Уильям Гибсон - Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв (сборник)
Ну кто может такое выдержать!
Стол был накрыт стальным листом. На столе под какой-то тяжелой железякой – пыльная стопка распечаток. Мона рядком, как пуговицы, выдавила все три кристалла, подняла железяку и – раз, два, три – размолола их в пыль. Сработало: все уставились на нее. Все, кроме Энджи.
– Извините, – услышала Мона собственный голос, сметая желтую горку пыли на раскрытую в ожидании левую ладонь, – бывает… – она зарылась носом в горку и вдохнула, – иногда, – добавила она и вдохнула остатки.
Никто не сказал ни слова.
И снова – в центре тишины. Точно как в тот раз.
Оно движется так быстро, что остается на месте.
Вознесение. Вознесение грядет.
Так быстро, что остается на месте, и она даже может вспомнить последовательно все, что произошло дальше. Сперва – гулкий хохот, «ХА-ХА-ХА», который совсем не похож на хохот. Нет, это просто голос через мегафон. Из-за двери. С того самого подвесного мостика. И Молли разворачивается – плавно, грациозно, стремительно, – и все это так, как будто спешить ей некуда. Щелкает, как зажигалка, ее маленькая пушка.
Потом – синяя вспышка снаружи, и большого парня в дверях вдруг забрызгивает кровью, и со скрежетом рвется старый металл, и Черри начинает кричать еще прежде, чем подвесной мостик с громким рок-н-ролльным блямсом ударяется о бетонный пол в темном цеху – там, где Мона нашла окровавленный пакет с магиком.
– Джентри, – говорит кто-то, и тут она видит небольшой экран на столе, а на нем молодое лицо, – подсоедини ко мне пульт управления, который ты взял у Слика. Они – в здании.
Парень с «бойцовой рыбкой» с трудом поднимается на ноги и начинает возиться с проводами и консолями.
А Мона способна только смотреть, потому что внутри у нее так тихо, а все вокруг так интересно.
Смотрит, как большой парень, вдруг очнувшись, издает жуткий вопль и подбегает с криком: «Они мои, мои!..» Смотрит, как лицо на экране говорит: «Да ладно тебе, Слик, на самом деле они тебе уже не нужны…»
Затем где-то там, внизу, включается мотор, и Мона слышит сперва стрекот и перестук, а потом вдруг кто-то в цеху вопит нечеловеческим голосом.
И вот уже в высоком узком окне встает солнце. Мона незаметно переходит к окну и выглядывает наружу. На широкой ржавой равнине – что-тo вроде фургона или ховера, только он погребен под горой не то холодильников, не то… да-да, новехонькие холодильники… и разломанные пластиковые клети вокруг… и еще кто-то в камуфляже – лежит, уткнувшись лицом в снег, а дальше, за ним – еще один ховер, но тот, похоже, сгорел дотла.
Как интересно!
40
Розовый атлас
Энджи Митчелл воспринимает эту комнату и находящихся в ней людей словно сквозь голографическую проекцию скользящих в воздухе символов. Будто бы эти разворачивающиеся плоскостями данные представляют собой различные точки зрения, хотя Энджи в большинстве случаев не уверена, чьи именно. Временами они перекрываются или противоречат друг другу.
Мужчина с неряшливым хвостом светлых волос и в расшитой черным бисером кожаной куртке – это Томас Трейл Джентри (сквозь нее каскадом течет информация о его рождении и цифры ГРЕХа), постоянного местожительства не имеет (в то же время другой источник сообщает ей, что эта комната принадлежит ему). В сером слое официальных данных обнаруживаются бледно-розовые мраморные прожилки неоднократных подозрений «Ядерной комиссии» в мошенничестве с коммунальными платежами. И вот Энджи видит его совсем в ином свете: он похож на ковбоев, с которыми ее познакомил Бобби; несмотря на молодость, этот Джентри совсем такой же, как те старики из «Джентльмена-неудачника». Он – самоучка, эксцентрик, одержимый; по его собственному мнению – ученый; он – лунатик, безумец, виновный (с точки зрения Маман, с точки зрения Легбы) в бесчисленных ересях. Леди 3-Джейн, согласно своей эксцентричной классификации, определила его как «АРТЮРА РЕМБО». (Отталкиваясь от этого имени, Энджи видит, как вспышку, еще одно лицо, но того зовут Ривьера, это второстепенный персонаж ее снов.) Молли специально оглушила этого Джентри, выстрелив из игольника так, что разрывная игла сдетонировала в восемнадцати сантиметрах от его черепа.
У Молли, как и у девочки Моны, ГРЕХа нет, ее рождение не зарегистрировано, и тем не менее вокруг ее имени (имен) роятся мириады предположений, слухов, противоречащих друг другу сведений. Уличная девчонка, проститутка, телохранитель, наемный убийца, она на различных уровнях сливается с тенями героев и злодеев, чьи имена ничего не говорят Энджи, хотя остаточные их образы уже давно вплетены в ткань мировой культуры. (Раньше все это тоже принадлежало 3-Джейн, а теперь принадлежит ей, Энджи.)
Молли только что убила человека, всадив ему в горло одну из своих разрывных игл. Упав на стальные перила, тяжелое, увешанное оружием мертвое тело обрушило значительный участок подвесного мостика. Из этой комнаты нет другого выхода – факт, обладающий определенным стратегическим значением. В намерения Молли, вероятно, не входило уничтожение подвесного мостика. Она стремилась лишь помешать головорезу-наемнику воспользоваться его привычным оружием – мощным короткоствольным ружьем с покрытием из черного светопоглощающего сплава. Тем не менее чердак Джентри теперь надежно изолирован.
Энджи понимает, что значит Молли для 3-Джейн, видит, почему 3-Джейн желает заполучить эту женщину, видит причину ее ненависти – и, зная это, постигает всю банальность человеческого зла. Энджи видит, как Молли беспокойно рыщет по серому зимнему Лондону, рядом с ней маленькая девочка, – и знает, не зная откуда и как, что та же самая девочка находится сейчас на Маргейт-роуд, 23, Брикстон. (Континьюити?) До недавнего времени отец девочки был хозяином человека по имени Суэйн, позже этот ловчила перешел на службу к 3-Джейн – ради информации, которой она снабжает тех, кто повинуется ее воле. Как и Робин Ланье, хотя, конечно, последний надеется, что ему заплатят иной монетой.
К девушке Моне Энджи испытывает странную нежность, жалость и до некоторой степени завидует ей. Хотя девушку изменили так, чтобы она как можно больше напоминала ее саму, жизнь Моны не оставила практически никаких следов в ткани бытия и олицетворяет в знаковой системе Легбы максимальное приближение к невинности.
Черри-Ли Честерфилд окружена печальными небрежными каракулями, ее информационный профиль напоминает рисунок ребенка: привлечение к суду за бродяжничество, нелепые долги, прерванная карьера медтехника «скорой помощи», шестого разряда, – и все это в обрамлении даты рождения и ГРЕХа.
Слик, или Слик Генри, – среди неГРЕХовных, но 3-Джейн, Континьюити, Бобби – все они щедро одаривали его своим вниманием. Для 3-Джейн он служит как бы фокусом второстепенного ассоциативного кода: в его последовательном ритуале конструирования роботов – реакции на вызванную уголовной химкоррекцией психическую травму – она видит собственные провалившиеся попытки изгнать призрак бесплодной мечты Тессье-Эшпулов. В коридорах памяти 3-Джейн Энджи нередко набредала на каморку, где манипулятор с паучьими лапами, перемешивая обломки краткой и вздорной истории «Блуждающего огонька», воплощает в шкатулки пронзительно печальные, горькие воспоминания – акт затянувшегося художественного коллажа. А у Бобби – воспоминания иные, они получены от художника, сумевшего добраться до вавилонской библиотеки 3-Джейн: это рассказ о медленном, печальном, почти ребяческом труде, воздвигающем на плоской равнине под названием Собачья Пустошь новые образы боли и памяти.
Внизу, в холодной темноте Фабрики, одна из кинетических скульптур Слика, управляемая подпрограммой Бобби, как раз сейчас отделяет левую руку от тела очередного наемника при помощи механизма, позаимствованного два года назад у комбайна китайского производства. Наемник, чье имя и ГРЕХ проплывают мимо Энджи цепочкой горячих серебристых пузырьков, умирает, прижавшись щекой к сапогу Пташки.
Только Бобби – единственный из всех людей в этой комнате – не представлен символами. И Бобби – это не отслужившее свой век тело, ремнями привязанное к носилкам, с подбородком, покрытым пленкой засохшей блевотины. Бобби – это даже не насмешливое, до боли знакомое лицо, глядящее на нее с монитора на верстаке Джентри. Может быть, Бобби – это массивный параллелепипед памяти, привинченный над носилками?
И вот, ступив на уходящие в бесконечность дюны грязного розового атласа под искусственным стальным небом, Энджи наконец-то свободна и от этой комнаты, и от всей ее информации.
Рядом с ней идет Бригитта, и нет никакого давления или пустоты ночи, никакого гудения потревоженного улья. Нет свечей. Континьюити тоже тут, представленный в виде самоходного завитка серебристой мишуры, который почему-то напоминает Энджи о Хилтоне Свифте на пляже в Малибу.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спрашивает Бригитта.
