Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент
– О, о, конечно, давай. Мы можем давать не быть хоть целый день.
Это было выше Тедовых сил, в груди возникла бесприютность. Он сунул руку в карман и достал косяк. Марти глянул неодобрительно, но затем полез в карман халата и вытащил склянку с обезболивающим – эскалация войны препаратов. Покосился на Теда: моя дурь круче твоей, я выиграл.
– Это что, валиум?
– Может быть. Не знаю, валиумно я себя чувствую или кваалюдово. Видишь ли, иногда мне нарциссово, иногда маргаритково.
– Иногда тебе идиотски, а иногда нет. Кваалюд – отличное слово для «Скрэббла», помогает скинуть избыток дешевых гласных.
– Не переношу «Скрэббл». Остановимся на 'люде.
Тед пожал плечами и подпалил снаряд. Марти закинулся «Рорером-714»[100] и заодно несколькими таблетками витамина С конского размера, после чего сказал:
– За дым не беспокойся, у меня всего-то рак легких.
– Черт, – сказал Тед и, выдув дым в сторону, разогнал его руками. Тщательно затушил бычок и вернул его в карман. – Извини.
Некоторое время посидели молча.
– Пап?
Марти удостоверился, не ирония ли у Теда это «пап». Может, и нет.
– Да, сын?
– Хочешь погулять?
– Не, не очень.
Тед несколько откатился в себя, как уходящая волна. Почувствовал, будто сделал шаг навстречу в милю длиной, хотя на самом деле понимал, что не так уж далеко и шагнул. Скорее, на дюйм, но по ощущениям – гораздо дальше. Марти почувствовал этот отскок и перекинул кое-какой душевный мостик.
– Неважный из меня теперь ходок. Посеменить, впрочем, можно. Хочешь, своди меня посеменить?
15
Тед натянул куртку «Янки» – от утренней зяби, а Марти, в порядке контратаки, надел поверх халата куртку бостонских «Красных носков», а также, чтобы уж добить, – их бейсболку. Марти ходил теперь с палочкой, а иногда и на коляске, и ему приходилось опираться на руку Теда. В конце квартала размещался зеленый газетный киоск, Марти покупал там «Пост». «Таймс» ему доставляли, а вот в чтении «Пост» Марти признаваться не хотелось. Да и никому не хотелось. Спортивный раздел – исключение. Марти приходил к киоску поболтать с другими стариками, которым нечего было делать – лишь посасывать окурки неподожженных сигар, жаловаться, нести чепуху о спорте и все утро напролет врать друг дружке. Эти люди обитали в округе, сколько Тед себя помнил. Марти, всю жизнь проработав рекламщиком, ошивался с ними редко. Но как ушел на пенсию пару лет назад, принялся проводить на углу все больше времени, и эта община стариков, этот польско-русско-черно-итальяно-ирландо-греческий хор стал его общественной жизнью.
По дороге к киоску Марти с бухты-барахты произнес:
– Мариана.
– Что?
– Медсестру зовут Мариана.
– Я не спрашивал.
– Правда?
– Не, не спрашивал.
– Хм.
Марти знал, кажется, половину публики – и шедшей мимо, и торчавшей из окон. Похоже, личина заскорузлого старого мудака существовала не для одного Теда, но соседей по кварталу она скорее веселила, чем раздражала. Их обогнала молодая пара с прогулочной коляской и малолеткой в ней, и Марти шепнул ребенку:
– Пять с половиной игр, поганец ты мелкий.
Отец ребенка рассмеялся и сказал:
– Доброе утро, мистер Сплошелюбов.
Пожилая женщина высунулась из окна своего насеста на третьем этаже и крикнула:
– Эй, Сплошелюбов, спринтер сраный! – Марти засветил ей средний палец. Она хохотнула. – Я испекла банановый хлеб, Марти, а это Тед? – спросила она, будто видала его вчера, а не пятнадцать лет назад.
– Да, здрасьте, миссис Хэгер, это я.
– Господи ты боже, Тед, сто лет, сто зим. Охо-хо, как летит время.
Марти вякнул в ответ:
– Да, милая Бетти, время летит быстро, зато дни охуеть какие длинные.
Бетти встреча с Тедом, похоже, действительно тронула – она все качала головой: чертово это время, медленно-быстрое.
– У меня бананового хлеба хватит на вас обоих. Зайдите на обратном пути.
Квартал до киоска на углу они преодолевали поразительно долго. Но так теперь стало у Марти. Теду нужно приспособиться. Седые пантеры[101] околачивались тут исключительно с целью убить ползшее, как улитка, время. Хозяин киоска Бенни был один к одному Чезвик из «Кукушк ина гнезда». Штиккер – толстый австрийский еврей, вечно гремевший горстями четвертаков в кармане, словно радостно страдал некой разновидностью нумизматической слоновой болезни. Айвен, очень светлокожий черный, вечно спихивал кончиком трости сигаретные бычки с тротуара в водосток – ни дать ни взять крайне специализированный дворник. Весь из себя франт Танго Сэм, напоминавший престарелого Берта Ланкастера[102], казалось, не ходил, а танцевал. Когда Тед с Марти подобрались к киоску на расстояние вопля, Танго Сэм заговорил:
– Марти, ах ты фу-ты ну-ты, пенсионер двенадцати вице-президентов седьмой крупнейшей рекламной конторы на Восточном побережье, выглядишь великолепно, одолжи полтинник.
Марти ткнул большим пальцем в Теда:
– Помнишь моего неблагодарного отпрыска? Это мой усыновленный ребенок, Лорд Фенуэй, повелитель арахиса со стадиона «Янки».
Старики пригнули головы, как пасущийся скот. Из-за магазинной стойки заговорил Бенни, но видно его почти не было – коротышка:
– Ой-вэй. Тедди. Сорванец, я тебя не видал с тех пор, как ты был во такусенький. – Он показал рукой в паре дюймов от своей макушки, поскольку «во такусенький» – это чуточку выше, чем он сам. У Бенни всегда был вид, будто он того и гляди горестно-радостно расплачется. – У меня есть «Спортс Иллюстрейтед». И «Пост». А девочки тебе нравятся? Есть «Плейбой».
– Этот вопрос пока открыт, – вставил Марти.
Бенни продолжил:
– Заткнись, Марти, я разговариваю с человеком, который еще жив. А еще у меня есть «Уи» и «Клуб», если ты не склонен к таинственности. Кушать хочешь? Может, Голденберговых батончиков? В них арахис. Здоровая пища. Белок.
– Приятное лакомство эти Голденберги, – добавил Штиккер.
– Нет, спасибо, Бенни. Спасибо.
Следуя некому таинственному суфлеру у себя в голове, заговорил Айвен:
– Видал, Швеция запретила аэрозольные баллончики?
Танго Сэм шагнул к Теду и сжал его руку обеими своими.
– Тедди, выглядишь великолепно, одолжи полтинник.
– Привет, Танго Сэм, привет, Айвен.
Айвен отвлекся от пихания бычка тростью в сток и сказал:
– «Носкам» не хватает черных игроков.
Все хором застонали. Штиккер подал голос:
– Хватит вам и Реджи Джексона. Чистое бедствие. А ты и не черный вовсе, Айвен, не бывает черных с таким именем. Невозможно это. Как единороги. Или ветка «Вторая авеню»[103]. Эй, Марти, иди сюда, я тут вычитал в журнале «Тайм», что можно угадать возраст человека, сунув палец ему в зад.
– В «Тайм» про это было?
Бенни сказал:
– Да мне просто жалко всю семью Валленд[104]. – Он словно вел разговор, который никто, кроме него, не слышал. Но как бы ни разбрасывало темы, ничто не могло помешать чокнутому ходу бесед этих людей – отсутствие хода этим ходом и было.
– Или в «Ньюсуик», – продолжил Штиккер. – Или, может, в «Сайнтифик Америкен».
– В «Нэшнл Джиогрэфик».
– В «Эдвокейт».
– Так нечестно, моя очередь была, – вставил Айвен.
– Раз в неделю, Айвен, мы об этом толкуем, но не чаще.
– Все так и есть.
– Как кольца у дерева. Ему семьдесят восемь.
– А что это за «Космические захватчики»[105] такие? Кто-нибудь слышал?
– Он прав, мне семьдесят восемь.
Марти включился в разговор:
– Похоже, заднице его сотня все же.
– С графиозом и с японской эпидемией жуков. Придется отрезать, чтоб на яйца не перекинулось.
Теду захотелось потрепаться.
– Ага, небось сильнее всего птички достают, яйца всюду откладывают… – И умолк, почуяв перемену погоды. Полная тишина. Как в модной рекламе Э. Ф. Хаттона[106]. Старики поворотили головы и уставились на Теда с возмущенным недоумением. – Что? – спросил Тед. – Жопа у него – как дерево, значит, птицы могут откладывать яйца Айвена в жопе, как в дупле. На дереве. Его жопа – дерево в этой шутке, стало быть, птицы… Я просто…
– Непристойно, – произнес Айвен пренебрежительно.
Штиккер вмешался с отвращением:
– Марти, языкастый какой парень-то. Нельзя так говорить про хер и яйца другого мужчины.
Марти умиротворительно вскинул ладони:
– Приношу свои извинения, господа. Иисусе, Тед, кто тебя воспитывал?
– Да ладно… – возразил Тед.
Танго Сэм чечеткой приблизился к Теду:
– Теодор, лишь я тут люблю и прощаю тебя. Одолжи полтинник.
И старики дружно заржали. Седобородое стадо хохотунов, включая Марти. Впервые после больницы Марти смеялся. Тед улыбнулся. Он готов быть посмешищем – лишь бы отец смеялся.
16
Ближе к ужину Тед отправился добыть какой-нибудь китайской еды. Ему до зарезу требовалось накуриться, но он не хотел дымить на отца. Заначка осталась дома, и по дороге в «Нефритовую гору»[107] он зашел в ямайский ресторан под названием «Бруклинский джерк»[108] и купил там пакетик «расты» за пятерку. Почти сплошь стебли и семечки – все равно дрова, лишь бы грело. Тед посмеялся про себя: все равно трава, лишь бы грела, – скрутил в машине косячок и скурил его дотла. Ему тут же полегчало, он закрыл глаза и прислушался к регги, долетавшему из ресторана клочком карибского неба. Но регги приходилось перекрикивать адское диско, что вопило из проезжавших машин. В то лето диско было везде. А над предыдущим властвовал Сын Сэма[109] со своей сверхнастоящей бойней и главенством в таблоидах. Теперь же никто не желал ничего настоящего, и диско эскапистским требованиям вполне соответствовало. Но как же Тед его не выносил. Лихорадка субботнего вечера[110], по мнению Теда, была хуже бубонной чумы.
