Зулейка Доусон - Форсайты
– В самом деле, он ведь кинулся спасать мою честь.
– Достаточно необычно, чтобы уже само по себе это могло считаться событием.
– И не без потерь. Теперь всем известно, что я провела ночь с ним наедине.
– В таком случае честь спасти не удалось!
Бойд холодно хмыкнул и повернулся к огню.
– Джайлса не стоит принимать во внимание, понимаете, он абсолютно безобиден.
– Понимаю. Я счел бы это самым большим недостатком – в ком угодно другом.
Он обернулся, и его взгляд поверг ее в полное смятение. «Волк у дверей» – так Вивиан сказал? Седая борода, откинутые назад волосы открывают высокий выпуклый лоб. И глаза – пряного какого-то оттенка; черные, с булавочную головку зрачки устремлены на нее. Этот взгляд гипнотизировал, как бы подталкивал ее: ну, еще шаг, ну, осмелься, вот все – как на ладони, сделай вывод сама, без подсказки! Как на экзамене – нет, он просто невозможен!
– Наверно, стоит рассказать вам, что еще говорят обо мне в нашей семье…
Брови его изогнулись. Он по-прежнему не сводил с нее глаз.
– В связи с предыдущим?
– В общем, нет. Бог одарил меня бабушкой-ясновидицей – она провозгласила, что я влюблена.
Ну вот – слово сказано. Отступать теперь некуда – но как продолжать?
И тут пес встал и прошел между ними. Как-никак в тот холодный вечер в Бэттерси, едва не ставший для него последним, Кэт приложила руку к его вызволению – вот он, наверно, и решил, что теперь пришло время спасать спасительницу от нее же самой. Положив морду ей на колени – серая шелковистая шерсть вилась причудливыми вопросительными знаками: «а дальше?» – пес уставился на нее старческими, с красноватым ободком глазами. Обращенный к Бойду кончик хвоста многозначительно повиливал.
– Чай! – объявил Бойд.
Поскольку эта команда в его словарь не входила, Профессор не двинулся бы с места, благо устроился уютно и нос приятно поглаживали, но хозяин уже вставал, за ним – молодая леди, пришлось и ему. Гулять?.. Нет! Ура – на кухню!
В узенькой, как лодчонка, кухне двоим было не развернуться – если только совсем вплотную. Бойд налил в чайник воды, поставил его на плиту и поднес спичку. Газ загорелся с мягким шипением. На полке над раковиной – довольно высоко – стояли две старые эмалированные кружки. Кэт потянулась за ними – может быть, чуть сильнее, чем требовалось, – ей втайне хотелось, чтобы он рассмотрел ее фигуру. Краешком глаза она заметила – он даже и не взглянул, он вообще смотрел в другую сторону, будто борясь с искушением, а может, боялся преступить границы. И в молчании он оставался невозможным – поскольку оставлял инициативу ей, – но они ведь уже покончили с экзаменами? Ничто в его поведении не напоминало об этом – будто и не было, и быть не могло. На что можно было надеяться? В науке любви она еще делала первые шаги, а он – он уже был отступником!
Она достала кружки, поставила на сушку рядом с фаянсовым чайником и отыскала в ящике чайную ложку. Все необходимые манипуляции выполнены, ждали, пока закипит вода. Ненадолго воцарилось молчание, потом Бойд заговорил:
– Пророчествуя, ваша бабушка не часто ошибается?
– Пророчествуя – не часто, нет. Она предсказывает по многоточиям – и практически безошибочно.
– Что ж, значит, это диагноз.
– И я так подумала, когда услышала.
– И верный?
– Судя по наличию стандартных симптомов – да.
– Хм-м.
– Мм-м.
– А в кого вы влюблены, она тоже сказала?
– Нет. За пределы арифметических действий власть ее многоточий не простирается. Так, сколько будет дважды два…
– Полагаю, будет Бигби?
– Это они полагают.
– Понятно. Тогда как на самом деле?..
Что сказать? Ответить прямо – будет выглядеть как-то нелепо и немного жалко. А ей хотелось, чтобы он преступил границы. И, следуя совету Астрид, она ответила в третьем лице.
– Тогда как на самом деле, дорогой сэр, я люблю другого!
Она старалась говорить небрежно, в духе всего предшествующего разговора, но так и не смогла найти нужный тон. Сердце билось так громко, что заглушало даже звук ее голоса, ноги стали ватными. Она занялась чайницей, которая никак не открывалась.
Опять молчание, а потом Кэт услышала что-то неимоверное. Совершенно обычный лондонский акцент – но из уст этого необычайного американца. Невозможно отличить, поразительный слух! Те же слова, что сказал служитель в приюте для бездомных собак, когда она выбрала старого спаниеля:
– Как милосердно, мисс!
Чайница открылась наконец, рука Кэт дрогнула, чай рассыпался. Кэт взяла тряпку и, держа другой рукой чайницу подальше, во избежание новых несчастных случаев, сосредоточилась на вытирании.
И еще одну фразу служителя она услышала, только на этот раз Бойд произнес ее обычным голосом, тихо, ровно и бесконечно нежно:
– Обычно люди стараются не привязываться к кому-то так ненадолго.
Она прекратила вытирать стол, так как он забрал у нее тряпку, но взглянуть на него не смела, хоть и чувствовала, что он совсем рядом. Все, что ей удалось выговорить:
– Все равно это стоит того – а надолго ли, не важно.
Они потянулись друг к другу – кто раньше, она не смогла бы сказать. Чувствовала только, что стала вдруг невесомой, оторвалась от земли, когда Бойд обнял, обхватил ее всю, отчаянно и жадно. Приникнув к нему, она уронила чайницу, и целая кварта чая каскадом обрушилась на пол. С опаской приблизился пес – разведать, не найдется ли, чем поживиться. Борода Бойда оказалась мягче, чем на вид, Кэт ощущала ее лицом, губами. Дрожа всем телом, он прижал ее к себе – она почувствовала силу его рук. Ей так хотелось посмотреть в его глаза, но они были закрыты – в уголках глаз притаились слезинки. Она коснулась губами его век – и тут засвистел, закипая, забытый чайник, звук становился все выше и перешел в конце концов в отчаянный визг.
Глава 10 Иллюзия весны
Зима погодой не радовала: то дождь, то туман, то оба вместе. Но Кэт была влюблена и любима – и для нее промозглая эта пора стала поистине Весной Жизни. Первая любовь случается лишь однажды – и вот это случилось с ней. Конечно, первая не может быть последней, и все же – Кэт знала – для нее будет!
Якобы проводя время с Джайлсом, Кэт приходила к Бойду так часто, как только могла осмелиться. Дверь была открыта всегда. Единственное, что сдерживало, – она боялась помешать ему писать, а он пишет – она не сомневалась. Удивляло только, что пишет он (если пишет), так же как и пьет, – без каких-либо видимых признаков. Нигде в квартире ни машинописных текстов, ни рукописей – никаких атрибутов писательского ремесла. Она никогда и не видела его за работой, ни разу ей не случалось, придя, застать его пишущим. Обычно он сидел у огня; и она извинялась, что побеспокоила; и он отвечал, что нет. Ни разу не дал понять, что она его отвлекает, что ему некогда. Казалось, все время во вселенной – в его распоряжении.
Никогда он не говорил о своей работе, даже в прошедшем времени. Он избегал этой темы так тщательно, почти суеверно, что Кэт почувствовала, что не ее дело – нарушать это табу. Только этой, да еще одной темы они не касались никогда, в остальном – говорили обо всем, что только можно себе представить: иногда – о музыке и поэзии, иногда – о пьесах и книгах, или восхищались совершенством беличьего гнезда, или – строением задних ног собаки. А то и вовсе молчали. Какая разница, о чем говорить, если, когда он с ней, любая малость обретает новые краски, любая мысль прозрачна и понятна.
Все так же ходили они по галереям, в выходные и по утрам все так же гуляли с Профессором в парке, а когда парк закрывался – в сумерках, венчающих угасающий день, просто бродили вдоль окружающих сквер ветхих конюшен. Шли по булыжным мостовым, по которым некогда цокали копыта лошадей, стучали колеса черных величественных фаэтонов и элегантных ландо, а теперь мчались сверкающие разноцветные спортивные автомобили, – шли и говорили, смеялись, целовались.
В один из таких вечеров – булыжник поблескивал после дождя, фары машин рассеивали клубы тумана – она и спросила, о чем спросить доселе не смела. Вдохнув напоенный влагой ночной воздух и задержав дыхание, пока круги не поплыли перед глазами, проговорила наконец очень тихо:
– Расскажи о ней.
– О ком? – не прерывая размеренного шага, спросил он.
– О твоей погибшей любви.
Он остановился – они проходили как раз под аркой конюшни, – будто под этой триумфальной аркой, здесь и сейчас, на него снизошло откровение, будто вопрос прозвучал в его мозгу, а не извне. Ни слова, ни взгляда – только в полном молчании повел ее обратно, к своему дому, сжав в руке ее руку, как бесценный дар. Не будь этого знака, Кэт охватил бы страх – неужели она потеряла его навсегда? – в такую темную, непроницаемую бездну поверг его внезапно ее вопрос.
Войдя в квартиру, он направился прямо к кухонному шкафу. Открыв ящик, выхватил оттуда пачку убористо отпечатанных страниц толщиной дюйма в два-три, кое-как завернутую в коричневую бумагу и перевязанную бечевкой. Светлые глаза его засверкали горячими тревожными искрами, голос звучал отрывисто, почти с вызовом, когда он ткнул сверток ей в руки.
