Отцы - Бредель Вилли
— Ну да, современный человек, и прочее, и прочее… Так? — иронически ответила Паулина. — Еще и ты заведешь ту же песню, а? Стало быть, пусть живет как знает. Его предупреждали. Он у меня совета не спрашивал, когда женился, все было сделано за моей спиной.
На следующее утро, около десяти часов, Гермина вышла на кухню. Фрида, накануне вечером ходившая с мужем в «Вильгельмсгалле», мыла оставшуюся после обеда посуду.
— Доброе утро, — приветствовала Фрида невестку.
Гермина кивнула и заспанным голосом что-то пробормотала. Затем спросила, умываясь у рукомойника:
— Наша комната сегодня останется неприбранной?
— Почему же неприбранной?
— Ну, ведь теперь мы не платим.
— Не говори глупостей, Гермина.
— Разумеется, я говорю то-олько глупости.
— Я сейчас уберу. — сказала Фрида, оставив посуду и схватившись за швабру и тряпку.
— Тебе придется подождать, пока оденется Людвиг, — сказала Гермина и принялась расчесывать волосы. У Фриды на языке вертелись злые слова, но она прикусила губы и опять принялась за посуду.
Немного погодя Гермина снова заговорила:
— Я надеюсь, что эта идиотская стачка скоро кончится. И это в ваших же интересах.
— Я надеюсь, что это и в ваших интересах, — ответила Фрида. Но тут же испугалась, как бы невестка не обиделась и поспешила добавить: — Вам эта стачка особенно некстати. Это верно.
Гермина, пропустив мимо ушей последние слова, раздраженно ответила:
— Нечего тебе разыгрывать из себя благодетельницу. Не старайся! Ничего не выйдет!
Фрида промолчала.
— Ах, бог мой, я видела в своей жизни лучшие дни! — Гермина, вздыхая, причесывалась и причесывалась. — Мне просто стыдно перед родителями.
Фрида промолчала.
— Что ты сегодня готовишь на обед?
— Солянку со свиными потрохами.
— Не желаю я потрохов! — крикнула Гермина, дергаясь от отвращения. — Вечно мясо, мясо. Фу, какая гадость!
— Но моему мужу хочется мяса, — сказал Фрида.
— Нам, пожалуйста, приготовь что-нибудь другое. Людвиг тоже не охотник до мяса.
Фрида промолчала.
Гермина все расчесывала и расчесывала волосы.
— На обед вчера был старый картофель?
— Право, не знаю. Разве было невкусно?
— Ты, несомненно, сама заметила, что картофель затхлый. А может, вы другой ели?
— Нет, этот же.
— Тебе можно всякую дрянь всучить. Или тебе вдруг захотелось навести экономию?
У Фриды задрожали руки. Она почувствовала, как кровь прилила к лицу, но сдержалась и промолчала.
А Гермина с видом мученицы вышла из кухни, переваливаясь на ходу, как утка. Вслед за ней пришел умываться Людвиг.
— Доброе утро!
— Доброе утро, Людвиг!
Фрида на цыпочках подошла к нему и шепнула:
— Она, конечно, подслушивает. Открой кран. Я хочу только сказать тебе, что мне очень-очень тебя жаль: твоя жена бессердечная и подлая тварь — Она положила руку на плечо брату. — Бедный ты мой, бедный Людвиг!
4
Как только колокол на церкви св. Якова пробил пять, фрау Хардекопф проснулась, а немного погодя проснулся и ее муж. Так было все годы, десятки лет. Теперь они решили, что им наконец удастся как следует отоспаться, но это почему-то никак не получалось. Отто, возвращавшийся домой от своей Цецилии все позже и позже, тот действительно спал как сурок. Но сегодня парень назначен в пикет. Лег в третьем часу, а сейчас ему уже пора вставать. Раз в три дня старик Хардекопф тоже стоял в пикете на пристани, и так как в первый же день произошла стычка с полицией, Паулина несколько раз сопровождала своего Иоганна и до прихода смены ни на шаг не отходила от него.
Паулина, проснувшись, лежала в постели с закрытыми глазами. Ей вспомнилась толстая Хиннерк, тоже стоявшая в толпе забастовщиков, и то, как Хиннеркша хлопнула такого же тучного, как она, вахтмейстера по животу, обозвав его «мекленбургским боровом», и запретила ему пялить на нее, честную женщину, свои похотливые глазищи… Потом Паулине вспомнился Фриц Менгерс, литейщик, работавший вместе с мужем в одном цехе, — как он кипятился по поводу того, что профсоюз металлистов не желает расширять стачку, он горячо поспорил с Иоганном, но тут же тихонько шепнул ей, что Хардекопф — прекрасный товарищ, лучшего и быть не может… Затем среди этих несвязных картин выплыл образ фрау Рюшер. Ее соседка с Штейнштрассе, честнейшая женщина, преданная мать, на старости лет попала в сумасшедший дом. Фрау Хардекопф никак не могла прийти в себя от удивления. Она не доверяла сыновьям Рюшер, в особенности старшему — Паулю; он женился и, когда мать увезли, завладел квартирой и всей обстановкой. Паулина корила себя, что в свое время не поинтересовалась судьбой своей соседки. Бедная Рюшер, как рано состарили ее непосильный труд и заботы. А теперь она в сумасшедшем доме! Ужасно! Трижды заходила Паулина на квартиру старой приятельницы, и каждый раз ее грубо выпроваживала чужая женщина, пока наконец ей удалось поймать Пауля Рюшера. Мать, сказал он, бросилась на них с кухонным ножом… Это Рюшер-то, добрая душа, ровная, спокойная женщина? С кухонным ножом? Вздор! Басни! Что там такое произошло? Фрау Хардекопф собиралась сегодня же навестить ее в больнице и выяснить, в чем тут дело.
— Однако пора будить Отто! — сказала фрау Хардекопф не то себе, не то мужу.
Она поднялась, сунула ноги в шлепанцы, поставила в кухне кофейник на газ и отправилась в спальню сыновей.
Эта была узкая, полутемная комнатушка, выходившая на лестничную клетку; через крохотное окно скупо просачивался свет. Прежде чем подойти к постели Отто, фрау Хардекопф склонилась над младшим сыном. Одну руку Фриц положил под щеку, другая лежала у него на груди. За последнее время волосы у него потемнели, но все еще были необычного светло-золотистого оттенка. Лоб, упрямый и очень выпуклый, красил его и придавал всему облику что-то юношески задорное, своевольное. Рот — мягко очерченный, полный, как у девушки. Чем старше становилась фрау Хардекопф, чем старше становились ее сыновья, тем сильнее она привязывалась к младшему мальчику. Он казался ей теперь самым удачным, самым умным, самым приятным и по характеру и по внешности. Все любили ее Фрица — и товарищи по работе, и соседи, и, как это ни прискорбно, — девушки. К счастью, он, видно, не очень-то ими интересовался. Зато он больше, чем другие сыновья, корпит над книгами и газетами; умеет делать чертежи пароходов и парусников, со всем их такелажем, знает все технические словечки, разбирается в устройстве парохода, может вычислить водоизмещение судна. Не раз она тайком просматривала его книги. Все эти описания путешествий, приключенческие романы, повести, в которых отважные герои отправляются на луну, или месяцами плавают в глубинах океанских вод на подводных лодках, или за восемьдесят дней объезжают вокруг света, — наводили ее на тревожные мысли. Как ни был трудолюбив и старателен Фриц на верфях, — настоящий Хардекопф, — его стремление повидать свет, жажда приключений, какое-то странное беспокойство в нем, непоседливость доставляли ей немало огорчений и тревог.
Наравне с книгами о морских путешествиях и приключениях мальчик увлекался футболом — спортом, входившим тогда в моду. Фрау Хардекопф и тут не находила с сыном общего языка. Футбол она считала чересчур грубой игрой. А все эти непонятные выражения!
— Знаешь, мама, этот забил гол не хуже Адье! Классно!
— Что такое? Что ты сказал? Забил гол? Адье?
Фрау Хардекопф казалось, что мальчик говорит по-китайски.
— Что такое гол?
— Это когда мяч забивают в чужие ворота.
— Не понимаю. А кто такой Адье?
— Ах, мама, какая ты бестолковая. Ведь это Адольф Егер, из Альтоны девяносто три.
— Альтона девяносто три? Где это?
— Но это же знаменитый футбольный ферейн. Адольф — чемпион Германии.
Да, фрау Хардекопф была очень невежественна. Но кое-что она все-таки усвоила; например, когда мессинское землетрясение Фриц называл «классом», она уж понимала, что это значит. Новый океанский пароход «Августа-Виктория» тоже был «класс». Более загадочно звучали слова Фрица: «Дети капитана Гранта» — это класс!» Или: «Гол Адье — это класс!» Как бы ей хотелось понять и изучить все, что интересовало ее мальчика, но это ей никак не удавалось. Мальчик пересыпал свою речь английскими словами, и она вечно смешивала «кипер» и «бек», «гол» и «аут», а различные команды тоже постоянно путала.
