Донна Тартт - Маленький друг
Слово свое врач не сдержал, осмотр становился все более неприятным: врач засунул Гарриет в рот какую-то палочку, да так, что ее чуть не вырвало, провел ватным шариком по ее глазным яблокам, чтобы она заморгала, постучал молоточком по локтю, уколол иголкой в нескольких местах, чтобы проверить чувствительность кожи. Эди, скрестив на груди руки, стояла возле кровати и внимательно за ним наблюдала.
– Надо же, такой молодой, а уже врач, – сказала она.
Врач ничего не ответил. Он продолжал колоть Гарриет иголкой.
– А здесь чувствуешь? – спросил он.
Он уколол ее в лоб, потом в щеку, Гарриет, зажмурившись, рассерженно отдергивала голову. Ну, хотя бы от пистолета она избавилась. Хили никак не докажет, что это она его попросила пистолет забрать. Положение, конечно, отчаянное, но если так подумать, доказательств никаких – только слово Хили против слова Гарриет.
Но он же замучает ее расспросами. Ему ведь все-все захочется выведать – обо всем, что случилось на водонапорной башне, – и что ей тогда ему отвечать? Что Дэнни Рэтлифф остался безнаказанным, что она не исполнила задуманного? Или того хуже – что она ошиблась, что она не знает, кто на самом деле убил Робина, и что, может быть, никогда и не узнает?
“Нет, – вдруг запаниковала она, – так не пойдет. Нужно что-то придумать”.
– Что такое? – спросил врач. – Больно?
– Немножко.
– Раз болит, это хороший признак, – сказала Эди.
А может быть, думала Гарриет, разглядывая потолок и кусая губы, пока доктор царапал чем-то острым ее стопу, может быть, это все-таки Дэнни Рэтлифф убил Робина. Это бы значительно все упростило. Уж, конечно, проще всего так и сказать Хили – что под конец, мол, Дэнни Рэтлифф во всем сознался (например, в том, что это все вышло нечаянно и он не хотел Робина убивать) и, например, даже вымаливал у нее прощение. В воображении Гарриет ядовитыми цветами стали распускаться богатые сюжетные возможности. Можно сказать, что она пощадила Дэнни и, стоя над поверженным врагом, милосердно даровала ему жизнь. Можно сказать, что ей стало жаль Дэнни и она оставила его в башне, дав ему шанс спастись.
– Ну вот и все, а ты боялась, – сказал врач, вставая с кровати.
– Можно я поеду домой? – торопливо спросила Гарриет.
Врач рассмеялся.
– Ого! – сказал он. – Не так сразу. Мы сейчас с твоей бабушкой пару минут побеседуем в коридоре, подождешь?
Эди встала и пошла вслед за врачом. Гарриет слышала, как она его спрашивает:
– Скажите, это ведь не менингит?
– Нет, мэм.
– А вам сказали, что ее рвало, что у нее понос был? И высокая температура?
Гарриет тихонько сидела в кровати. Из коридора доносился голос доктора, и ей страшно хотелось узнать, что он там о ней говорит, но он бормотал так тихо и загадочно, что Гарриет ничего не могла разобрать. Она уставилась на свои руки, лежавшие на белом больничном покрывале. Дэнни Рэтлифф жив, и она этому рада, хотя всего каких-нибудь полчаса назад Гарриет бы в это ни за что не поверила. Она рада, даже если это означает, что она потерпела неудачу. И если она с самого начала шла к недостижимой цели, можно утешиться хотя бы тем, что даже от недостижимой цели она не отступилась.
– Ничего ж себе, – Пем встал из-за стола, на завтрак у него был кусок шоколадного торта с заварным кремом, – он двое суток там проторчал. Вот бедолага. Даже если он брата и убил.
Хили ел хлопья с молоком и промолчал только ценой нечеловеческих усилий.
Пем покачал головой. После душа у него еще не просохли волосы.
– Он даже плавать не умел. Прикинь? Он там два дня подряд прыгал вверх-вниз, чтоб не захлебнуться. Я тут читал про похожую историю, когда во время Второй мировой над Тихим океаном самолет сбили. Летчики провели в воде несколько дней, только там акул было тьма. И вот они даже спать не могли, потому что надо было постоянно плавать кругами и следить, чтоб акула тебе ногу не отхватила, – он вгляделся в газетный снимок, поежился. – Бедолага. Просидел двое суток в такой помойной дыре, будто крыса в ведре. И зачем он там прятался, если плавать не умел?
Не сдержавшись, Хили выпалил:
– Все было не так!
– Ну да, – скучающим голосом отозвался Пем. – А ты прямо знаешь как.
Хили заерзал, заболтал ногами – он все ждал, когда брат оторвется от газеты или скажет что-нибудь еще.
– Это Гарриет, – наконец сказал он. – Это она.
– А?
– Это все она. Она его туда столкнула.
Пем поглядел на него.
– Кого столкнула? – спросил он. – Дэнни Рэтлиффа, что ли?
– Да. Потому что он убил ее брата.
Пем фыркнул:
– Дэнни Рэтлифф его не убивал. Ты скажи еще, что я его убил, – Пем перевернул страницу. – В школе мы все в одном классе были.
– Это он его убил, – не сдавался Хили. – У Гарриет есть доказательства.
– Да ну? И какие же?
– Не знаю… всякие разные. Она может все доказать.
– Это уж конечно.
– В общем, – Хили понесло, – она их выследила и погналась за ними с пистолетом в руках, а потом застрелила Фариша Рэтлиффа, а потом заставила Дэнни Рэтлиффа залезть на башню и спрыгнуть в бак.
Пембертон открыл последнюю страницу и погрузился в чтение комиксов.
– Надо сказать маме, чтоб давала тебе поменьше кока-колы.
– Это правда! Клянусь! – возбужденно завопил Хили. – Потому что. – но тут он осекся, вспомнив, что ему нельзя говорить, откуда он обо всем знает, и опустил глаза.
– Если у нее был пистолет, – сказал Пембертон, – чего она тогда их обоих не застрелила? Тогда б и дело было с концом, – он отодвинул тарелку, поглядел на Хили как на кретина. – Ну ты подумай, как Гарриет смогла бы заставить не кого-нибудь там, а Дэнни Рэтлиффа залезть на эту башню? Дэнни Рэтлифф – отморозок. Даже если б у нее был пистолет, он его у нее в два счета отобрал бы. Да он даже у меня пистолет отобрал бы в два счета. Хили, ты уж если врешь, так хоть сочиняй получше.
– Я не знаю, как именно ей это удалось, – упрямо сказал Хили, глядя в миску с хлопьями, – но это все она. Я знаю, что она.
– Да ты сам возьми и почитай, – Пем бросил ему газету, – тогда поймешь, какой ты придурок. Они спрятали в башне наркотики. И их не поделили. Там в воде наркотики плавали. Поэтому они туда и полезли.
Хили стоило огромных трудов промолчать. Вдруг он с неприятным чувством понял, что, кажется, наговорил лишнего.
– И кроме того, – сказал Пембертон, – Гарриет в больнице. Забыл, что ли, дурень?
– Ну, а вдруг она тоже там была, в башне? И с пистолетом? Что тогда? – сердито огрызнулся Хили. – Вдруг у нее с этими парнями завязалась перестрелка и ее ранили? Вдруг она бросила пистолет возле башни и попросила кое-кого пойти и…
– Нет. Гарриет в больнице, потому что у нее эпилепсия. Эпилепсия, дебил, – Пем постучал себя по лбу.
– Ох, Пем, – в кухню вошла мать в коротком теннисном платьице, которое подчеркивало ее загар. Волосы у нее были идеально уложены. – Ну и зачем ты ему сказал?
– Я не знал, что нельзя говорить, – обиженно сказал Пем.
– Я же тебя просила!
– Ну прости. Вылетело из головы.
Хили растерянно глядел то на мать, то на брата.
– Для ребенка это клеймо на всю жизнь, особенно в школе, – мать уселась с ними за стол. – Несладко ей придется, если слух пойдет. Впрочем, – она взяла вилку Пема, отломила большой кусок недоеденного торта, – когда мы с вашим папой об этом узнали, то совсем не удивились. Это многое объясняет.
– Что такое эпилепсия? – настороженно спросил Хили. – Это типа как чокнуться?
– Ну что ты, кроха, – торопливо заговорила мать, положив вилку, – нет-нет-нет, это совсем другое. Не вздумай нигде такое сказать. Просто это значит, что Гарриет иногда теряет сознание. У нее бывают судороги. Ну, как.
– Да вот так, – вмешался Пем.
Он наигранно, по-клоунски закатил глаза, высунул язык, затрясся всем телом.
– Пем! Прекрати!
– Эллисон все видела, – сказал Пем. – Говорит, с ней так минут десять было.
Мать, заметив, что Хили странно на нее смотрит, потрепала его по руке.
– Не волнуйся, малыш, – сказала она. – Эпилепсия – это не опасно.
– Разве что когда эпилептик за руль садится, – сказал Пем. – Или за штурвал самолета.
Мать строго на него посмотрела – впрочем, не строже обычного, то есть совсем не строго.
– Я поехала в клуб, – сказала мать, вставая из-за стола. – Хили, папа сказал, что утром сам отвезет тебя на репетицию. Смотри, никому не рассказывай в школе, о чем мы тут с тобой говорили. И за Гарриет не волнуйся. Говорю тебе, с ней все будет хорошо.
Мать ушла, и вскоре они услышали, как ее машина выехала со двора. Пембертон встал, открыл холодильник и стал рыться на верхней полке. Наконец, он вытащил оттуда банку “Спрайта”.
– Ты такой дебил, – сказал он, прислоняясь к холодильнику и откидывая волосы со лба. – И как только тебя в класс коррекции не записали, удивительно просто.
