Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор

– Это только священники; когда это будет Господь Бог, вы меня известите, я сниму шляпу. Я согласен с Берье, который в тот день, когда в палате объявили о Наполеоне, сказал Тьеру: «Это хорошая шутка, но это шутка», и т. д.

Месье Шоанбюр рассказывал анекдоты: по слухам, мадам Аделаида руководила королем. Казимир-Перье ненавидел мадам Аделаиду. Однажды, когда он рассердился на палату депутатов, которая стесняла его, и когда он дошел до того, что пожалел о временах абсолютной монархии, Тьер сказал ему:

– Мой дорогой Перье, вот в двух словах разница между абсолютной королевской властью и конституционным правительством: выносить палату или выносить мадам Аделаиду. Что вы выбираете?

Казимир-Перье помолчал секунду, а затем сказал:

– Черт! Ишь, куда хватили! Палату!

Это напомнило мне о том, что Тьер однажды сказал мне самому:

– При старом режиме нужно было, чтобы министр нравился мадам де Помпадур, при этом нужно, чтобы он нравился палате. Я предпочитаю иметь дело с моими четырьмя сотнями Фюльширонов, хотя я признаю, что Фюльширон менее хорошенькая женщина, чем мадам де Помпадур.

Месье Ланье аплодировал месье Ташеро. Он придумывал каламбуры. Говорили:

– Министерство Гизо оставляет короля без прикрытия, но Луи-Филипп в восторге от этого. Он любит, чтобы видели, как он управляет. При министерстве Тьера король, напротив, был как дрова, распиленные и надежно укрытые.

И далее следует смех⁹.

Месье Изамбер покинул трибуну, отведенную для депутатов, и через несколько минут его увидели в парадном дворе, пританцовывающим с национальной гвардией. Вероятно, чтобы расположить к себе избирателей. Палата пэров вела себя торжественно, достойно и строго.

Король прождал полтора часа в ризнице и час – в церкви. Месье де Ламартин не пришел. Месье Берье – тоже. Месье Тьер во фраке подошел к женской трибуне и оглядел ее, говоря месье де Мальвилю:

– Где дамы?

Месье де Мальвиль ответил:

– Их нет.

Принц де Жуанвиль, который шесть месяцев не видел свою семью, пошел поцеловать руку королеве и радостно обменялся рукопожатиями с братьями и сестрами. Королева приняла его степенно, без излияний, скорее как королева, чем как мать.

В это время архиепископы, кюре и священники пели вокруг гроба Наполеона Requiescat in pace.

Таким образом, императору устроили три разных встречи. Народ на Елисейских Полях встретил его благоговейно, буржуа на трибунах де л’Эспланад – холодно, депутаты в Доме инвалидов – вызывающе.

Кортеж был красивым, но в глаза бросалось, что он был исключительно военным, что было достаточно для Бонапарта, но не для Наполеона. Все органы государственного управления должны были там присутствовать, хотя бы представленные их депутатами. Во всяком случае, было очевидно, что правительство проявило крайнюю небрежность. Его торопили покончить с этим. Филипп де Сегюр, следовавший за колесницей как бывший адъютант императора, рассказал мне, что в Курбевуа, на берегу реки в тот день, в четырнадцатиградусный мороз в восемь часов утра, не было ни одного обогреваемого места ожидания. Эти две сотни благородных старцев из бывшего императорского дома вынуждены были полтора часа ждать в подобии греческого храма, продуваемого со всех сторон.

Та же небрежность была проявлена по отношению к пароходам, которые везли тело императора из Гавра в Париж. Однако это путешествие было восхитительным благодаря серьезному отношению прибрежного населения. Тем не менее ни один из этих пароходов не был надлежащим образом оборудован, съестных припасов не хватало. Не было кроватей. Отдали приказ не покидать судно. Принц де Жуанвиль должен был спать двадцатым в общей комнате на столе. Другие спали внизу. Устраивались на полу, немногим посчастливилось найти местечко на скамьях и стульях. Казалось, что власти попросту раздражены. Принц громко жаловался: «В этом деле все, что исходит от народа, – велико, все, что исходит от правительства, – мелко».

Направляясь к Елисейским Полям, я перешел через подвесной мост, заплатив за это. Что было настоящей щедростью с моей стороны, так как толпа, заполнявшая мост, уклонилась от уплаты.

Полки и легионы еще сражаются на авеню де Нейи. Весь проспект украшен или скорее обезображен ужасными гипсовыми статуями знаменитостей и увенчанными позолоченными орлами триумфальными колоннами, нетвердо держащимися на пьедесталах из серого мрамора. Мальчишки развлекаются тем, что проделают дыры в этом «мраморе», который на самом деле изготовлен из холста.

На каждой колонне между двумя связками трехцветных флагов можно прочитать название и дату одной из побед Бонапарта.

Посредственный декор в духе оперных декораций украшает верхушку Триумфальной арки: император на колеснице в окружении известных людей со Славой по левую и Величием по правую руку. Что означает статуя величия? Как воплотить величие в статуе? Сделав ее больше, чем другие? Эта представляет собой монументальный бред.

Эти плохо позолоченные украшения обращены в сторону Парижа. Обойдя арку, можно взглянуть на них сзади. Это действительно похоже на театральные декорации. Со стороны Нейи император, Славы и знаменитости – всего лишь грубо вырезанные каркасы.

Кстати говоря, статуи на авеню Инвалидов подобраны весьма странным образом. Опубликованный список представляет собой весьма противоречивое сочетание имен. Вот, например, трое из них: Лобау, Карл Великий, Гуго Капет¹⁰.

Несколько месяцев тому назад я прогуливался по этим самым Елисейским Полям с Тьером, который был еще тогда премьер-министром. Он бы наверняка лучше преуспел в организации этой церемонии. Он бы принял ее близко к сердцу. У него были идеи. Он понимает и любит Наполеона. Он рассказывал мне анекдоты об императоре. Месье де Ремюза передал ему неизданные мемуары его матери, в которых содержится сотня деталей¹¹. Император был добр и любил развлекаться, поддразнивая свое окружение. Поддразнивание – это злая выходка добрых людей. Его сестра Каролина хотела быть королевой. Он сделал ее королевой Неаполя. Но вместе с троном бедная женщина получила много забот и из-за этого слегка увяла. Однажды Тальма завтракал с Наполеоном – этикет позволял ему только завтракать с императором. В этот момент вошла королева Каролина, бледная и усталая. Бонапарт посмотрел на нее, затем, повернувшись к актеру, сказал:

– Мой дорогой Тальма, они все хотят быть королевами и теряют от этого свою красоту. Посмотрите на Каролину. Вот она королева, и как подурнела¹².

Когда я прохожу мимо уже, наконец, заканчивают разбирать бесчисленные обтянутые черным трибуны, украшенные бальными банкетками, которые спекулянты возвели в начале авеню де Нейи. На одной из них, напротив сада Божон¹³, я читаю следующую надпись: «Сдаются места. Трибуна Аустерлица. Обращаться к месье Бертельмо, кондитеру».

На другой стороне проспекта, на балагане, украшенном двумя ужасными картинами, одна из которых изображает смерть императора, а другая – мазагранский подвиг¹⁴, я читаю другую табличку: «НАПОЛЕОН В СВОЕМ ГРОБУ. ТРИ СУ».

Люди из народа поют: «Да здравствует мой великий Наполеон! Да здравствует старина Наполеон!» Торговцы снуют в толпе, выкрикивая: «Табак и сигары!» Другие предлагают прохожим какую-то теплую дымящуюся жидкость в медном затянутым в креп чайнике в форме урны. Старая перекупщица наивно предлагает среди этого шума свои кальсоны.

К пяти часам теперь уже пустой катафалк возвращается по Елисейским Полям, чтобы укрыться¹⁵ под Триумфальной аркой на площади л’Этуаль. Это отличная мысль. Но великолепные лошади-призраки устали. Они передвигаются медленно, с трудом, так что кучерам приходится потрудиться. Нет ничего более странного, чем «эй!» и «но!» обрушивающиеся на эту фантастическую императорскую упряжку.

Я возвращаюсь к себе домой, блуждая по бульварам. Здесь огромная толпа. Перед заставой Сен-Мартен какой-то отвратительный человек ростом в локоть¹⁶ и с горбом спереди и сзади останавливается прямо посредине шоссе и орет во всю глотку: «Да здравствует Наполеон!» Первый раз я слышу, как карлик кричит: «Да здравствует гигант!»