Антония Байетт - Детская книга
И, как заметила Вирджиния Вулф в книге, действие которой начинается на лекции в том самом колледже, эти девушки испытывали симпатию друг к другу. Они завязывали дружбу. В основе этой дружбы лежало нечто иное, не похоть и покупки, не наряды и спаривание. По крайней мере, в большинстве случаев. Часто.
* * *В колледже существовали свои странные обычаи, к которым приобщилась и Дороти. Женщины жили в удобных комнатах, совмещавших функции спальни и гостиной. Комнаты отапливались каминами, в которых горел уголь. Камины зачастую оказывались с характером, и стоило немалого труда уговорить огонь разгореться. Еще в колледже были горничные: они приносили утром и вечером горячую воду и мыли посуду и фаянс. Ботинки чистил специальный человек, он забирал и возвращал их. Кровати тоже кто-то застилал, и кто-то таскал уголь для каминов. В самом начале колледж получил пожертвование, специальный фонд, из которого следовало платить жалованье камеристкам – по одной на каждые пять юных дам. Но камеристки оказались не нужны, и на эти деньги каждая студентка теперь получала по вечерам полпинты стерилизованного молока. Отсюда пошел обычай приглашать друзей на какао – зачастую эти пиршества происходили поздно ночью. Приглашения на какао вызывали беспокойство, зависть, блаженство и множество других эмоций. Еще в колледже существовал интересный обычай «предложений». «Она сделала ей предложение» означало, что одна молодая дама формально предложила другой отныне обращаться друг к другу не «мисс Симмондс» и «мисс Бейкер», но «Сесиль» и «Элис». Гризельда получила множество таких предложений; Флоренция, которую побаивались, – меньше. Гризельда терпеть не могла schwärmerei,[78] как она это называла, и привлекала его в большом количестве своей бледной, сосредоточенной красотой. В первый вечер после прибытия Дороти Гризельда сказала ей, что среди студенток есть и неукротимые, независимые личности, и вечные школьницы; так и оказалось.
Дороти, привыкшую к вечной гонке студенческой жизни, обилию лабораторных работ и лекций-демонстраций, удивляло, насколько студентки вроде Гризельды и Флоренции были предоставлены самим себе. Флоренция, по-видимому, почти самостоятельно выбирала литературу для изучения и училась тоже самостоятельно; у нее был тьютор, который в лучшем случае кое-как комментировал ее сочинения. Гризельда изучала языки, и ей приходилось полегче. Она повела Дороти на лекцию Джейн Харрисон, преподавательницы античности: страстная, эксцентричная Харрисон была общественной фигурой, известной за пределами колледжа и даже за пределами Кембриджа. Лекции она читала в летящих черных одеяниях, сверху прикрытых яркой изумрудной столой, которой она взмахивала, подчеркивая свою мысль, – почти как Лои Фуллер, которую напоминала и эффектным использованием картин волшебного фонаря с фотографиями и рисунками с греческих статуй и ваз. Лекция была о призраках, привидениях и леших. В ней упоминались сирены, феи, ворующие детей, ангелы смерти, женщины на птичьих ногах, пожирающие мужчин, горгоны, убивающие взглядом. Лекция странно подействовала на Дороти: ей захотелось вернуться к учебе, в частности, потому, что лекторша напомнила ей мать. Гризельда сказала, что кое-кто из женщин влюблен в мисс Харрисон и старается сесть рядом с ней в обеденной зале. Говорили, что мисс Харрисон – отличный тьютор для тех студенток, которых она сочтет достойными своего внимания.
Они гуляли вдоль реки и катались на лодке – Гризельда, Флоренция и Дороти. Они обсуждали форму, которую должна была принять их жизнь. Гризельда сказала, что ей почти хочется провести остаток жизни в колледже – в основном потому, что здесь ее жизнь принадлежит только ей и она может делать что хочет, то есть думать о том же, что и мисс Харрисон, только в немецком варианте. Гризельда хотела изучать отношения между волшебными сказками и религиями, исследовать всевозможные вариации, повторения определенных сюжетов – скажем, «Золушки».
– И за это ты готова всю жизнь питаться бараньими ногами, обугленными снаружи и кровавыми внутри, и водянистым компотом из чернослива? – мрачно сказала Флоренция, которая сидела на корме, пропуская воду сквозь пальцы.
– Я не хочу вести дом и командовать прислугой, самой заказывать бараньи ноги и компоты, не важно какие – подгорелые и водянистые или нет. Мне будет тесно.
– А здесь тебе не тесно? Ты готова провести всю жизнь среди серьезных женщин и робких девушек, в искусственном мирке без мужчин?
– Тебе-то не о чем беспокоиться, – сказала Гризельда. – Ты помолвлена.
Про себя Гризельда удивлялась тому, как явно Флоренция умеет забывать о своей помолвке. Флоренция сказала, что с помолвкой тоже не все просто. Лодка плыла, воцарилось молчание.
– Правду сказать, – заговорила Флоренция, – такие женщины, как мы, – такие, какими мы стали, – не способны жить ни без мужчин, ни с ними в мире, каким он был раньше. А если мы изменимся, а они – нет, то нам не дождаться от них помощи. Мы будем несчастными уродами, как Виола в «Двенадцатой ночи», как гарпии и горгоны мисс Харрисон. Ты не думаешь, что игнорировать половой инстинкт может быть опасно? Не боишься, что через двадцать лет изучения «Золушки» начнешь тосковать по детям, которых так и не родила?
– Вполне возможно, – сказала Гризельда, поднимая капающее весло и держа его на весу, чтобы повернуть лодку. – Но через двадцать лет беременностей, лихорадок, родов, сидения в четырех стенах – очень возможно, что я начну тосковать по «Золушке».
– Дороти, ты все молчишь. Ты допускаешь, что влюбишься и выйдешь замуж?
Дороти мысленно пересмотрела хранящийся у нее в душе образ доктора Барти. За то время, что она провела в Ньюнэме, доктор стал значительно менее материален. А именно – утратил пол. Осталась только улыбка, словно от Чеширского Кота. Дороти стремительно пригнулась – лодка скользнула под плакучую иву, и сверху посыпались листья.
– Думаю, лучше всего предполагать, что нет, – ответила она. – Но никогда заранее не знаешь. Как вы думаете, право голоса поможет?
– Если женщин допустят на выборы, это уберет унизительное различие между ними и мужчинами – одно из многих. И тогда, может быть… в каком-то новом мире… женщины и мужчины смогут разговаривать друг с другом. Как люди. А сейчас вся эта агитация только делает женщин еще больше… женщинами, а мужчин – более сердитыми, более мужчинами. Конечно, женщины должны иметь право голоса. Но я не уверена, что право голоса как-то повлияет на то, что меня пугает. – Гризельда помолчала. – А вот если я напишу по-настоящему хорошую книгу, это может помочь. Или если ты изобретешь новую хирургическую операцию или откроешь новое лекарство.
– Ага, – мрачно заметила Флоренция. – Женщина обязательно должна добиться сверхъестественных успехов. Она не может ничего делать просто так, оттого что у нее есть на это право. Она обязана получить оценки выше старшего рэнглера и все же не имеет права на степень бакалавра.
Гризельда зацепила воду веслом, подняв красивый веер брызг, лодка развернулась, и девушки поспешили домой – к чаю, глазированным булочкам и кексам. Дороти вдруг потянуло в Лондон, в лаборатории.
* * *В 1906 году состоялись всеобщие выборы. Либералы одержали блестящую победу: было выбрано пятьдесят три кандидата от Лейбористской партии, из которых двадцать девять открыто провозглашали себя социалистами. Произошел яростный и таинственный для непосвященных спор о природе палаты лордов. Джон Бернс, рабочий, вошел в сформированное правительство. Свирепый, задиристый Ллойд-Джордж стал министром финансов. Герберт Джордж Уэллс, тоже свирепый и задиристый, вступил в Фабианское общество и прочел доклад о грехах фабианцев. Потомственные фабианцы – дети фабианцев, также вступившие в общество, – образовали «фабианскую детскую». Они были носителями передовых взглядов – молодые мужчины-идеалисты и решительные молодые женщины. Были учреждены фабианские летние лагеря – с лекциями, дискуссиями, вольными упражнениями. Дороти и Гризельда иногда посещали встречи «детской». Чарльз – Карл уехал в Германию, а из Мюнхена переместился в Аскону, где полюбовался на необузданных юных немок, танцующих голыми, поучаствовал в спорах о вегетарианстве и понял, что анархия невозможна. В том году террористы бросили бомбу в испанского короля и его невесту-англичанку в день их свадьбы. Погибло двадцать человек. Чарльза – Карла одинаково отталкивали ненависть и отчаяние, нужные для такого поступка, и напрасная потеря человеческих жизней. В январе 1905 года, в Кровавое воскресенье, русские войска расстреляли рабочих, пришедших подать прошение царю, а в феврале великого князя Сергея Александровича, известного своей жестокостью, убил молодой революционер, бросив бомбу в его экипаж. Чарльз – Карл наконец принял решение и записался в Лондонскую школу экономики, чтобы изучать причины и структуру бедности под руководством Грэма Уоллеса и Джона Аткинсона Гобсона. Он знал, что не способен на убийство, и пришел к убеждению, что убийства – неподходящий способ. Поэтому он тоже вступил в ряды фабианцев и стал ездить в их лагеря.
