Светлана Талан - Не упыри
– А здесь наша с вами кухня, – сказала Лидия Максимовна. – Будете готовить на плите. Нравится вам у меня?
Конечно же, нам нравилось.
– Мы остаемся, Лидия Максимовна, – ответила за нас обоих Валя. – Когда можно перевезти вещи?
– Да хоть сейчас!
Мы перебрались в тот же день. А вечером уже спали с Валей в одной кровати, под одним одеялом.
… сентября 1954 г
Утром Валя застилала постель и вдруг позвала меня:
– Марийка! – Она почему-то говорила шепотом. – Иди скорее сюда!
Я подошла.
– Смотри! Что это такое? – указала она на простыню.
Там, где ночью находились наши ноги, было полным-полно маленьких пятнышек крови.
– И действительно, что это?
– Давай спросим Лидию Максимовну, – предложила подруга.
– Тоже мне диво! – усмехнулась хозяйка. – Это ж вы клопов ногами натолкли!
– Клопов? – удивились мы в один голос.
– А кого ж еще?! Вам в селе комары и мухи докучают, а у нас, у кого дома деревянные, везде живут клопы. Да вы не бойтесь, особого вреда от них нет, – успокоила Лидия Максимовна.
Когда хозяйка ушла, Валя предложила:
– Давай найдем другое жилье. Я боюсь клопов.
– Ты всегда такая смелая, а каких-то клопов испугалась! – улыбнулась я.
– Я не шучу.
– И где же ты посреди учебного года собираешься найти жилье? Или ты думаешь, что живешь в большом городе, где полно людей, которые сдают комнаты? – говорю я ей.
– Все равно надо попробовать.
– Учти, дома здесь почти все деревянные, поэтому не исключено, что и там будут клопы.
– Можно поискать квартиру в кирпичном доме, – уже не так настойчиво предлагает Валя. Вижу: колеблется.
– Ты думаешь, что еще кто-нибудь сдаст нам комнату за такие деньги?
– Не знаю, – вздыхает Валя.
– Если у тебя есть возможность платить втридорога, ищи, – говорю я. – А я отсюда никуда не пойду!
– Куда ж я без тебя? – говорит Валя и обнимает меня за плечи. – Видно, придется здесь жить и кормить этих ненасытных. Кто-то же должен их кормить, в конце концов?
Мы засмеялись, а в это время в комнату вошла наша хозяйка.
– Вы что тут, подружки-хохотушки, смеетесь?
– Веселей и радостней стало жить, – отвечает Валя.
– Как бы там ни было, а войну и голод пережили, теперь уже легче.
– А будет еще лучше, – с воодушевлением подхватила я. – Новую жизнь будем строить, коммунизм!
– Ну, я-то до коммунизма не доживу, – вздыхает старушка. – А вам, может, и придется его увидеть.
– Обязательно! Нам, молодому поколению, его строить. Нам при нем и жить.
– Вот и замечательно, – соглашается Лидия Максимовна. – А я все думаю вот о чем: опять я привыкну к вам, девчата, будто к родным, а вы разлетитесь, как птички, по всему свету и забудете меня…
– Ну что вы, Лидия Максимовна! – говорю я и обнимаю старушку. – Мы к вам будем наведываться.
– Девчата, которые до вас жили, тоже обещали. А потом… Правда, открытки на праздники присылают, и на том спасибо. Одна я осталась на этом свете, совсем одна, – вздыхает она.
– А разве у вас нет детей? – осторожно спрашиваю я, поглядывая на стену соседней комнаты, где в рамках висят фотографии молодых парней.
– Все у меня было, – говорит женщина и не замечает, как из-под ее век выбегают две слезинки, катятся по морщинкам и теряются где-то на лице. – И муж хороший был, и трое сыновей, как трое соколов. Всех забрала проклятая война. Никто домой не вернулся. Одна теперь радость: слышать ваш веселый щебет в доме.
Когда Лидия Максимовна ушла, Валюша шепнула мне:
– Я отсюда ни ногой. Пусть меня эти ненасытные хоть до костей сгрызут!
– Я тоже, – сказала я.
… января 1955 г
Я – бездарь. Тупица никчемная.
Откуда у меня взялась уверенность, что я все как следует выучила и хорошо подготовилась к экзаменам? На первой же сессии я получила тройку по геологии. Просто представить невозможно. Это – мое первое поражение. То ли я что-то упустила, то ли преподаватель отнесся ко мне слишком сурово – но что теперь гадать? Факт остается фактом. У меня в зачетной книжке – тройка. А это значит, что до следующей сессии я не буду получать стипендию. Как я покажусь дома? Как мне теперь смотреть в глаза отцу и матери? Приехать и сказать: смотрите, какую бестолочь вы воспитали!
Я не оправдала надежд родителей. Поэтому мне больно и грустно.
Даже не знаю, что бы я делала без Вали и Петруся. Полдня я проревела дома. Все это время Валя пыталась меня утешить.
– Ну, не конец же света пришел?! – сказала она в конце концов, поняв, что никакие слова утешения на меня не действуют. – Тебя что, из института исключили? Так чего ты тогда убиваешься?
– Как я посмотрю родителям в глаза? Они же рассчитывали, что я буду получать стипендию. И я сама на это надеялась. Понимаешь, это были бы мои первые в жизни собственные деньги! А я их не получу, потому что я – тупица!
– Хватит реветь! Уже вся подушка от твоих слез мокрая, – заявляет Валя. – А Петрусь на улице совсем задубел, тебя дожидаясь.
– Что ему понадобилось?
– Вытри слезы, одевайся и иди к нему, сама узнаешь.
Через силу умываюсь, вытираю лицо полотенцем. В зеркало хоть не смотри: глаза опухли, нос красный, как у Деда Мороза. Жаль только Петрика – он на морозе аж приплясывает.
– Чего тебе? – спрашиваю вместо приветствия.
– Идем со мной. Я тебе кое-что покажу.
– Мне сейчас только гулять, – отвечаю, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются непрошеные слезы.
– Идем! – настойчиво говорит он. – Мне надо с тобой потолковать.
Неохотно беру его под руку и куда-то плетусь по сугробам. Вскоре мы оказываемся на центральной улице города. Там, на площади, невдалеке от памятника Ленину, возвышается елка. На ней множество разноцветных стеклянных шаров и серебристого «дождика».
– Какая красота! – говорю я с восхищением.
– Вот видишь! А ты не хотела идти!
Мы, как дети, обходим елку со всех сторон, любуясь ее убранством.
– Видела когда-нибудь такое? – спрашивает Петрусь.
– Где? В селе? – я горько усмехаюсь. – Можно подумать, у вас в хате такая стояла!
– Ни у меня, ни у тебя ничего подобного не было. Но жизнь с каждым днем становится все лучше. А еще лучше должны ее сделать такие, как я и ты.
– Я – троечница, куда мне…
– Это тебе наука. Нужно больше сидеть за учебниками. Сама подумай: ну как построить новую жизнь, если после каждой неудачи распускать нюни?! На ошибках учатся, а трудности должны нас не ломать, а только закалять. Помнишь книгу «Как закалялась сталь»?
– Конечно!
– Им было труднее, чем нам. И стоит ли какая-то тройка таких слез?
– Перед родителями стыдно. Они и так еле-еле концы с концами сводят. Вся надежда была на мою стипендию…
– Надо набраться терпения и как следует подготовиться к следующей сессии. Не вешай нос! Пошли туда! – Петрусь указывает пальцем на группку молодых людей, которые собрались вокруг гармониста и уже начинают что-то напевать.
Не помню, сколько времени мы провели у елки. Я спохватилась только тогда, когда поняла, что уже поздний вечер.
– Мне надо срочно бежать, а то Максимовна в хату не пустит, – говорю я Петрусю, хватаю его под руку, и мы спешим домой.
У самого двора я останавливаюсь и, чтобы отдышаться, кладу голову Петрусю на плечо.
– Спасибо, что вытащил меня из дому, – говорю я и поднимаю глаза.
Не успела я опомниться, как Петрусь быстро наклонился ко мне и поцеловал в щеку. Меня будто жаром обдало! На миг я замерла от неожиданности, а потом опомнилась.
– Зачем? – почему-то спросила я его.
Потом быстро повернулась и, не прощаясь, побежала в дом, позабыв закрыть калитку.
– Что с тобой? – спросила Валя, когда я, вся раскрасневшись, влетела в комнату.
– Ничего, – говорю.
– Только не надо морочить голову. Я тебя хорошо знаю.
Я раздеваюсь, стряхиваю снег с одежды.
– Я не поеду с Петрусем домой одним поездом, – говорю Вале.
– Он тебя чем-то обидел?
– Хуже! – говорю и заглядываю в зеркальце. Место поцелуя горит, жжет, как огнем.
– И все-таки?
– Он… Он меня… поцеловал, – произношу я почти шепотом.
– Вот глупая! – смеется Валя. – Выходит, наш Петрусь в тебя влюбился?
– Ты так думаешь? – испуганно спрашиваю я подругу. – Разве любовь такая?
– Откуда я знаю, какая она?
– Нет, – возражаю я. – Любовь не такая.
– А какая?
– Не знаю еще, но она другая.
… января 1955 г
– Не надо, доченька, так переживать, – утешает меня мать, узнав о моей тройке. – Конечно, обидно, но не для того мы с отцом столько лет мечтали о твоей учебе.
– Я вас так подвела, – плачу я. – Не оправдала ваши надежды.
– Марийка, – отец потирает руки. – Нам, само собой, будет немного труднее, но это не беда. Ты всегда старалась в школе, была работящей дома. Пережили мы времена и похуже. Нам не привыкать.
– Простите меня, – заливаюсь я слезами.
– Хватит уже сырость разводить, – говорит отец. – Будем делать все возможное и невозможное, чтобы ты выучилась.
