Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен
– Я просто не хотел тебя смущать…
– С чего ты взял, что ты меня смущаешь?
– Каждый раз, когда я дотрагиваюсь до тебя, ты морщишься.
– Это не более чем игра твоего воображения. Проекция твоего представления обо мне.
– Я хотел избавиться от кровавых подробностей моих эскапад… ведь ты еще так молод.
– Я не нуждаюсь в подобной помощи. И никогда тебя ни о чем подобном не просил. Я здесь, чтобы помочь тебе… тем более, что ты не до конца понимаешь, какую роль я здесь играю. Я здесь, чтобы помочь тебе. Имей ко мне хоть чуточку доверия. В конце концов – используй меня. Если ты искал помощи молодого терапевта, это тоже очень важно. Человек всегда повторяет семейные образцы – своего ли отца, брата или даже сестры. Ты остановил свой выбор на мне, чтобы я помог тебе установить контроль над чем-то, нуждающимся в контроле; возможно, это твой младший брат, который, по твоим словам, такой же упорный мозгляк, как я. Но до сих пор ты просто препираешься со мной, вместо того чтобы поработать над собой самому. Ты обладаешь значительной вербальной силой, обширным словарным запасом, помогающими тебе манипулировать языком, ты способен непрерывно переводить любое понятие в область абстракций, включая концептуальный план, избегая при этом, конечно, самой сути дела…
– Я что-то тебя недопонимаю…
– Прекрасно ты все понимаешь. Пытаешься создать впечатление, что присутствуешь здесь как бы условно… решая, заплатишь ты мне или нет, и что каждый твой визит может оказаться последним. Ты намеренно опаздываешь… специально выбирая для этого странное время – вот как сегодня, заранее настроившись на то, что это просто форма некой рекламы. При этом ты продолжаешь настаивать, что тебя ничто не тревожит, и что приходишь ты единственно для того, чтобы посмотреть, как я во всем этом разберусь – в том, в чем ты уже разобрался сам. Но так мы работать не можем. С начала нашей работы мы отдали решению твоих проблем уже три месяца. Что было предсказуемо в свете этих вопросов. Но мы не можем двигаться дальше… неизвестно куда… ведь твое время стоит недешево… равно как, впрочем, и мое…
– Э-эй!.. Перестань на меня нападать… хотя бы на первое время… я просто оглушен…
– Тебе не кажется, что это произошло вовремя?
– Я не знал, что в тебе это есть. Оказывается, ты не настолько невинный тихоня, каким ты мне казался… более того, мне это нравится. Ты знаешь… то, что ты сказал насчет моего брата… это интересное предчувствие… а теперь скажи мне вот что – сколько тебе на самом деле лет?
– Зачем это тебе?
– О, нет, нет… только не это. Не заставляй меня перебрасываться с тобой вопросами. Теперь ты сам пытаешься ускользнуть. Хотя бы раз приподними занавес анонимности и скажи мне просто, сколько тебе лет?
– Двадцать… семь… Но зачем тебе это?
– И ты на самом деле отождествляешь себя со мной?
– Только для того, чтобы понять.
– Что за странную профессию ты выбрал? Ну ладно, я поведаю тебе о сне. Несколько недель тому назад ты спрашивал меня, бывали ли у меня… ну ладно, было ли у меня нечто для тебя интересное… Я расскажу тебе о своем сне, чтобы ты не мог сказать, что я не пытался. На самом деле была истинная причина, по которой мне сегодня не терпелось увидеть тебя… та же причина, по которой я не опоздал, явившись вовремя… потому что у меня припасен для тебя новый, совсем свежий, так сказать, сон. Большую часть его я уже, правда, забыл в течение дня, но кое-что осталось еще… так что давай посмотрим на то, что осталось. Что до меня, то мне он кажется абсолютно бессмысленным, но это уже твоя проблема. Я предчувствовал, что ты приготовился к нападению на меня, а потому явился, вооруженный своим сном. Ты знаешь, я думаю, что между нами начинает формироваться настоящая связь. А сейчас я готов к совместной работе… и посмотрим, на что ты по-настоящему способен.
– Я могу работать только вместе с тобой.
– Разумеется, вместе со мной. Я уже выучил наизусть правила игры. Словом, ты знаешь, прошлая ночь была более чем странной. Мой отец появился далеко за полдень и настоятельно стал тащить меня из дома в какой-нибудь ресторан, хотя я потратил несколько часов, чтобы собственноручно приготовить нам ужин. Он одержим был идеей пойти в один маленький ресторанчик, где, как его убедили, готовят совершенно необыкновенный борщ, о котором он мечтал все это время, пока жил в Америке. Ну ладно… и мы отправились туда, но ресторан этот был уже закрыт в преддверии праздника. Но он настоял на своем, потребовав, чтобы любым образом вызвали владельца, и владельца нашли. Тот был настолько ошеломлен своей международной известностью, о которой даже не подозревал, что на радостях распорядился открыть свое заведение специально для американского профессора Каминки. Но увы… борщ весь был съеден еще в обед. И тем не менее борщ появился – один Бог знает откуда. Его доставили в большом кувшине вместе с крынкой сметаны, и он сел и весь погрузился в красную, дымящуюся, осуществленную свою мечту, облизывая губы, глотая за ложкой ложку, и все никак не мог остановиться, на лице его можно было прочитать, что он испытывает истинное наслаждение, ибо, поглощая очередную порцию, он ухитрялся еще шутить и перебрасываться репликами с дюжиной людей вокруг него. Профессор из Америки, прилетевший специально, чтобы перед Пасхой отведать борщ! Он почти ничего не рассказал мне, как прошла его встреча с мамой, кроме того, что надеется завершить все дела к воскресенью и что он готов отдать ей квартиру всю целиком… после чего почувствовал такой упадок сил – не исключаю, что виновато в этом было и то количество борща, которое он умудрился поглотить, так что самое лучшее, что мы могли сделать, это отправиться домой. Дома он принял душ и уселся на диван, просматривая все письма и журналы, адресованные ему за время его отсутствия, а потом погрузился в передачу по телевизору, посвященную интервью с рядом политиков новой волны, о которых он ничего не слышал. Но затем он стал задремывать, так что мы не успели поговорить о чем-нибудь важном. Я тоже рано отправился спать, пока в два часа ночи этот старый гомик не постучал к нам в дверь. Он известнейший банкир из старой иерусалимской семьи… странный сентиментальный тип, который влюбился в меня по уши…
– Кальдерон?
– Именно он. Это означает, что мои усилия не пропали даром, ибо я в разговоре с ним упомянул твое имя… ну, а ты, как я вижу, не упустил свое. Совершенно верно – Рафаэль Кальдерон. Я показал ему его истинное лицо и с тех пор его жизнь превратилась в одно сплошное бедствие. Все в его жизни пошло вверх дном. Скрепы, державшие его семью, исчезли, а сама семья развалилась на части. Он бегает за мной, как собака, делает – и готов еще делать для меня – абсолютно все и более всего боится оставить меня одного. Замечательное дело для тебя. Сразу после пяти он будет ожидать меня внизу в роскошной машине с шофером. Для тебя это подходящий случай, сейчас он испытывает настоящее страдание… попомни мое слово, вскоре он явится взглянуть на тебя. У меня нет никаких сомнений – он уже ревнует меня к тебе. Этот человек попал в штопор. Но, возвращаясь назад, он постучал в дверь и разбудил меня в два ночи. А у меня такое нежное сердце, что я не в состоянии даже такого типа, как он, отправить обратно, так что мне пришлось подняться и выслушивать его предрассветные признания. Как ты можешь видеть, у меня тоже есть свои пациенты и, долго ли, коротко ли, мне приходится лечить их, заметь, совершенно бесплатно… встречаются такие, знаешь ли, ни на что не похожие экземпляры, которые сначала отдаются мне психологически, а потом желают овладеть мною физически. Что?
– Ничего.
– Мне послышалось, что ты что-то сказал.
– Нет.
– Я не уверен, что сейчас надо перейти к моему сну. У нас осталось не так много времени… ну хорошо, я лучше расскажу его, чтобы ты опять не говорил, будто я увиливаю. Я отправился досыпать, а Кальдерон засел на кухне с моим отцом, который тоже проснулся. В конце концов начались звонки от его жены… не могу точно сказать, это случилось тогда или чуть раньше того, как мне приснился этот сон. Большинство деталей я забыл… но то, что я помню, имеет отношение к тебе, и это примерно следующее – более или менее. Место действия – в какой-то маленькой гостинице, стоящей на берегу озера в окружении отдаленных гор… возможно даже, что все это находилось не в Израиле. Я многого в этом отношении не запомнил, но что запомнил, так это ступени… и что у лестницы было два пролета. Один, по которому я поднимался, был пологим и светлым, а рядом, словно они были пристроены по ошибке, шли ступени собственно здания, которыми, похоже, не пользовались. Они были высечены из грубого старого камня и покрыты красной ковровой дорожкой, растрепанной по краям… лестницу продувал ветер, она вела в комнаты, предназначенные для сдачи, из большинства которых постояльцы давно уже выбыли. В них я мог разглядеть разобранные кровати, чьи-то личные вещи, разбросанные там и сям: полотенца, заколки, использованные клочки ваты, разноцветные халаты… На первом этаже, на который я попал в последнюю очередь, я заметил сидящего у окна – бог знает, как он туда забрался – преподавателя английского из вечернего лицея-экстерната, в котором я учился двенадцать лет назад. Мы прозвали его «мистер Фокси», но это никак не связано было с его настоящей фамилией – его, немецкого еврея, фамилия звучала как Нейштадт, или Фрейштадт, мрачный старый холостяк, сокрушенный в свое время финансовой катастрофой неудачник, потерявший свой бизнес и не нашедший ничего лучшего, как стать преподавателем английского в вечерней школе. Он всегда ходил в зимней одежде – высокий и лысый, в очках, с опущенными плечами и желтой кожей – весь, за исключением его пальцев, которые были желтыми от никотина… и говорил с нами только по-английски, потому что только это возвышало его над нами. Сейчас он сидел в этом… ну, скажем так, строении в расстегнутой белой рубашке, ожидая чего-то или кого-то в этой похожей на столовую комнате, заставленной столами. Я не знал, помнит ли он меня, но подошел к нему. Он говорил со мной, как и прежде, по-английски, но это был такой английский, который я свободно понимал, так что слушал его безо всяких проблем… слова, смысл сказанного был мне понятен так же, как если бы он говорил на иврите. Не удостоив меня даже взглядом, он объяснил, что ожидает своей охоты. Я думаю, что он стосковался по мясному блюду, но он дал ему английское название ОХОТА… звучало это так, как если бы он был английским аристократом или владельцем поместья… так это, по крайней мере, выглядело. Ты меня слушаешь?
