Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману
– Мы еще не собираемся так быстро умирать, – сказала ему Сарра, – и не рассказывай мне байки о наследстве. Никто тебе еще ничего не наследовал. А о кибуце твоем поговорим дома. Застегни-ка рубаху и возвращайся к столу, как полагается человеку ишува.
– Есть, мама, – скоморошничал Эликум, – слушаюсь, командирша!
Он отдал ей честь и промаршировал в сторону свадебного стола, и его появление некоторые опять встретили аплодисментами к неудовольствию отца его и матери.
Спустя неделю Эликум собрал свои книги и пластинки и покинул дом. Через несколько дней родители его получили открытку от сына: Эликум приглашал их к себе в кибуц в гости.
Кибуц был недалеко, где-то посредине пути между Тель-Авивом и мошавом деда. Выяснилось, что Эфраим не был большим расточителем, и деньги, презентуемые им внуку, не давали тому возможности далеко путешествовать, иначе бы он, исчезая из дому на неделю-две, добрался бы до Галилеи, и там бы вбил колышки своей палатки. Ну что ж, и это к лучшему. Глупость ведь подобна летней грозе, которая быстро пронесется, и Эликум не настолько глуп, чтобы поменять родительский дом на кибуц. День-два, и вернется, и мама утрет ему нос, как делала это в детстве.
15
Но Эликум не вернулся в родительский дом ни через день, ни через два, ни через год.
В кибуце получил палатку в районе проживания холостяков, готовящихся стать членами коллектива. На следующий день дали ему телегу, которую тянули два мула, и он грузил на нее дерьмо, скапливающееся в коровниках и возил его удобрять поля, где выращивали овощи. Вечером, помывшись в душевой, шел в свою палатку почитать книгу или поставить пластинку на граммофон, привезенный им с собой, и послушать музыку. Утром первый завтрак – в пять, в столовой, опять коровники, второй завтрак в поле, долгой рабочий день – для размышлений и подведения душевного итога.
Дважды в неделю приходил он в комнату Мешулама Агалили, этакого вечного юноши, судя по голубым глазам и розовым щекам, человека довольно старого, судя по возрасту и лысине; приходил после того, как прочитывал то, что писал этот человек от встречи к встрече. Мешулам был погружен в составление программы, благодаря которой должны будут все кибуцники узнать свои устремления и правила поведения, установленные Мешуламом Агалили. После того, как Эликум прочитывал и правил черновики, переписывали набело особенно трудно разрешимые вопросы, над которыми дискутировали до утра. После чего Мешулам шел спать, а Эликум – собирать навоз. С другими людьми Эликум не нашел еще общего языка.
По субботам он брал мула, чтобы медленно ехать верхом по полям, никого не видя, и размышляя в одиночестве. Но мул ведь не приспособлен к седоку, неожиданно восстал против него, начал брыкаться под Эликумом, пустился как сумасшедший вскачь, стал на дыбы, ударяя копытами в воздух, пока не скинул седока, поддал ему копытами под ребра и ускакал в поля. Неделю Эликум лежал в постели, с трудом дыша, ибо одно ребро было сломано.
При разборке этого случая на собрании некоторые товарищи говорили, что, мол, парень городской, привыкший к городским удовольствиям, не должен ездить верхом на мулах. Другие же отмечали, что и скотине необходим день отдыха, даже в Торе это написано, и следует запретить Эликуму использовать мулов по субботам. Но нашлись и такие, что встали на защиту Эликума и рассказали собранию о том, что видели в газете «Молодой рабочий» статью его о Иосефе Хаиме Бреннере.
– От такого типа, естественно, трудно требовать чувство ответственности, – сказали они, защищая его.
Мешулам Агалили же повернул несколько по-иному:
– Наоборот, именно потому, что он владеет пером и несет на себе тяжкий груз полевых работ, именно в нем следует видеть осуществление образа нового человека.
Товарищи не очень-то поняли, что он имеет в виду, а Мешулам Агалили не разъяснил детально. Да они и не требовали разъяснений, ибо, открыв рот, он может говорить до рассвета и жаль на это тратить силы.
Эликум принял суд товарищей, и с этих пор по субботам уходил гулять в поля пешком, вскоре поняв, что это намного лучше. Пешая прогулка способствует размышлениям, а езда верхом дело дикое; кроме того правы те, кто считает, что и скотине положен день отдыха.
Проблема прав и обязанностей в кибуцном движении была одной из самых сложных проблем, которой занимался в своей программе Мешулам Агалили. Он считал, например, что физический труд дается нам по праву, и не каждый его достоин; для начала человек должен оправдать это право, и пока он себя к этому не подготовил, он не может принять участие в общественной симфонии труда. Именно так он писал, и Эликум радовался этому музыкальному образу, видя в этом пользу от музыки и в общем-то право ее на существование в кибуцном обществе.
Именно поэтому он пригласил Мешулама Агалили в один из вечером к себе в палатку послушать пластинки. У Мешулама не было никаких семейных обязательств, ибо развелся с женой (второй), а детей посещал в послеобеденные часы, играя с ними на траве у детского дома, как и полагалось, два часа, до ужина. Потому и пришел Мешулам в палатку к Эликуму, взглянул на граммофон и сказал:
– Эту вещь следовало бы тебе поставить в комнате культурных мероприятий, чтобы все товарищи могли слушать. А пока посмотрим, что у тебя есть, поставь какую-нибудь хорошую пластинку.
Эликум испугался:
– В комнату культурных мероприятий? Но там же читают газеты и беседуют. Там невозможно слушать музыку.
– А как же ты хочешь приобщить товарищей к другим удовольствиям, если не попробуешь? Кроме того, в принципе, нет у тебя права держать имущество, прибор какой или машину, которые недоступны остальным товарищам… Бюджет явно недостаточен. Но пока посмотрим, что у тебя есть, поставь что-нибудь хорошее.
Эликум поставил Токкату и фугу Баха, исполняемую оркестром под управлением Стоковского, и начал накручивать ручку.
– Скажу я тебе, Мешулам, – размышлял он вслух, – если ты уже решил, что нет у меня права, может, следует спросить товарищей. Может, они вообще не хотят этого в комнате культурных мероприятий?
Когда грянули первые звуки Баха, лицо Мешулам искривилось и он воскликнул в испуге:
– Прекрати это… нет у тебя чего-либо народного, песен или танцев?
Эликум сказал, что нет у него, и почти вздохнул с облегчением, но Мешулам сказал, что хорошие пластинки можно купить за деньги из культурного бюджета. Это не столь дорого. Главное, это граммофон, и он поднимет этот вопрос на собрании.
Тут же они погрузились в дела программы, но в ту ночь Эликум не очень-то вникал в идеи. Сердце его предвещало неприятное и тяжкое.
Спустя несколько месяцев, когда граммофон все еще стоял на месте в палатке, ибо Мешулам Агалили был человеком забывчивым и рассеянным, сосредоточенным, главным образом, на общих идеях, прибыла в кибуц первая группа юношей и девушек из Германии, родители которых оставались в Берлине, Франкфурте и других местах, чтобы спасти то, что еще можно спасти от нацистов, пришедших к власти, но детей они отправили в Эрец-Исраэль, чтобы затем к ним присоединиться. Среди прибывших была девушка по имени Лизель, привезшая с собой скрипку. Увидев скрипку, Эликум погрузился в невероятные фантазии: вот он возвращается с поля, моется в душевой, идет в столовую, а там Лизель сидит за столом и хранит для него место рядом с собой, и он садится и готовит салат для двоих, наливает ей в тарелку половником суп. Она ест, а он шепчет ей на ухо, спрашивая, насколько она продвинулась в игре на скрипке, а она улыбается и не отвечает. Но когда они приходят в палатку, она извлекает скрипку из футляра и как ошеломленный внезапным ударом грома он слушает «Чакону» Баха. Всю ночь он слушает ее игру, а под утро гладит ее волосы и она обещает ему прийти ночью, каждую ночь.
Эликум следил за Лизель в течение многих недель, видел ее каждый вечер в столовой, сидящей среди юношей и девушек, приехавших из Германии. А после еды она вставала и уходила с ними в дом, где они жили, рядом со школой. Раз Лизель работала в кухне, другой раз разносила кастрюли с супом по столам. Когда она поставила кастрюлю на стол перед Эликумом, он сказал:
– Спасибо.
Она взглянула на него с удивлением и продолжила свою работу. В ту ночь в душе у него созрело решение, но понадобилась неделя, чтобы ее осуществить, ибо в эти дни он был простужен. Ровно через неделю он быстро поужинал и вышел, заняв место у выхода. Увидел Лизель, которая шла к выходу, разговаривая с подругой. Эликум шагнул к ним неожиданно, как солдат, вышедший из строя, напугав девушек, но не смутился и сказал Лизель:
– Можно мне с тобой поговорить?
– Только со мной? – спросила Лизель. – Или подруга моя может присутствовать?
– Только с тобой.
– Извини, – сказала Лизель подруге. – Где мы будем разговаривать?
Несмотря на то, что Эликум был поражен и счастлив успеху, невозможно было не удивиться легкости, с которой была захвачена крепость, до того, что в душе Эликума возникли подозрения по поводу нравственности германской молодежи, но не было у него времени обмыслить это основательно, ибо Лизель тут же спросила:
