Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Ее объяснения показались ей самой вполне убедительными.

– Но все же нельзя ли мне остаться еще хоть на минутку?

Они сели рядом на плетеном канапе.

– Я подумываю задержаться в городе еще на пару дней, – сказал Скотт.

– Чудесно! – В ее голосе вновь послышались томные нотки.

– Кузен Пит Роджерс сегодня плохо себя чувствовал, но завтра он собрался на утиную охоту и пригласил меня с собой.

– Как здорово! Мне всегда до смерти хотелось побывать на охоте, отец все время обещает взять меня с собой, но до сих пор так и не взял.

– Мы собираемся охотиться три дня, а затем я, наверное, вернусь сюда и проведу здесь следующие выходные… – Он внезапно умолк, подался вперед и прислушался: – Что там происходит?

Из комнаты, откуда они только что вышли, донеслись отрывистые звуки музыки – то резкие, то еле слышные аккорды гитары.

– Это отец! – воскликнула Янси.

Наконец до них донесся пьяный и неразборчивый голос, печально тянувший низкие ноты:

– Какой кошмар! – воскликнула Янси. – Он разбудит весь квартал!

Припев закончился, вновь зазвенела гитара, затем раздался последний предсмертный хрип струн – и все стихло. Через мгновение послышался негромкий, но явственный храп. Мистер Боуман, удовлетворив свои музыкальные потребности, наконец-то уснул.

– Давайте поедем куда-нибудь кататься! – попросила Янси. – Что-то я перенервничала…

Скотт с готовностью встал, и они спустились к машине.

– Куда поедем? – спросила она.

– Мне все равно.

– Можно проехать полквартала вперед к Крест-авеню – это наша центральная улица, – а затем к реке.

IV

Когда они свернули на Крест-авеню, перед ними возник низко посаженный новый собор, похожий на белого бульдога, застывшего на откормленных ляжках, громадный и недостроенный в подражание собору, который случайно остался недостроенным в одном маленьком фламандском городке. Все еще слегка присыпанные белеющим строительным мусором призраки четырех залитых лунным светом апостолов пустыми глазницами взглянули на них из ниш. Собор венчал Крест-авеню. Вторым по величине объектом на улице было массивное кирпичное здание, принадлежавшее Р. Р. Камфорду, «мучному королю», а за ним на полмили тянулись претенциозные приземистые каменные дома, построенные в мрачных девяностых. Они были украшены чудовищными балюстрадами, по которым когда-то цокали копыта великолепных лошадей; вторые этажи были сплошь усеяны громадными круглыми окнами.

Непрерывный ряд этих мавзолеев разбивал лишь небольшой парк, где в треугольнике травы с руками, связанными за спиной каменной веревкой, стоял десятифутовый Натан Хэйл и спокойно смотрел на высокий обрывистый берег медленной Миссисипи. Крест-авеню бежала мимо этого берега, даже не подозревая о его существовании, потому что фасады всех домов были обращены внутрь города, к улице. После первой полумили улица менялась; появлялись террасы с лужайками, изыски в виде штукатурки и гранита, до некоторой степени имитировавшие мраморные очертания Малого Трианона. Дома этой части улицы промелькнули за несколько минут, затем дорога свернула, и машина направилась прямо на лунный свет, который, казалось, исходил от фары гигантского мотоцикла, несшегося по дороге прямо на них.

Они проехали коринфские очертания «Храма христианской науки», проехали квартал мрачных каркасных ужасов – пустынный ряд строений из грубого красного кирпича, неудачный эксперимент поздних девяностых; затем опять пошли новые дома из ярко-красного кирпича с отделкой из белого камня, с черными железными заборами и живыми изгородями по краям цветущих лужаек. Они быстро исчезли из виду, оставшись позади наслаждаться своим мимолетным великолепием; затем в лунном свете показались обреченные скоро выйти из моды, как и каркасные дома, пригородные особняки, увенчанные куполами, и самые старые дома Крест-авеню, построенные из темного камня.

Внезапно крыши стали ниже, лужайки у домов уменьшились, сами дома съежились и стали походить на бунгало. Они занимали всю последнюю милю улицы, оканчивавшуюся у поворота реки, где пышную авеню завершала статуя Челси Арбутнота. Ар-бутнот был первым губернатором – и практически последним жителем города, в чьих жилах текла англосаксонская кровь.

Хотя Янси молчала всю дорогу, полностью отдавшись своему плохому настроению, свежий северный ноябрьский воздух все же подействовал на нее успокаивающе. Завтра нужно будет вытащить из чулана меховое пальто, подумала она.

– Куда мы приехали?

Машина замедлила ход, и Скотт с любопытством оглядел помпезную каменную фигуру, ясно вырисовывавшуюся в лунном свете; одна ее рука покоилась на книге, а указательный палец другой с символической укоризной показывал прямо на остов недостроенного нового дома.

– Здесь кончается Крест-авеню, – сказала Янси, повернувшись к нему. – Это наша главная улица.

– Музей архитектурных неудач!

– Что-что?

– Да нет, ничего! – пробормотал он.

– Я должна была рассказать вам о городе, но я забыла… Если хотите, можно немного пройтись по бульвару вдоль реки, но, может, вы устали?

Скотт уверил ее, что не устал – совсем не устал.

Цементная дорога сужалась под темнеющими деревьями, переходя в бульвар.

– Миссисипи – как мало она значит для вас сегодня! – вдруг сказал Скотт.

– Что? – Янси огляделась вокруг. – Ах, река…

– Думаю, вашим предкам она представлялась самым важным жизненным фактором.

– Но мои предки жили не здесь, – с плохо скрытой гордостью ответила Янси. – Мои предки были из Мэриленда. Отец переехал сюда после того, как окончил Йель.

– Ого! – Скотт из вежливости сделал вид, что прямо-таки поражен.

– Мама была родом отсюда. А отец переехал из Балтимора, потому что здешний климат полезен для его здоровья.

– Ясно.

– Разумеется, я считаю, что теперь наш дом – здесь. – И затем она добавила чуть более снисходительно: – Впрочем, место для меня не имеет никакого значения.

– Да, конечно…

– Если не считать того, что мне хочется жить на востоке страны и я никак не могу убедить отца туда переехать, – закончила она.

Давно перевалило за полночь, и на бульваре практически никого не было. Иногда впереди, на верхушке холма, появлялась пара желтых дисков и при приближении вырисовывались очертания припозднившегося автомобиля. Не считая этого, они были одни во тьме. Луна скрылась за облаками.

– Когда дорога подойдет к реке, давайте остановимся и посмотрим на воду? – предложил он.

Янси внутренне улыбнулась, почти рассмеялась. Предложение было явно из тех, какие один ее знакомый называл «понятными на всех языках». Смысл его сводился конечно же к созданию естественной ситуации, благоприятствующей поцелую. Она задумалась. Мужчина до сих пор не произвел на нее никакого определенного впечатления. Он хорошо выглядел, скорее всего, у него были деньги, он жил в Нью-Йорке. Во время танцев он начал ей нравиться, симпатия росла по мере того, как вечер подходил к концу, но ужасное прибытие отца домой вылило ушат холодной воды на только что зародившееся тепло в отношениях. Стоял ноябрь. Ночь была холодной. Но…

– Хорошо, – кротко согласилась она.

Дорога раздваивалась; они немного покружили и остановили машину на открытом месте, высоко над рекой.

– Ну и? – сказала она в тишине, воцарившейся после того, как двигатель перестал работать.

– Спасибо.

– Тебе здесь нравится?

– Почти. Но не совсем.

– Почему?

– Сейчас скажу, – ответил он. – Почему тебя назвали Янси?

– Это семейная традиция.

– Очень красивое имя. Он ласково повторил «Янси» несколько раз.

– Янси – в нем слышится вся грация Нэнси, но в нем нет чрезмерной важности.