Энтони Бёрджесс - Мистер Эндерби. Взгляд изнутри
Достав блокнотик, она застыла с карандашом наготове, чтобы занести в анналы продиктованное Эндерби. Эндерби продиктовал. Сейчас, выведенный чопорно этой тонкой рукой, адрес показался вульгарным и даже комичным: Фицгерберт-авеню, дом 81. Он попытался скрыть от нее шумы спускаемой воды в туалете, резвящихся среди рукописей мышей, перезвона молочных бутылок в коросте засохшего молока.
– Хорошо. – Она закрыла блокнот. – Теперь мне пора.
Пристроив на плечах оцелота, она щелчком закрыла сумочку. Эндерби встал. Встала и она.
– Было ужасно приятно с вами познакомиться. Нет, так не пойдет. Истинная привилегия, честное слово. А теперь мне правда пора лететь. – Она попрощалась неожиданным рукопожатием – движением от самого локтя. – Не трудитесь провожать до двери.
А после ушла, подтянуто элегантно и быстро ступая по ковру, как по натянутому канату. В первый раз Эндерби уловил намек на цвет ее волос, связанных в высокий узел на затылке, – они были цвета монетки в один пенни. Отвернувшись со вздохом, он увидел, что на него смотрит официант. Пантомимой (по-лягушачьи растянутый рот, опущенные уголки губ, легкое пожатье плеч) официант дал понять, что (а) она несомненно элегантна, но слишком худа, (b) что она ушла на встречу с кем-то покрасивее Эндерби, (с) что женщины по природе своей не склонны к щедрости, (d) что жизнь злая штука, но всегда остается утешение философией. Эндерби со значением кивнул, мол, поэту привольно среди людей всех классов, а потом с радостью сообразил: он снова один и свободен. Что и ознаменовали вырвавшиеся наконец на волю ветры.
3
Домой Эндерби тем вечером попал поздно. Хотя его извращенно независимая душа (сознательный Эндерби шокированно глазел по сторонам) отвергала сладости признания, он чувствовал, что они с Лондоном достигли большего понимания, чем он счел бы возможным, карябая днем раньше бумагу и голые ноги. Элегантная и светская женщина восхищается его творчеством и говорит об этом открыто. Губы, которые лобзал известный автогонщик, зубы которого обыкновенно сверкали от вспышек телекамер, произносили строки из «Революционных сонетов» в месте, богатом ароматами, в месте, чьи обитатели были превыше утешения поэзией. Бродя по улицам, Эндерби ощущал беспокойство и смутную тягу к приключениям. Здесь снег давно уже исчез, но его привкус в воздухе резко отдавался с самой дальней извилины реки. Лондон тосковал по дням газовых рожков, гусей, продаваемых по дешевке под конец базарного дня среди хриплых голосов кокни, Шерлоку Холмсу на Бейкер-стрит, вдове в Виндзоре и миру, в котором все спокойно. Нет, конечно же, это из «Папа писает»[13]. Эндерби печально усмехнулся, стоя у музыкального магазина и вспоминая катастрофическую лекцию о викторианской литературе, которую однажды прочел для Женского института. Беда случилась из-за спонтанной подстановки звуков, которую его слушательницы пропустили и не поняли фонетического феномена. Зато приписанная Диккенсу «Повесть о двухгрудых» показалась леди Феннимор сущей наглостью. Никогда больше. Никогда, никогда больше. В уединении творческого сортира много безопаснее. Однако этим вечером жажда приключений была слишком сильна. Но что в наши дни считать приключением? Он смотрел в витрину магазина, точно искал в ней ответа. С обложек пластинок на него издевательски лыбились юные оболтусы: обезьяньи лбы, цепкие пальцы на струнах гитар, рты раззявлены песней молодости. Эндерби слышал про современные начальные школы и теперь предположил, что эти пустоглазые монстры как раз их конечный продукт. Хорошо же, за две гинеи в неделю он станет служить миру, которому служат эти болтливые похабники. Как там назывался журнал? «Флим» или «Флам», или еще как-то. Совершенно точно не «Флегма». Он попробовал подставить в заданную рамку согласных различные гласные. Но через дверь от магазина сети сэра Джорджа Гудби плакат наставил его на путь истинный: «Эксклюзивно для «Фем», ТОЛЬКО ДЛЯ ВАС Ленни Биггс расскажет историю своей личной жизни. Заказывайте СЕЙЧАС». Имелась и картинка с Ленни Биггсом: лицо мало чем отличалось от прочих в пантеоне, который только что созерцал Эндерби, хотя, возможно, больше пристало бы бабуину, чем мартышке, и зубы явно вставные, как у самого Эндерби, что не мешало их обладателю давиться от смеха над миром.
Эндерби увидел, как мужчина в вязаной шапке швыряет упакованные в обертку пачки в фургон с надписью крупными буквами «ГОДНЫЕ КНИГИ ОТ ГУДБИ». Фургон презрительно отъехал и нагло вклинился в поток машин. Так значит, сэр Джордж уже перешел к ответным мерам? Все сборники стихов Эндерби будут сняты с продажи, да? Что за мелочный человечишко!
Эндерби вошел в магазин и с унынием увидел, что покупают главным образом книги по садоводству. Над грудами романов-бестселлеров улыбались студийные портреты ухоженных моложавых авторов. Эндерби захотелось бежать: это было еще хуже, чем читать воскресные рецензии. Но последней каплей в чашу его невзгод явилось понимание, что он зря мысленно порочил сэра Джорджа: два захватанных сборника Эндерби хандрили на непосещаемых полках поэзии. Он не заслуживает внимания этого богатого сэра, он слишком жалок даже для низости ответного удара. Ну и ладно. Внезапно его взгляд упал на фамилию Утесли, и Эндерби испытал укол боли в грудине, равно как и признаки надвигающейся диспепсии. Во всех антологиях, говорил он. Эндерби сейчас посмотрит.
Эндерби пролистал «Поэзию сегодня», «Копилочку современных стихов», «Лучшие поэты современности», «Они тебе поют, отрада для солдата» (антология, составленная генерал-лейтенантом Фиппсом, заместителем председателя, удостоенным ордена за выдающуюся службу и так далее, шестьдесят тысяч экземпляров), «Внутренние голоса» и другие сборники и обнаружил, что во всех них Утесли представлен следующим образчиком безыскусной лирики:
«Я не любим, – он говорил, —
И мне здесь места нет?»
Она, прикрыв глаза, без сил, —
Ни «да», ни «нет» в ответ.
«Уйду, скорбя, но скорбь мою
И муку без следа
Я утоплю в крови в бою…»
Она ж – ни «нет», ни «да».
С землей сырою обручен,
В чужом краю убит,
Он смежил очи вечным сном…
А что ж она? Молчит!
Эндерби горько поднял взгляд от десятой антологии, от десятой страницы с одним и тем же стихотворением. И ни в одной антологии не нашлось ничего из-под пера Эндерби.
Из правого кармана штанов Арри Эндерби вытащил горсть монет и, пыхтя, пересчитал: двенадцать и девять пенсов. Насколько он знал, в бумажнике у него одна фунтовая банкнота. Направляясь к двери, он, невнятно бормоча вслух, пересчитал снова. Молодой продавец у двери, на которого он наткнулся, охнул:
– Сэр! Ничего не понравилось, сэр?
– Книги, – с преждевременным пьяным косноязычием откликнулся Эндерби, – пустая трата времени и чертовых денег.
Он ушел, распрощавшись с Гудби и его присным, уж точно не любимчиком гудби мира сего. Практически напротив книжного нашелся паб, где в старомодных, бутылочного стекла витринах уютно перемигивались, точно на рождественской открытке, цветные лампочки. Войдя в общий зал, Эндерби заказал виски.
4
Войдя в общий зал, Эндерби заказал виски. Дело было несколько часов спустя и в другом пабе. Не во втором и не в третьем, а где-то ближе к десятому или к двенадцатому. В целом, решил благожелательный и покачивающийся Эндерби, вечер получился недурной. Он познакомился с двумя очень толстыми нигерийцами с широкими коварными лукавыми улыбками и множеством угрей, нигерийцы пригласили его к себе на родину писать эпическую поэму в честь ее независимости. Он познакомился с любителем «Гиннесса» на деревянной ноге, которую тот предлагал открутить на потеху Эндерби. Он познакомился с главным старшиной королевского флота, который из самых что ни на есть дружеских чувств хотел подраться с Эндерби, а когда Эндерби вежливо отказался, подарил ему две пачки дешевых корабельных сигарет и сказал, что Эндерби его разлюбезный друг. Он познакомился с остеопатом из Сиама, у которого была коллекция бойцовых рыбок. Он познакомился с накачавшимся пуншем громилой, который сказал, что у него видения, и предложил увидеть одно за пинту. Он познакомился с агрессивно жующим человечком, чем-то похожим на Утесли, который клялся и божился, что шекспировские пьесы написаны сэром Уильямом Ноллисом, управляющим королевского двора. Он познакомился с сапожником, который знал Ветхий Завет на иврите; этот экзегетик-любитель не доверял библейским исследованиям после 1890 года. Он встречал, видел или слышал еще многих других: худую женщину, которая бесконечно разговаривала с высунувшей язык немецкой овчаркой; мужчину со змеями, который глотал собственную флегму («Фем», «Фем», запомни, «Фем»!); пару держащихся за руки лесбиянок; человека, который носил бахилы с цветастыми переводными картинками; неоперившихся солдат, пивших неразбавленный джин… Теперь близилось время закрытия, и Эндерби, как ему казалось, был совсем недалеко от вокзала Чаринг-Кросс. Это означало две остановки на подземке до Виктории. Должен же найтись симпатичный поздний поезд до побережья.
