Ален Роб-Грийе - Ревность
А*** хочет еще что-то сказать. Однако она не описывает комнату, в которой провела ночь, что тут интересного, говорит она, отворачиваясь: кто не знает эту гостиницу, такую неудобную, с залатанными москитными сетками.
Тут она замечает сороконожку на голой стене прямо перед собой. Голосом сдавленным, словно она боится спугнуть эту тварь, А*** говорит:
– Сороконожка!
Фрэнк поднимает глаза. Тут же поправляется, следуя за взглядом – неподвижным – своей соседки, поворачивает голову в противоположную сторону. Тварь замерла на середине стены, ее хорошо видно на светлой поверхности, несмотря на приглушенное освещение. Фрэнк, не произнесший ни слова, опять глядит на А***. Потом бесшумно встает. А*** застыла, как и скутигера, Фрэнк подходит к стене, зажав в руке салфетку, свернутую в жгут.
Рука с заостренными пальцами сжалась на белой скатерти.
Фрэнк отнимает салфетку от стены и ногой давит что-то на плитах пола, у самого плинтуса. Садится на свое место, справа от лампы, которая сияет позади него, на буфете.
Когда он проходил перед лампой, тень его метнулась по столешнице, на мгновение покрыв ее всю. Тогда вошел бой через открытую дверь и молча стал убирать посуду. А*** велит ему, как обычно, подать кофе на террасу.
Она и Фрэнк, усевшись в свои два кресла, продолжают бурно, бессвязно, воистину, кто в лес, кто по дрова, обсуждать, какой день подойдет лучше для короткой поездки в город, которую они задумали накануне.
Тема быстро истощается. Не то чтобы ослабел интерес, но им не найти новых поворотов, чтобы продолжить беседу. Фразы становятся короче, в них повторяются большей частью фрагменты тех, что говорились здесь же за два минувших дня, а может, еще и раньше.
Последние односложные возгласы чередуются со все более длинными периодами молчания и в конце концов становятся вовсе невнятными, фигуры в креслах совершенно теряются во мраке.
Откинувшись на спинки кресел, положив руки на подлокотники, сидят рядом А*** и Фрэнк, смутные формы, обозначенные в густой темноте светлыми платьем и рубашкой, между которыми время от времени происходят какие-то неясные движения незначительной амплитуды, едва наметившись, эти движения исчезают, возможно, они были воображены.
Цикады тоже умолкли.
Лишь иногда негромко вскрикнет хищная ночная тварь, внезапно прожужжит скарабей, звякнет о низенький столик фарфоровая чашка.
Сейчас голос второго шофера слышится со стороны навеса и долетает до центральной части террасы; он напевает туземную песенку со словами, которые невозможно понять, а может, и вовсе без слов.
Навес расположен с другой стороны дома, с правой стороны обширного двора. Значит, мелодия должна была обогнуть, проскользнув под нависающей крышей, угол, занятый кабинетом, и это заметно ослабило ее звучание, хотя частично песня может проникнуть и через кабинет, сквозь жалюзи на южном фасаде и восточном торце.
Голос разносится далеко. Он глубокий и сильный, хотя и довольно низкий. К тому же гибкий: с легкостью перетекает с ноты на ноту, потом внезапно останавливается.
Мелодии подобного рода – совершенно особенные, поэтому трудно определить, прервалась ли песня по какой-то посторонней причине – связанной, например, с ручным трудом, которым в данный момент наверняка занят певец, – или напев закончился самым естественным образом.
К тому же когда шофер запевает снова, это происходит внезапно и резко, на нотах, непохожих ни на начало песни, ни на ее продолжение.
Зато в других местах кажется, что вот-вот наступит конец чему-то, все указывает на это: последовательное снижение тона, вновь обретенный покой, чувство, что больше нечего сказать; но после ноты, которая должна была быть последней, следует другая, без малейшего нарушения гармонической связи, с той же непринужденностью; за ней еще одна и еще; слушатель полагает, что он в самом сердце поэмы… и вдруг без всякого предупреждения всему приходит конец.
А*** в комнате склоняет лицо над письмом, которым сейчас занята. Бледно-голубой листок, лежащий перед ней, содержит пока лишь несколько строк; А*** добавляет три или четыре слова, довольно быстро, и застывает с пером в руке. Через минуту она вновь поднимает голову, и в этот момент из-под навеса снова доносится песня.
Несомненно, продолжается та же самая поэма. Порой темы размываются, но чуть позже являются снова, почти те же самые, с большей силой утверждая себя. Но эти повторы, эти едва заметные вариации, эти перерывы, эти обращения вспять могут привести к изменениям – впрочем, едва ощутимым – и увлечь певца очень далеко от запева.
А***, чтобы лучше слышать, повернула голову к открытому окну. На дне долины развернулись работы по ремонту бревенчатого моста через маленькую речушку. Уже сняли земляное покрытие с пространства, занимающего около четверти ширины моста. Теперь собираются заменить бревна, пораженные термитами, на новые стволы, неошкуренные, прямые, срубленные с запасом, на достаточную длину, которые лежат поперек дороги, прямо перед мостом. Вместо того чтобы сложить бревна в определенном порядке, грузчики разбросали их как попало, по всем направлениям.
Два первых бревна лежат параллельно друг другу (и берегу реки), на расстоянии, примерно вдвое большем их диаметра. Третье брошено сверху, наискосок, где-то на уровне трети длины первых двух. Следующее перпендикулярно третьему, состыкуясь с его концом; другим своим концом оно почти достигает последнего, и эти два бревна образуют довольно неряшливую букву V с порядочным зиянием на нижнем пересечении. Пятое бревно параллельно двум первым, так же как и течению ручья, через который перекинут мостик.
Сколько же времени утекло с тех пор, как в последний раз пришлось ремонтировать бревенчатый настил? Древесину предварительно обрабатывали средствами против термитов, но, видимо, с недостаточным тщанием. Правда, рано или поздно эти бревна, покрытые землей, периодически заливаемые даже при незначительном повышении уровня воды в речушке, так или иначе станут добычей насекомых. Эффективная долговременная защита возможна только для хорошо проветриваемых, удаленных от земли построек; это, скажем, относится к дому.
А*** в комнате продолжает писать письмо своим мелким, убористым, ровным почерком. Листок заполнен уже наполовину. Но лицо, обрамленное мягкими, волнистыми черными прядями, медленно поднимается и поворачивается тоже медленно и плавно к открытому окну.
Рабочих на мосту пять человек, столько же, сколько и бревен, которые требуется заменить. Сейчас все они сидят на корточках в одной и той же позе: опершись локтями о бедра и свесив руки между расставленных колен. Они располагаются друг напротив друга, двое на правом берегу, трое на левом. Несомненно, обсуждают, как лучше приняться за работу, или решили слегка отдохнуть, притащив бревна к реке. Так или иначе, все они совершенно неподвижны.
Позади них в банановых посадках делянка в форме трапеции простирается вверх по течению реки, урожай здесь еще не собирался ни разу, и строгий шахматный порядок нигде не нарушен.
Пятеро мужчин по обе стороны мостика тоже разместились симметрично по двум параллельным линиям, ибо в той и другой группе люди сидят на равных расстояниях друг от друга, а двое на правом берегу – из дома видны только их спины – расположены на вершинах двух равнобедренных треугольников и вместе с тремя своими товарищами с левого берега образуют букву «W». Трое на левом берегу обращены лицом к дому, где А*** стоит перед открытым оконным проемом.
Она выпрямилась во весь рост. В руке у нее листок бледно-голубого цвета, обычного формата для почтовой бумаги; хорошо видно, что он был сложен вчетверо. Но рука задержалась на полпути, и листок бумаги достиг только уровня талии; взгляд скользит гораздо выше, блуждает по линии горизонта, обозначенной противоположным склоном. А*** слушает туземную песню, далекую, но все еще очень ясную, долетающую и до террасы.
По другую сторону от двери в коридор, под одним из двух симметрично расположенных окон кабинета, Фрэнк сидит в своем кресле.
А***, которая сама ходила за напитками, ставит на низенький столик полный поднос. Раскупоривает коньяк, разливает по трем стаканам, выстроенным в одну линию. Добавляет газированной воды. Раздав два первых стакана, сама садится в свободное кресло, зажав третий в руке.
Вот тогда-то она и спрашивает, нужно ли, как обычно, добавить кубики льда, ведь бутылки якобы только что из холодильника, хотя только одна из двух запотела на жаре.
Она зовет боя. Ответа нет.
– Лучше бы кому-то из нас сходить, – говорит она.
Но ни она сама, ни Фрэнк не двигаются с места.
В буфетной бой уже вынимает кубики льда из коробочек; так велела хозяйка, уверяет он. И добавляет, что принесет их сию минуту, не уточняя, когда именно получил приказ.
На террасе Фрэнк и А*** так и сидят в своих креслах. Она не торопится раскладывать лед: еще даже не дотронулась до сверкающего металлического ведерка, тотчас же запотевшего, которое бой поставил перед ней.
