Эрик-Эмманюэль Шмитт - Ночь огня
Кто мой похититель?
Я думаю о нем с нежностью.
Я похищен… Или восхищен… Он меня восхитил…
Для быстроты я, наверно, должен окрестить его Богом.
Или Огнем…
Богом? Почему бы нет…
Да, скажем – Бог! Даже если Его зовут иначе, это будет наименее несуразным Его наименованием. Слово столько служило, что похоже на старую монетку, у которой от времени стерлись черты, но сохранилась аура.
Бог… Я постиг Его сердцем. Или Он достиг моего сердца. Там, во мне, Он проложил коридор между двумя мирами, нашим и Своим. У меня есть ключ, путь. Мы больше не расстанемся. Какое счастье, что Он есть! Радость! Всей моей новорожденной верой я испытываю это с особой силой.
Чему Он научил меня?
«Все имеет смысл. Все оправданно».
Меня греет эта фраза, верно передающая то, что я обрел:
«Все имеет смысл. Все оправданно».
Отныне, когда окажется, что я чего-то не понимаю, приму на веру. Доводов, которых я не увижу, будет недоставать моему рассудку, но не действительности. Только мое ограниченное сознание имеет предел, мироздание же – нет.
«Я скоро умру?»
Я вспоминаю, что задавал этот вопрос в экстазе. И получил дивный ответ, одновременно точный и неточный. Неточный, ибо сила не сообщила мне, когда я погибну. Точный, ибо она объяснила мне, что это будет нужно и чудесно. Я должен был принять это событие, более того, полюбить его. Этот день будет славным сюрпризом! Не концом моим станет смерть, но сменой формы; я уйду с этой земли в иные, неведомые края. И я безмятежно приму тайну смерти, как и тайну жизни: с верой!
Воздух вокруг трепещет. Небо яснеет. Тьма сейчас отступит. Вот и новый свет.
Я расслабляюсь. Мне комфортно. По коже, мускулам, внутренностям разливается умиротворение, близкое к сытости, даже, пожалуй, к оргазму.
Неверный, почти грязный свет обрисовывает рельеф горы Тахат. Рассвет пробует силы. Я возвращаюсь в обычное время, время природы; этой ночью я покинул его, чтобы прикоснуться к вечности.
Солнце выползает из-за вершины, неспешное, бледное, словно выздоравливающее. Медленно поднимается.
И вдруг до меня доходит! Если светило смотрит мне в лицо, значит я не на той стороне: вади Тахат, где мы разбили лагерь, находится на востоке от горы, не на западе. А я лежу у подножия западного склона.
Придется снова подняться на гору…
Хватит ли пороху, ведь у меня нет ни воды, ни еды?
«Верь», – шепчет мне сила.
И я улыбаюсь, думая о подарке, который сегодня получил. Вера…
Участь моя решена: или я еще поплутаю и умру верующим, или выйду к группе и буду жить верующим. В обоих случаях я согласен, я покоряюсь.
Я с облегчением закрываю сухие, очень сухие глаза и наконец засыпаю.
14
Когда я проснулся, солнце набрало высоту и изменило цвет.
Я доброжелательно смотрел на светило, ставшее моим союзником, ибо понял, что, передвигаясь в пустыне, надо смотреть не в землю, а на небо. Надежными проводниками остаются Солнце и звезды; все остальные принадлежат зыбкому царству иллюзий.
Покинув свое минеральное ложе, я отряхнул песок, приставший к коже и одежде, и вдохнул воздух полной грудью. Возвращалась жара.
Как ни странно, пейзаж казался мне знакомым. Ни расселины, ни ущелья, ни каменные осыпи не источали враждебности; они ждали, чтобы я через них перебрался; более того, словно приглашали меня.
Я выдавил в рот две капли воды и долго перекатывал их по пересохшему нёбу. Когда я наконец сделал глоток, мне показалось, что все мое тело силится его впитать. Закрыв флягу, я поклялся себе, что вновь открою ее только после перевала.
Никакого страха я не ощущал. Я был полон решимости осуществить план – один-единственный: подняться по этому окаянному склону, высмотреть, где притаился лагерь, и снова спуститься в нужном месте.
Я шагнул вверх по каменистому склону. Лодыжки не дрожали, икры тоже, мои ноги были так же крепки, как моя воля. Мощный порыв нес меня по плато и крутым тропкам, по осыпям и утесам, по острым камням и шатким глыбам.
Моя энергия поражала меня. Морально я был опустошен и в то же время полон. Физически не ощущал ни голода, ни жажды, как будто мой организм на время усыпил свои естественные потребности.
Зная, что я полный ноль в географии, я выбрал ориентир – вершину – и держался его. Не важно, что приходилось взбираться на крутые обрывы, цепляться руками, обдирать колени, карабкаться; я предпочел усложнить восхождение, выбрав короткий путь, чем высчитывать кружной, на котором непременно заплутал бы, ибо был уверен, что могу положиться только на логику, а не на память и ориентацию, которых начисто лишен.
Поначалу все было просто: никаких сомнений, что я быстро доберусь до вершины. Однако гора словно росла, по мере того как я поднимался. Цель отступала… Я, однако, не беспокоился. Задача. Единственная задача. Посвятить себя ей. Упрямо. Ограниченно.
Никаких колебаний. Никаких сожалений. Никаких сомнений. Я лишь старался дышать ровно.
Через несколько часов, когда я уже приближался к перевалу и каждый мускул болел от усилий, я открыл флягу.
«Твое обещание!»
Внутренний голос призывал меня к порядку.
Послушавшись, я обрызгал из пульверизатора обожженную кожу лица, а флягу оставил на поясе нетронутой.
«Продолжай. Поднимайся все время прямо. Не оглядывайся назад».
Порывы ветра с разных сторон обдували гору. Тем лучше: слабее было пекло. Когда я попытался запеть в ритм ходьбе, ветер ворвался мне в рот и еще больше высушил его. Не может быть и речи! Я сжал губы, шершавые, как наждачная бумага.
В уме я исполнял симфонию Моцарта и, подхваченный звуками, завершил восхождение.
На вершине меня ожидало тройное удовольствие: мне удалось, я узнал круговую панораму и, главное, различил белесый изгиб вади, где мы расположились.
Не удержавшись, я закричал:
– Хо-хо!
Порыв ветра унес мой голос. Заметить меня в таких условиях не могли!
Надо было спускаться. Я снова выбрал прямую линию. Мои ладони сразятся с острыми камнями, ноги с крутыми уступами.
Пан или пропал!
Я допил воду из фляги. Тоненькая струйка испарилась, коснувшись моего затвердевшего, пылающего языка.
Не медлить! Надо спуститься до темноты. Иначе…
Я не стал думать дальше и сорвался с места.
Не страх и не отчаяние толкали меня вперед по каменным осыпям, но вера: я должен был дать себе шанс. Если мне не удастся, я умру, что совсем не грустно… Но я был обязан беречь свою жизнь, пока это возможно.
Силы не изменяли мне. Я бежал вниз. Мое тело казалось мне таким же легким, как его тень, пригвожденная солнцем к земле.
Временами я боялся вызвать обвал, так шатки были подо мной камни. Но разве это был не лучший способ дать знать о своем присутствии?
Я летел кубарем с бешено колотящимся сердцем. Моя скорость была мне неподвластна. Она принадлежала склону, не мне. Что, если я потеряю равновесие? Меня словно что-то толкало вниз.
– Эррррик!
В сотнях метров ниже показалась синяя фигура.
Я застыл как вкопанный.
Абайгур махал мне рукой.
Неужели мираж?
Я, в свою очередь, поднял руку.
Он повел ладонью слева направо.
Я тоже.
Он раскинул руки, выражая торжество.
У меня задрожали губы от волнения. Если бы осталась хоть капля жидкости в моем обезвоженном теле, мои глаза наполнились бы слезами.
Я кинулся вниз.
Время от времени я его различал. Потом он скрывался.
Вот я перестал его видеть.
Неужели снова заплутал?
И вдруг из-за каменной глыбы прямо передо мной вырос туарег.
Широкая улыбка озаряла его лицо.
– Эрррик!
Он протянул руки, и я укрылся в них.
Как хорошо мне было рядом с этим длинным худощавым телом… Как отрадно прижимать его к себе…
Я слышал его гортанный смех. Из солидарности тоже захихикал. Мы всхлипывали.
Потом я высвободился.
Абайгур плакал и смеялся, смущаясь и немного стыдясь.
Он вгляделся в меня, положил руки мне на плечи, покачал головой в знак тревоги и протянул мне свою флягу.
Я жадно присосался к горлышку.
Не успел я сделать и двух глотков, как он отобрал у меня флягу.
Я запротестовал.
Он дал мне понять, что я должен пить понемножку, иначе заболею. Я кивнул, радостно покоряясь настоящему жителю Сахары.
Взяв меня за руку, он пошел по тропе и говорил, говорил без умолку.
Каким чудом понимал я его речь? Не знаю. Он сказал, что не спал всю ночь, что сотни раз кричал мое имя в горах, что развел в разных местах костры, чтобы дать мне ориентиры, а утром, когда я так и не вернулся, решил, что я лежу, стеная, с переломанными костями на дне пропасти. И весь день он обследовал расселины.
Словами и жестами я объяснил, почему не слышал его зова и не видел костров: я спал по другую сторону горы.
Каждый раз, когда я обращался к нему, он смеялся, с почти детской радостью созерцая меня.
Дорога делала поворот, и мы смогли увидеть бивуак, верблюдов, спальники…
Возбужденный Абайгур остановился и крикнул в том направлении.
