Эрик-Эмманюэль Шмитт - Ночь огня
Я до крови кусаю губы.
Кричать? Снова кричать? Прислушиваться? Я принуждал себя к этому двадцать минут. Изматывает! Немного передохну и начну снова.
Природа не дает мне на это времени: солнце вспыхивает алым, и сразу, в одно дыхание, небо пустеет, гаснет, тают стены вокруг. Яростный ледяной ветер ревет, бушуя в расселинах и каньонах. Он обрушивается на меня.
Я вздрагиваю.
Нет больше смысла звать моих спутников; в неистовых порывах мой голос не слышен; шквал поглотил его, убив заодно и эхо. Звук пустыни больше мне не принадлежит.
В несколько секунд меня пронизывает холод…
Я содрогаюсь от озноба.
Альтернативы нет: защититься, быстро.
Ища укрытия за глыбами, я понимаю, что у меня нет ни одеяла, ни спальника, ни свитера, ни брюк. Как я переживу зимнюю ночь?
Я забиваюсь между скал, они еще теплые, хранят память о солнце. Точно животное, не строя никаких планов, я трусь о них, напитываюсь их теплом.
Но и они уже остывают…
Я стучу зубами.
Ветер нарастает, упорствует, проникает уже повсюду.
Я решаю выкопать себе ложе. Песчинки послужат мне простыней и одеялом: я укроюсь песком.
Не медля больше, я скребу, рою, разравниваю. Потом ложусь и закапываюсь.
И вот я лежу на спине в позе мертвеца, лицом к вечерней звезде. Ветер кружит надо мной. В дальнем уголке моего мозга чей-то голос напоминает мне с укоризной, что я бы, наверно, смог сориентироваться сейчас, когда небо показало свои вехи; но я никогда не помнил ничего о кардинальных точках и ночь всегда воспринимал как картину, а не карту, довольствуясь эстетическим отношением к светилам.
Заблудился…
Нечего есть.
Рукой, которую я оставил свободной от песка, я проверяю, много ли осталось в моей фляге. Четыре глотка, не больше. Я отпиваю один.
Закрываю глаза. В мозгу крутится одна мысль. Сколько времени может человек обойтись без воды? Я не знаю… Призываю литературные воспоминания: я ведь мог прочесть это в каком-нибудь романе, не так ли? Четыре дня… Три… Три дня – хватит ли этого, чтобы меня нашли? А если не найдут, смерть будет слишком долгой…
Я с трудом сглатываю.
Смерть… Вот что меня ждет.
Мои глаза открываются. Я в панике. До меня наконец дошло, что случилось: я заблудился в пустыне, без воды, без еды, едва одетый. Единственный караван, который я видел за неделю, был наш, а Таманрассет, первый населенный пункт, отсюда в ста километрах. Я в большой опасности.
Я тяжело дышу, взбудораженный, напуганный, уже побежденный жутью наступающей ночи, готовый ко всем терзаниям страха…
12
Погребен.
Я лежу в песчаном саркофаге лицом к ночи.
Звездное небо кажется не таким огромным, как пустыня. Гулкими ударами мое сердце качает кровь, трепетное, взбудораженное, потрясенное, чувствуя себя живым среди каменного мира и так отчетливо сознавая себя ничем.
Погребен…
Сколько времени буду я томиться в этой скалистой тишине, открытой галактикам? Пока не окаменею… Если бы я мог уснуть! Сон даровал бы отсрочку забвения. Но мое сознание, ясное, вибрирующее, не дает мне передышки; оно бодрствует, как будто готово найти выход, как будто его неусыпность убережет меня от смерти.
Погребен…
Как низко я пал! И опущусь еще ниже… Совсем скоро я растворюсь в пыли. В глубине души мне этого почти хочется. Лучше умереть, чем ждать смерти. Этот покой, покой небытия, влечет меня сильнее, чем нестерпимая ясность сознания, на которую обрекает меня мой рассудок.
Погребен!
Инстинктивно я попытался свернуться на боку в позе зародыша, но сооруженный мной склеп не дает мне этого сделать. Любопытно… Никогда бы не подумал, что песок так тяжел. Я обездвижен под слоем, насыпанным собственными руками.
Что происходит?
Ах…
Мне кажется, я теряю вес… отрываюсь от земли… меня поднимают… Как? Из глубины падения еще можно взмыть?
Это продолжается…
Я все выше, над песком, над скалами, и… я парю.
Невероятно: у меня два тела! Одно на земле, другое в воздухе. Невесомый, как воспоминание, я все еще вижу песок, накрывший мои ноги и торс, но я парю… Узник стучит зубами внизу, а другой, освобожденный, спокойно взмывает над пустыней, не страдая ни от холода, ни от ветра, ему не нужно даже дышать.
Здесь тепло, хорошо.
Мое сознание сбилось с привычного пути, ни размышлений, ни расчетов. Время замедляется. Я лечу. Небо затаило дыхание. Звезды неподвижны.
Откуда взялась эта сила, вознесшая меня так высоко и удерживающая на этой высоте?
Я ничего не понимаю… Пришла ли она извне? Изнутри? Я не узнаю ее, не могу локализовать. Ориентиры исчезли.
Вот что-то меняется… Мне кажется, что вновь возвращается сила. Она… она увеличивает меня! Да, она растягивает мое тело, делает меня колоссальным, расширяет до размеров горного массива, сейчас я накрою собой всю Сахару…
Сила неотступна.
Она четвертует меня, но не ломает; наоборот, эта тяга наполняет меня сладостным чувством. Я блаженствую.
Меня окутывает покой.
Я ошеломлен; но это ненадолго, ибо – я забегаю вперед – я покину это зрительское кресло, растекусь в этой безмятежности, я это чувствую, да, я растворюсь в ней с наслаждением, как кусочек сахара в воде.
Кровь отчаянно стучит в висках. Непомерное счастье. Мне не страшно. Мое сердце не разорвется.
Время завершает свое превращение: оно остановилось. Оно больше не течет и становится изобильным, гулким, насыщенным, состоящим из миллиарда слоев. Какое оно плотное, время… Нет нужды отсчитывать секунды, оно просто есть.
Радость.
Пламя.
Сила накатывает. Я не сопротивляюсь. Она проникает в мое тело, в мозг. Я уже весь лучусь!
Я соединился со светом.
Нет больше земли, нет и неба. Я парю, но я нигде; покинув время, я покинул и пространство; и по пути я потерял свою волю, вернее, она слилась с чьей-то чужой. Я все оставил – пустыню, мир, свое тело, себя. Скоро я стану единым целым с этой силой.
Эта энергия, непоколебимая, неукротимая, творит мир, и я растворяюсь в ней.
Я получаю послания…
Как?
До чего они трудны! Не для понимания, нет, они яснее ясного, но их не передать языком. Слова, эти жалкие слова не открывают врат к тому, что я переживаю. Они были придуманы, чтобы описывать вещи, камни, чувства, человеческие или близкие к человеческим реалии. Как им обозначить то, что шире их и глубже? Как конечным терминам выразить бесконечность? Штампами зримого проштемпелевать незримое? Они составляют опись мира, эти слова, уткнувшиеся в землю, я же проник за грань мироздания…
Ослепительно.
Молнии подобно.
Я чувствую все.
В один миг я постигаю совокупность.
Слов нет. Не важно! Голос внутри меня подсказывает, что я сформулирую потом. Пока надо отдаться на волю стихии. И воспринимать…
Я охвачен…
Охвачен огнем…
Пламя.
Я – пламя.
Свет. Нарастающий. Нестерпимый.
Как я не мыслю больше фразами, так не воспринимаю глазами, ушами, кожей. Пламенея, я приближаюсь к некоему присутствию. Чем ближе, тем меньше сомневаюсь. Чем ближе, тем меньше задаю вопросов. Чем ближе, тем явственнее открывается мне очевидность.
«Все имеет смысл».
Счастье…
Я путешествую по краю, где нет никаких почему.
Я – пламя, и пламя это вот-вот встретится с жерлом. Я рискую в нем кануть…
Стало быть, это последний этап?
Огонь!
Пламенеющее солнце. Я горю, плавлюсь, теряю границы, вплываю в пекло.
Огонь…
13
Вечность длилась одну ночь.
Сила, поднявшая меня, бережно опустила меня на землю. Вот и закончилось мое неподвижное путешествие.
Мало-помалу я обретаю рассудок и память.
Мало-помалу я возвращаюсь в себя.
Большой свет удаляется, но мы не расстаемся: во мне остался его след, живой, пламенеющий; вот сейчас он осваивает свое новое жилище, обживается.
Ко мне возвращаются слова. Более того, они спешат мне на помощь, хотят описать то, что произошло, готовые к протоколу. Они выстраиваются в ряд, как солдаты мысли, даже не подозревая о своем бессилии.
Я вновь дышу в нормальном ритме и возвращаюсь в свое двадцативосьмилетнее тело, закопанное в песок. Судороги напоминают мне о неудобстве моего ложа, озноб – о ледяном холоде. Ветер свистит, ревет, бушует.
Одна уверенность сияет над всем: Он есть.
Кто?
Я не знаю, как Его назвать. Он никогда не называл себя.
Он есть.
Кто?
Кто мой похититель? Кто вырвал меня из пропастей и наполнил радостью?
Слова толпятся, но я останавливаю их войско. Описать силу, не помещающуюся в теле, присутствие, обходящееся без формы, – возможно ли это? Я не могу представить себе Того, в ком растворился, ведь Его нельзя увидеть, Его нельзя услышать, Его нельзя потрогать, Его нельзя обнять. Я отказываюсь от мысли определить не живое и не мертвое. Вдобавок штаб слов – их грамматика – играет со мной шутки, вынуждая говорить о Нем как о человеке, а между тем Он не явился мне таковым. Тряхнув головой, я отгоняю лексическое воинство.
