить все письма, адресованные Ноэль? И все же я вернула ее в пачку. Сейчас мне не нужно было принимать решения.
Прихлебывая чай, я прочитала еще несколько писем. Они были полны благодарности, чувств, которые выражаешь, когда ты вне себя от радости. И мне было необходимо их прочитать после того, как душевное равновесие было нарушено моей собственной печальной открыткой. Я держала пачку писем на коленях, некоторые только мельком просматривая, другие читая от первого до последнего слова и откладывая потом на ручку кресла.
Мне вдруг попался почти пустой лист бумаги, в которой я даже не сразу узнала почтовую бумагу Ноэль. Я не видела ее почтовую бумагу годами – пишет ли кто-нибудь сегодня письма от руки? – но иногда я получала от нее записки на этой бумаге. На листке была только одна строчка:
«Дорогая Анна,
Я начинала писать вам столько раз и вот снова начинаю, не зная даже, как сказать вам…»
И это было все. Только одна эта строчка. Сказать ей что? Кто такая Анна? Я перебрала еще раз письма и открытки в поисках чего-то от Анны. Была только одна открытка с подписью «Ана». Все, что там значилось, было: «Ноэль, наша семья обожает вас! Ана». Имя было написано по-другому, чем в письме Ноэль. Ни фамилии. Ни даты. К письму была прилеплена скотчем фотография маленького мальчика. Отклеив ее, я увидела на обороте имя: Поль Делани.
Не знаю, как сказать вам…
Письмо было начато давно. Персикового цвета бумага размягчилась от времени. Какое это имело теперь значение?
Я отложила неоконченное письмо и продолжала читать остальные, откусывая булочку и прихлебывая мой «Эрл Грей». Только добравшись почти до конца пачки, я обнаружила еще одно неоконченное письмо от Ноэль, на этот раз напечатанное. Оно было слегка помятое. Я помню, что мне пришлось его разгладить. Читая письмо, я втянула в себя воздух и забыла его выдохнуть. А потом я вскочила так быстро и резко, что опрокинула на пол чашку.
13
Ноэль
Университет Северной Каролины – Уилмингтон 1988
На второй день после того, как новички заполнили общежитие Гэллоуэй, Ноэль ходила по коридорам, оставляя посещение комнаты 305 напоследок, как она каждое утро обычно оставляла чернику во фруктовом салате, потому что любила ее больше всего. Но по поводу черники она никогда так не нервничала, как нервничала сейчас из-за комнаты 305.
Еще в коридоре она услышала смех, доносившийся из полуоткрытой двери. Эти две девушки, Эмерсон Макгэррити и Тара Локк, дружили. Ноэль постучала, заглянув внутрь. Они сидели на кровати у окна, рассматривая альбомы с пластинками. Подруги взглянули на нее, и она сейчас же узнала, которая из них была Тара – кареглазая блондинка и которая – Эмерсон. У нее были длинные темные кудрявые волосы. Ноэль точно знала, как трудно их расчесывать.
– Привет, – улыбнулась она. – Я – Ноэль Дауни, ваша староста. Я обхожу все комнаты, чтобы со всеми познакомиться.
Босая блондинка вскочила и протянула руку.
– Я – Тара, – сказала она.
Ноэль пожала ей руку и обратилась к Эмерсон, которая продолжала сидеть с пластинками на коленях. Ноэль пришлось наклониться, чтобы пожать ей руку.
– Эмерсон? – спросила она.
– Точно. – У Эм оказалась приятная улыбка, теплая и ободряющая. Ноэль было трудно отпустить ее руку.
– Хочешь присесть? – Тара показала на стул у письменного столика, и Ноэль удивилась собственной готовности на него опуститься. Колени у нее внезапно подогнулись.
– Я слышала, вы смеялись, как давние подруги, – сказала она. – Вы познакомились еще до приезда сюда?
Взглянув друг на друга, они снова засмеялись.
– Это сразу чувствуется, – сказала Тара. Из них двоих она была более открытая. Это было заметно по ее блестящим глазам, по ее самоуверенной манере говорить.
– Мы сразу сошлись, – сказала Эмерсон. – Однажды летом мы говорили по телефону о том, что с собой взять, но мы совсем не знали друг друга.
– А когда мы вчера встретились, то почувствовали, словно всегда знали друг друга, – сказала Тара. – Мы проговорили всю ночь.
– Отлично, – сказала Ноэль. – Так не всегда складывается. – И не всегда длится, подумала она про себя. Она надеялась, что у этих двоих все сложится хорошо. Она уже желала для Эмерсон всего самого лучшего. Собственные чувства пугали Ноэль. Они были такие глубокие. Ей следовало следить за собой, за тем, что она говорит и делает. Это будет нелегко. Ей нужно обращаться с Эмерсон так же, как и с другими студентами.
Ноэль взглянула на фотографии в рамках на туалетных столиках. Она неуверенно поднялась на ноги и взяла фотографию молодого человека с длинными темными волосами до плеч. Парень показался ей знакомым. У него были правильные черты лица и такое сочетание голубых глаз и темных волос, которое трудно было бы забыть.
– Кто этот парень? – Она перевела взгляд с Эмерсон на Тару.
– Сэм, – сказала Тара. – Мой друг. Он здесь учится. Юрист. – Она явно им гордилась. – Он не живет в общежитии.
– А, – сказала Ноэль. – Мне кажется, я его видела. Неплохо иметь такого дружка?
– О да. – Тара засмеялась, как будто вопрос показался ей глупым. Ноэль считала, что он и был таким. Но у нее исчезла обычно свойственная ей ясность в мыслях.
