Алан Силлитоу - Одиночество бегуна на длинные дистанции (сборник)
Когда плоскогрудая девушка поднялась наверх, в отдел мужских костюмов, к прилавку подошла еще одна продавщица – маленькая, крепко сбитая, с куда более пышной грудью – и веером, похожим на велосипедные спицы, разложила перед только что вошедшим покупателем коробку разноцветных галстуков. Однако она совсем не соответствовала его вкусам, и ему снова стало жаль, что исчезла девушка, лично ему казавшаяся верхом совершенства. Перед его мысленным взором предстал ее образ на фоне улицы и здания магазина, движения между которыми его неподвижный взгляд отодвигал на второй план. Вызвать эту картину было нелегко, потому что лица давно уже не задерживались у него в памяти, хоть она и ушла из жизни всего десять дней назад.
Он помнил ее, восемнадцатилетнюю, не очень высокую, с почти мужскими чертами лица под коротко стриженными каштановыми волосами: карие глаза, полные щеки и губы правильной формы. Вновь и вновь она виделась ему похожей на Афродиту, только очаровательней. Она носила коричневый свитер и коричневый жакет, и под этим ансамблем очертания ее фигуры едва угадывались, пока как-то летним днем она не сняла жакет, открыв его взорам грудь классических очертаний, немного широковатые бедра, дополненные, тем не менее, стройными ногами и чуть полноватыми икрами. Стоило ей только пройти от прилавка к лестнице, ведшей на второй этаж заведения, как в устах мистера Рейнора правила математики превращались в банальные наставления, произносимые скороговоркой, отчего восторженные ученики могли бездельничать почти весь урок.
Чего не могла воссоздать память, дополняло воображение, и он заново вызвал к жизни почти осязаемый образ, возникший в результате длительных упражнений в чувственности, к которым его жена и семейная жизнь не имели никакого отношения. Он поправил очки, провел языком по пересохшим деснам и снова потер ноги о перекладину табурета. Когда она ходила, она несла все свое тело такими изящными движениями, необоримо приковывающими внимание к каждой ее черточке, так что он даже ощущал ее пятки, скрытые туфлями, и кончики пальцев под пышными кипами ткани. По улице медленно проехал огромный зеленый троллейбус и увез прочь его видение на цветных рекламках, украшавших полосу между первым и вторым этажами.
Столь внезапно лишившись дивной картины, он принялся наощупь искать сигареты, но до перемены оставалось целых полчаса. А ему еще предстояло заниматься с этими учениками, прежде чем они в десять часов отправятся на урок географии. На него обрушился шум, вернувший его с небес на землю, словно холодная вода, хлынувшая в трюмы корабля. Перед ним сидели великовозрастные отбросы школы, отпетые двоечники, толпа четырнадцатилетних балбесов, готовящихся выйти за ворота школы и начать работать на окрестных фабриках. Булливант, самый норовистый из всех, унялся только тогда, когда его заставили отвернуться от окна, но шум не утихал. Лучше всего было бы по возможности держать их в узде оставшиеся несколько месяцев, после чего распахнуть ворота и выпустить их на свободу, как молодых зверей, коими они и были, жадных до курева и футбола, пива и женщин и блуждания по лабиринтам улиц. Он снимет с себя всякую ответственность за них, как только они переместятся с перевернутых страниц школьного журнала в куда более жестокий ареал обитания, нежели кусок джунглей, где он правил, чтобы заработать на жизнь. Он сделал все, что мог, с этими разнузданными и не желающими ничего делать учениками.
– Та-ак, – протянул мистер Рейнор, повысив голос, – давайте-ка немного успокоимся.
Хотя шум полностью не унялся, чувствовалось, что его слова возымели действие. Мистер Рейнор не был поборником строгой дисциплины, однако он уже четверть века преподавал в школе и поэтому обладал властным голосом, к которому прислушивались. И хотя он не бил их слишком часто, все понимали, что он не начинающий педагог и легко мог на это решиться. Все отдавали себе отчет в том, что в кулаке зрелого мужчины больше силы, чем в руке неопытного сопляка. Следовательно, когда он велел им успокоиться, они его слушались.
– Достаньте Библии, – сказал он, – и откройте их на шестой главе книги Исход.
Он смотрел, как сорок шесть рук, среди которых почти не было чистых, открыли Библии каким-то странным образом (как и все остальные книги) – с конца и листая к началу. То и дело в разных концах класса ему на глаза попадались яркие цветные иллюстрации, вкрапленные в толстые стопки страниц. Он наклонился вперед над высоким столом, положил руку на лоб и увидел, как Булливант что-то прошептал сидевшему рядом мальчику, после чего тот захихикал.
– Хендли, кто такой Аарон? – нарочито строгим голосом спросил мистер Рейнор.
В середине класса встал мальчик небольшого роста.
– Аарон из Библии, сэр?
– Да. Кто же еще, осел?
– Не знаю, сэр, – ответил мальчик то ли оттого, что и вправду не знал, как подумал мистер Рейнор, то ли чтобы отомстить ему за то, что его назвали ослом.
– Ты читал главу, которую я вчера задал прочесть?
Вот на этот вопрос он смог ответить.
– Да, сэр, – уверенно отозвался он.
– Так кто такой Аарон?
Уверенность исчезла с лица мальчика. Оно сделалось угрюмым, когда тот признался:
– Я забыл, сэр.
Мистер Рейнор медленно провел рукой по лбу. Он резко изменил тактику.
– Нет! – рявкнул он так громко, что мальчик подпрыгнул на месте. – Садиться не разрешали, Хендли. – Тот снова встал.
– Мы уже месяц читаем эту главу Библии, так что ты должен ответить на мой вопрос. Итак: кто был братом Моисея?
Сзади Булливант пропел:
– И сказал Бог Моисею:
Шнобель вставлю всем евреям,
Аарону – нос квадратный,
А Петру – с заломом знатным!
Мистер Рейнор услышал сдавленное урчание и увидел, что ребята вокруг Булливанта сидят с перекошенными лицами, изо всех сил сдерживая смех.
– Скажи мне, Хендли, – снова повторил он, – кто же был братом Моисея?
Лицо Хендли просияло от счастья, озарившись неведомым светом вдохновения, поскольку до него дошел смысл пропетого куплета.
– Аарон, сэр, – ответил он.
– Итак, – произнес мистер Рейнор, полагая, что, наконец, ответ почти найден, – кто же был Аарон?
Хендли, посчитавший свои страдания оконченными, когда услышал от Булливанта скрытую подначку, поднял бледное лицо и затравленно пробормотал:
– Не знаю, сэр.
Мистер Рейнор издал неслышный классу вздох разочарования.
– Садись, – бросил он Хендли, который повиновался с таким рвением, что крышка парты упала с оглушительным грохотом. В отношении Хендли учительский долг был исполнен, и теперь настала очередь Робинсона, сидевшего неподалеку от него и вставшего из-за парты.
– Скажи нам, кто такой был Аарон, – велел мистер Рейнор.
Робинсон был посмышленее, он додумался положить в парту еще одну Библию, чтобы подглядывать в нее.
– Первосвященник, сэр, – быстро ответил он, – брат Моисея.
– Можешь сесть, – сказал мистер Рейнор. – Запомни это, Хендли. В какую церковь ты ходишь, Робинсон?
Тот снова встал, почтительно улыбаясь.
– В Букингемскую, сэр.
– Тогда я ставлю тебе зачет.
Поставив в ведомости зеленую зачетную отметку, он велел одному из учеников читать вслух, и под его монотонное бормотание он вновь принялся вымерять расстояние между своим высоким табуретом и витриной магазина мануфактуры. Сводя воедино фигуры и лица нынешних продавщиц, а потом стирая эти видения, он пытался воссоздать в памяти осязаемый образ недавно ушедшей из жизни девушки. Такая практика реконструкции была основным стержнем его пребывания в этой школе, зрительной линией, направленной через мощеную улицу в заведение Гаррисона, нацеленной на девушек, приходивших туда на работу в пятнадцать лет и уходивших оттуда в двадцать, чтобы выйти замуж. Он сделался тонким ценителем прелестей девушек из предместья, и эти постоянные колебания на рынке труда и «ярмарке невест» сделали мистера Рейнора ветреным поклонником, слишком часто заставляя его забывать очередную горячую симпатию, как только ее место занимала другая. Каждая «стоящая» мысленно удостаивалась зачетных звезд и оставляла за собой шлейф воспоминаний, пока не появлялась новая «стоящая», которая словно мановением руки меняла шкалу ценностей и вытесняла прежнюю симпатию. Таким образом, каждое воспоминание обновлялось, так что ни одно из них не умирало.
Но последняя была лучше всех, прямо-таки красавицей, неожиданно свалившейся на широкую грязную магистраль посреди убогих переулков. Он наблюдал, как она работает и говорит, а в дождливые дни стоит за прилавком, словно в каком-то забытьи. Мальчик в переднем ряду читал, как пророк, а вокруг него разрасталось неспокойное бормочущее море, и завеса памяти мистера Рейнора словно съехала в сторону по пришедшей ему на память строчке Бодлера: «Робкая и распутная, хрупкая и сильная». Эти слова открыли тайну ее античной красоты и зрелости, тотчас исчезнувшей, когда яркую и сочную фразу утащила за собой крыша проезжавшего мимо троллейбуса, полного застывших, глядящих перед собой лиц. Мальчишка-официант с белым кувшином в руках выскользнул из агентства по продаже недвижимости, ловко проскочил между стоявшими на светофоре легковушками и грузовиками и, что-то насвистывая, вошел в кафе, стоявшее чуть дальше по улице.
