Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Иногда, поддавшись врожденной ненависти, заклятые враги поливали друг друга виски, и Джемина возвращалась домой, благоухая, словно французский табльдот.

Но в данный момент Джемина была слишком погружена в свои мысли, чтобы еще и следить за противоположным берегом.

Как прекрасен был незнакомец и как необычно он был одет! В своей невинности она никогда не верила в существование каких-то цивилизованных селений, для нее все это основывалось на легковерии людей гор.

Она развернулась, чтобы спуститься к хижине, и при развороте что-то ударило ее в шею. Это была мочалка, брошенная Боско Долдрумом, мочалка, пропитанная виски из перегонного аппарата с того берега ручья.

– Это ты, Боско Долдрум? – крикнула она глубоким басом.

– Йо! Джемина Тантрум, черт бы тебя побрал! – ответил он.

Она продолжила свой путь к хижине.

Незнакомец разговаривал с ее отцом. В земле Тантрумов было обнаружено золото, и незнакомец, Эдгар Эдисон, пытался выменять землю на песню. Он размышлял, какую песню стоило предложить.

Она села, подложив руки под себя и стала на него смотреть.

Он был прекрасен. Когда он говорил, его губы двигались!

Она залезла на печку и снова стала смотреть на него.

Неожиданно послышался крик, от которого кровь застывает в жилах. Тантрумы бросились к окнам.

Это были Долдрумы.

Они привязали своих волов к деревьям, а сами спрятались среди зарослей и цветов, и вскоре настоящий ливень из камней и кирпичей застучал в окна, погнув все ставни.

– Отец! Отец! – пронзительно завизжала Джемина.

Ее отец снял со стены рогатку и с любовью погладил ее резиновый ремешок. Он встал к бойнице. Старая Мамми Тантрум заняла позицию в угольном чулане.

Битва в горах

Незнакомец все сразу понял. В неистовстве, спеша на битву с Долдрумами, он попытался покинуть дом через камин. Затем он решил, что дверь может быть скрыта и под кроватью, и Джемине пришлось сказать, что там ее нет. Он искал двери под кроватями и диванами, и Джемине приходилось все время вытаскивать его оттуда и говорить, что там нет никаких дверей. В безумии от ярости он пробился сквозь дверь и возопил к Долдрумам. Они не ответили ему, но продолжили обстреливать окна кирпичами и камнями. Старый Паппи Тантрум знал, что стоит только дверному проему поддаться, как они тут же просочатся внутрь – и исход битвы будет предрешен.

Тем временем старый Хек Долдрум, с пеной у рта, сплевывая направо и налево, пошел в атаку.

Страшная рогатка Паппи Тантрума разила не без толку. Мастерский выстрел вывел из строя одного Долдрума, а другой Долдрум, почти сразу же после этого подстреленный в брюхо, едва подавал признаки жизни.

Все ближе и ближе подходили они к дому.

– Нам нужно бежать! – прокричал незнакомец Джемине. – Я пожертвую собой и унесу вас отсюда.

– Нет, – крикнул Паппи Тантрум, весь в копоти. – Вы останетесь здесь и поможете нам. Я защищаю Джемину. Я защищаю Мамми. Я защищаю себя!

Человек из поселка, бледный и дрожащий – видимо, от ярости, – повернулся к Хэму Тантруму, который стоял у двери, отбиваясь от наступающих Долдрумов:

– Ты прикроешь отступление?

Хэм сказал, что у него тоже есть Тантрумы, которых нужно спасать, но он останется здесь, чтобы прикрыть отступление и помочь незнакомцу, если только тот придумает, как это сделать.

Вскоре сквозь щели пола и потолка стал просачиваться дым. Шем Долдрум подполз совсем близко и зажег спичку, огонь которой воспламенил спиртовые пары дыхания старого Иафета Тантрума, и тогда загорелось со всех сторон.

Загорелось виски, налитое в ванну! Стены начали рушиться.

Джемина и человек из поселка посмотрели друг на друга.

– Джемина, – прошептал он.

– Незнакомец, – ответила она.

– Мы умрем вместе, – сказал он. – Если бы мы выжили, я отвез бы тебя в город и женился бы на тебе. С твоей способностью переносить спиртное успех в обществе был бы обеспечен!

Она ласково дотронулась до него рукой, шепотом считая свои пальчики. Дым усиливался. Ее левая нога занялась.

Она превратилась в живой спиртовой факел.

Их губы встретились в одном долгом поцелуе, а затем их накрыла падающая стена.

«Одно целое»

Когда Долдрумы прорвались сквозь кольцо пламени, они обнаружили их прямо там, где они упали, и руки их были сплетены вместе.

Старый Джем Долдрум был тронут.

Он снял шляпу.

Он наполнил ее виски и выпил его.

– Они умерли, – медленно произнес он, – но они так страстно любили друг друга! Теперь все кончено. Мы не должны разъединять их.

И они бросили их вместе в ручей, и два всплеска слились в один.

Цент на двоих

Дождь кончился, небо на западе пожелтело, а в воздухе повеяло прохладой. По немощеной, красноватого оттенка улице, очерченной дешевыми бунгало десятых годов постройки, начал свой путь вдоль тротуара мальчик на большом взрослом велосипеде. Монотонное очарование улицы, казалось, соответствовало его планам. Проехав около сотни ярдов, он останавливался, слезал с велосипеда, разворачивал его, прислонял к каменной ступеньке и вновь садился в седло, чтобы не без труда и пота вернуться к исходной точке. На одном конце пути находилась цветная девчонка лет четырнадцати, нянчившая вялое дитя, а на другом – ничейный тощий котенок, испуганно жавшийся к бордюру. Кроме них, на улице не было ни души.

Мальчик успел совершить уже столько поездок туда и обратно, что и печальный котенок – там, и картинно праздная цветная девчонка – здесь совсем перестали его замечать. Но вдруг из-за угла неожиданно показался человек, и мальчик был вынужден совершить опасный поворот, чтобы избежать столкновения, и лишь после мгновения наигранной паники он позволил себе восстановить равновесие.

Хотя мальчику происшествие представлялось серьезным, вновь прибывший едва обратил на него внимание, резко свернул с тротуара и сразу же с явным интересом уставился на стоявший перед ним дом. Дом был самым старым на этой улице, его стены были обиты дранкой, а крыша – обшита гонтом. Это был дом в очищенном от любых наслоений смысле этого слова: именно такой, какой дети рисуют на классной доске. Дом нес явный отпечаток эпохи, но не в конструкции: его внешний вид определенно служил лишь достойной формой его содержанию. Это был дом распространенного в глубинке типа, лет на тридцать старше оштукатуренных бунгало, которые с некоторых пор воспроизводились в геометрической прогрессии со скоростью, позволявшей предположить, что строительство как-то связано с гигантскими кроликами. На протяжении тридцати лет такие жилища удовлетворяли всем критериям среднего класса: экономическим, поскольку были дешевы, и эстетическим – поскольку отличались уродством. Это был дом, выстроенный племенем, наиболее энергичные представители которого надеялись вскоре либо разбогатеть, либо уехать за лучшей долей, и был он тем примечательнее, что на протяжении столь многих лет смог сохранить в целости как эту свою нестабильность, так и все присущее ей безобразие и дискомфорт.

Мужчина был ровесником дома – ему было лет сорок пять. Но, в отличие от дома, он не выглядел ни уродливо, ни дешево. Его костюм был слишком хорош, чтобы можно было подумать, что он был сшит где-либо за пределами столицы; более того, он был настолько хорош, что нельзя было сказать, в какой именно столице он был сшит. Мужчину звали Аберкромби, и самое важное событие в его жизни произошло в доме, перед которым он сейчас стоял. Он здесь родился.

Этот дом значился на последнем месте в списке всех домов на земле, в которых ему надлежало бы родиться. Сам Аберкромби считал так почти сразу после этого события и продолжал так считать и сейчас – уродливый домишко в третьесортном южном городке, где его отец с кем-то на паях владел бакалейной лавкой. С тех пор Аберкромби успел сыграть в гольф с президентом Соединенных Штатов Америки и отобедать, сидя за столом между двумя герцогинями. Президент ему показался скучен, герцогини также были скучны и ни в малейшей степени его не смутили, тем не менее оба происшествия оставили приятный осадок в его душе и до сих пор грели его наивное тщеславие. Он испытывал наслаждение от того, что прошел столь длинный путь.