Джек Керуак - Мэгги Кэссиди
300 – мое возмездие; это означает бежать изо всех сил почти целую минуту – 39 секунд или около того – невероятное изматывающее молотилово ног, костей, мышц, одышки и бьющихся бедненьких ног-легких – а кроме того, это скрежет тычков и ударов от остальных на первом повороте, иногда какой-нибудь парень вылетает за дорожку прямо на задницу, в полу полно заноз, такой он грубый, Эмиль Ладо с пеной у рта бывало так засандаливал мне локтем на первом повороте, а особенно на последнем, когда, задыхаясь до тошноты, мы растягивались на эти последние двадцать ярдов, чтобы сдохнуть у финишной ленточки, – Эмиля-то я обгонял, но сказал Джо, что эту штуку бегать больше не стану – он уступил моей чувствительности, но настоял, чтобы я бегал 300-ярдовые эстафеты (с Мелисом, Мики Макнилом, Казаракисом) – у нас была лучшая эстафетная команда в штате, мы побили даже студентов колледжа Святого Иоанна постарше на финале в Бостоне – Поэтому каждый день мне приходилось бегать эти рас-проклятущие 300 ярдов в эстафете, просто на время, против другого щегла, что тащился в двадцати ярдах за мной, и никакого футбола на дорожках – Девчонки иногда приходили посмотреть на своих парней на тренировке, Мэгги же никогда это и пригрезиться не могло, такой мрачной была она и так потерялась в самой себе.
Довольно скоро настанет время для 600–1000 – прыжков в длину – толкания ядра – потом домой – на ужин – затем к телефону – и голос Мэгги. После ужина со мной разговаривал Лоуэлл:
– Можно мне сегодня прийти?
– Я же сказала тебе – в среду.
– Это же так долго.
– Ты сов-сеем с ума сошел.
– а одинокие сумраки падают, окутывая теплые естественные крыши живого Лоуэлла.
14
После последнего шестичасового толкания ядра, шарик в пальцах деликатно прижат к ямке шеи, толчок, подскок, поворот талии, бросок ядра вперед и наружу и подальше – это весело – я иду в душ и переодеваюсь, чтобы снова, уже в третий раз за свой напряженный безумный воодушевленный день, прошагать по Муди-стрит решительным, молодым и диким – милю домой. В зимней тьме, багдадско-аравийской резко-тоскливой глубине пронизывающих славных январских сумерек – у меня, бывало, сердце рвалось от единственной колючей мягонькой звезды посреди волшебнейшей синевы, что билась, будто сама любовь – В ночи этой я видел черные волосы Мэгги – На полках Ориона ее тени на веках, взятые взаймы, поблескивали темным и гордым пергаментом мрачной пудрой задумчивые густые браслеты луны вздымались из наших снегов и окружали собой тайну. Дым хлестал из чистых труб Лоуэлла. Вот на Уортене, Принсе и других старых ткацких улочках, мимо которых несут меня мои ноги, я вижу красный кирпич, поблекший в нечто холодное и розовое – невыражаемое словами – перехватывающее горло – Призрак моего отца в серой фетровой шляпе проходит по грязным снегам – «Ti Jean t’en rappelle quand Papa travailla pour le Citizen – pour L’Etoile?» (Помнишь, как папа работал на «Гражданин», на «Звезду»?) – Я надеялся, что в эти выходные отец будет дома – Надеялся, что он сможет дать мне совет насчет Мэгги – и в суровых ткацких переулочках чернильной синевы и утраченного солнцестояния вставали бродячие тени по сторонам, стонали мое имя, большие, смутные, потерянные – Я несся мимо Библиотеки, уже бурооконной ради грамотеев зимнего вечера, бродяг читальных залов, а детская библиотека вся в кругу стеллажей, в волшебстве сказок, такая милая – глубокие кроваво-красные кирпичи старой епископальной церкви, бурая лужайка, клок снега, вывеска с объявлениями лекций – Затем Королевский театр, чокнутые киношки, Кен Мейнард, Боб Стил[33], в боковых улочках виднеются франкоканадские многоквартирные дома, веселый зимний Север – остатки рождественских гирлянд – Затем Ах мост, вздох волн, успокаивающий рев низкого ветра, долетающего из Челмзфорда, из Дракута, с севера – оранжево-железные неумолимо-сумеречные небеса подчеркивают шпили и крыши в недвижном мраке, железные древесные чела старых холмов вдалеке – все выгравировано и позолочено на этом вечере, и он замерз в недвижности… Башмаки мои топочут по планкам моста, нос мой сопливит. Долгий утомительный день, да и тот далеко не окончен.
Я прошел мимо окон «Текстильной Столовой», увидел сквозь запотевшие фрамуги согбенных рыбок-едоков и лихо свернул в свое мрачное затхлое парадное – Муди-стрит, 736 – сырое – четыре пролета вверх в этой вечности. Внутрь.
– Bon, Ti Jean est arrivez![34] – сказала мама.
– Bon! – сказал отец, он дома, вот его лицо выглядывает из кухонной двери с широченной улыбкой восточного побережья – За столом, мама навалила на него еды, дымящихся добряков, отец тут уже пирует целый час – Я подбегаю и целую его печальное круглое лицо. – Ей-богу, я приехал как раз вовремя, посмотреть, как ты против Вустера побежишь в субботу вечером!
– Как здорово!
– А теперь ты мне должен показать, на что способен, мальчик!
– И покажу!
– Ешь! Погляди только, какой тут мама пир закатила.
– Сначала руки вымою!
– Быстрей!
Я мою руки, вхожу причесанный, принимаюсь за еду; Па чистит яблоко скаутским ножом.
– Ну что, в Андовере я все закончил – Теперь уже можно вам сказать – Они распускают работников, там такая запарка – Попробую у «Рольфа» здесь в Лоуэлле.
– Bien oui![35] – моя мама по-французски. – Гораздо лучше, когда ты дома! – Так душераздирающе она обычно спорит с отцом, и все споры ее так милы.
– Ладно, ладно, – смеется тот. – Попробую. Ну что, дворняжка моя, как у тебя дела, мой мальчик? Слушай, а может, мне тут работу поискать, у Макгуайра, где Нин – Слушай, а что это за слухи до меня доходят: мол, ты глаз не сводишь с какой-то ирландской малютки – Спорить готов, красавица, а? Ну, так ты еще слишком молод для такого. Ха ха ха. Ну, черт возьми, я снова дома.
– Снова дома! – Ма.
– Эй, Па, как насчет в футбол погонять на доске – Что скажешь?
– Я вообще думал в клуб сходить, пару рядов кеглей посшибать.
– Ну, ладно, ну, разочек – и я с тобой пойду в кегли!
– По рукам! – смеется, выплевывает сигару, быстро нагибается в широченном краснолицем возбуждении почесать лодыжку.
– Хорошо, – говорит мама, гордая, заливаясь румянцем, рада, что старик ее снова дома, – так и сделайте, а я сейчас со стола уберу и поставлю вам хороший свеженький кофейник – ну как?
И входят из радостной холодной ночи Елоза, Билли Арто и Иддиёт, и шутки громыхают, и хохот стоит, и мы делимся, подбрасываем монетки, разбираем команды и играем матч. В конах медленный морозец, фонари на улице внизу стоят на холоде, одиноко-черные, но быстрые фигурки, сопящие туманом, шустро перемещаются под ними к своим определенным долгожданным пунктам назначения.
Не зная, что не заслуживаю жизни без хвалы Господу, я тайком выбираюсь из кухни совершить быстрый тихий телефонный звонок из темной гостиной – звоню Мэгги – Трубку снимает ее младшая сестренка Джейни – Мэгги подходит к телефону с одним простым и усталым «Привет».
– Привет – так в среду вечером я приду, а?
– Я же тебе сказала.
– А что ты сегодня делаешь?
– Ох, да ничего. Скучно до слез. Рой со своей девушкой иг – они женятся в августе, играют в карты. Отец только что на работу пошел, его срочно вызвали, видел бы ты, как он в дверь выскочил – даже свои железнодорожные часы оставил на комоде – Разозлился так, что смерть!
– А мой дома.
– Мне бы хотелось как-нибудь с твоим отцом познакомиться.
– Он тебе понравится.
– Что ты весь день делал? – то есть неважно, конечно…
– Я каждый день одно и то же делаю – иду в школу, школа, возвращаюсь поспать немного, иду обратно на тренировку.
– А все остальное время с Полин Коул под часами разговариваешь?
– Иногда. – Я этого не скрывал или как-то. – Это неважно.
– Просто друзья, а?
В том, как она произнесла это «а?», я увидел все ее тело, и губы, и мне безумно захотелось всосаться в нее так, чтобы никогда этого не забыла.
– Эй.
– Чего?
– Если тебе скучно до слез, я сегодня приду!
– Ладно.
– Только у меня времени нет, – (как ни странно). – Но я приду.
– Не надо. Ты сказал, что у тебя времени нет.
– Есть.
– Нет, нет.
– Через час увидимся.
– Не стоит…
– А? Сейчас приду. Эй.
Отцу и друзьям, неудержимо хохочущим в кухне:
– Эй, я, наверное, схожу повидаюсь… с Мэгги Кэссиди… одна знакомая девушка… она… мы просто… надо помочь ее брату домашнее задание сделать.
– Ого, – ответил отец, подняв на меня свои откровенные пораженные глаза, очень голубые глаза, – сегодня у меня первый вечер дома, ты же сам сказал, мы в кегли сходим поиграем – Мы с мальчиками уже разделились, кому с кем играть.
– Прикинь, да? Мы с твоим Папашей против вас с Иддиётом! – заорал Елоза, в нетерпеливом восторге сжимая себя, а затем – уже мне – потише, оглядываясь через плечо, чтобы все слышали: – Так это Мэгги Кэссиди была? Ах, Загг Малявка, нехорошо изменять Полин Коул! Хи хи! Эй, мистер Дулуоз, мы теперь Джека зовем Загг Малявка – Послушайте только, – хватая меня за шею и хмурясь мне в лицо, – он теперь изменяет Мо Коул – Давайте утопим его в воде, бросим его в снег.
