Флоринда Доннер - Жизнь-в-сновидении
Когда фонарик погас, я чертыхнулась. В надежде оживить батарейки я их вынула и вставила обратно. Это было бесполезно: батарейки сели. Темнота в этих комнатах была такая, что не было видно даже собственных рук. Боясь удариться о дверь или стенку, я наощупь медленно выбиралась в коридор.
Это было так трудно сделать, что выпрямившись и прислонившись к стене, я тяжело дышала, меня трясло. Я долго простояла в коридоре, соображая, в какую же сторону идти к себе в комнату.
Откуда-то издалека донеслись голоса, но нельзя было определить, из дома или снаружи. Я пошла на звук. Он привел меня в патио. Я отчетливо вспомнила зеленый, почти тропический патио позади каменной арки, заросший папоротником и густой листвой, наполненный ароматом цветущих апельсинов и вьющейся жимолости.
Но не успела я сделать и нескольких шагов, как я увидела на стене огромную тень собаки. Зверь зарычал. Свет его сверкающих глаз леденил душу.
Вместо того, чтобы поддаться страху, а, возможно, из-за него, я почувствовала: происходит что-то крайне странное. Как будто я всегда была сложена наподобие японского веера или бумажной фигурки и неожиданно развернулась. Физическое ощущение этого было почти болезненным.
Собака в замешательстве смотрела на меня. Она начала скулить как щенок, опустила уши и свернулась клубком на земле. Я же стояла как вкопанная, но не от страха, просто не могла пошевелиться. Потом, как будто это было чем-то совершенно естественным, я снова сложилась, повернулась и ушла. На этот раз я без труда нашла свою комнату.
Проснувшись с головной болью и ощущением, что совсем не спала, которое мне, как человеку, страдающему бессонницей, было хорошо знакомо, я была разбита. Громко и тяжело вздохнув, услышала, как открылась дверь, и яркий свет ударил мне в лицо. Я осторожно попыталась перевернуться на другой бок, чтобы не свалиться с узкой кровати.
-- Доброе утро, -- воскликнула Эсперанса, войдя в комнату в волнах верхних и нижних юбок. -- Вообще-то, добрый день, -поправилась она, указывая на солнце через открытую дверь. Ее голос звучал с удивительной живостью и восхитительной силой, когда она говорила, что именно ей пришла в голову мысль забрать мои книги и бумаги из микроавтобуса до того, как уехали Исидоро Балтасар и старый нагваль.
Я резко села. Сон тут же улетучился. -- Почему же нагваль Мариано Аурелиано не зашел со мной поздороваться? И почему Исидоро Балтасар не сказал мне, что уезжает? -- выпалила я. -Теперь никогда не смогу закончить свою работу и поступить в аспирантуру.
Она как-то странно взглянула и сказала, что если написание моей статьи -- такая уж корыстная задача, мне никогда не закончить ее.
Я не успела сказать ей, что лично мне все равно, поступлю я в аспирантуру или нет, потому что она продолжала: -- Ты пишешь не для того, чтобы поступить в аспирантуру. Ты пишешь просто потому, что тебе это нравится. Потому что сейчас нет ничего такого, чем бы тебе хотелось заняться.
-- Да полно такого, чем бы я предпочла заняться.
-- Например? -- с вызовом спросила она. Немного подумав, я не смогла сказать ничего определенного и вынуждена была признаться, и не только себе, что еще ни одну работу я не писала с таким удовольствием. Впервые я начала читать и собирать материалы в самом начале семестра, а не ждала, как обычно, когда останется лишь несколько дней до сдачи рукописи. И только мысль о том, что эта работа -- пропуск в аспирантуру, портила все удовольствие.
Эсперанса, как будто снова подслушав мои мысли, сказала, что мне нужно забыть об аспирантуре и думать только о том, чтобы написать хорошую работу.
-- Как только станешь частью мира магов и начнешь постигать природу сновидений, ты начнешь понимать, что такое магия. И это понимание освободит тебя.
Я смотрела на нее в замешательстве и не могла понять, о чем это она.
-- Это освободит тебя от желания чего бы то ни было. -Эсперанса провозгласила эту фразу так четко, как будто я туга на ухо. Она посмотрела на меня задумчиво и добавила: -Алчность -- твое второе имя, и все же тебе ничего не нужно и ты ничего не хочешь... Ее голос стал тише, когда она стала раскладывать на столе мои книги, записи и стопки каталожных карточек. С сияющим лицом она повернулась ко мне, держа в руках несколько карандашей. -- Я подточила их для тебя бритвой и подточу снова, когда они затупятся. -- Она положила карандаши рядом с блокнотом и широко развела руки в стороны, как бы пытаясь охватить всю комнату. -- Прекрасное место для работы. Здесь тебя никто не потревожит.
-- Я в этом уверена.
Видя, что она собирается уходить, я поинтересовалась, где спал Исидоро Балтасар этой ночью.
-- На своей соломенной циновке, где же еще? -засмеявшись, она подхватила все свои юбки и вышла во двор. Я провожала ее глазами, пока она не скрылась за каменной аркой. Глаза заболели от яркого света.
Немного спустя в одну из тех дверей, что выходили в коридор, громко постучали.
-- Ты одета? -- спросил смотритель, открывая дверь еще до того, как я успела сказать да. -- Пища твоим мозгам, -- объявил он, ставя на стол бамбуковый поднос. Он налил мне прозрачного мясного бульона и заставил съесть мачаку по-сонорански. -- Сам приготовил, -- заметил он.
Смесь из взбитых яиц, нарезанного мяса, лука и красного жгучего перца была просто восхитительной. -- Когда ты закончишь, я свожу тебя в кино.
-- Когда я поем? -- взволнованно спросила я, запихнув в рот тортилью.
-- Когда закончишь писать, -- пояснил он.
После того, как я разделалась с едой, он сказал, что мне нужно познакомиться с собакой.
-- Иначе ты не сможешь никуда выйти. Даже просто в туалет.
Я хотела сказать, что, в общем-то, уже видела собаку и выходила ночью из дома, но он быстрым движением головы позвал меня за собой во двор. Большая черная собака, свернувшись, лежала в тени высокой изгороди, сплетенной из тростника. Смотритель присел на корточки рядом с псом и почесал его за ушами. Наклонившись еще ниже, он шепнул что-то зверю на ухо.
Неожиданно смотритель встал. Испугавшись, я отпрянула назад и приземлилась на мягкое место. Собака заскулила, а смотритель одним невероятным прыжком перепрыгнул через высокую изгородь. Я вскочила на ноги и собралась было бежать, но собака вытянула свои передние лапы и положила их мне на ноги. Сквозь туфли чувствовалась их тяжесть. Собака посмотрела на меня и разинула свою пасть, широко зевнув. Язык и челюсти у нее были иссиня-черными.
-- Это признак превосходной родословной.
Я так испугалась, услышав голос смотрителя за спиной, что повернулась кругом, снова потеряла равновесие и свалилась на собаку. Сначала я не осмеливалась пошевелиться, а потом медленно повернула голову. На меня уставились ее янтарные глаза. Собака обнажила зубы, но не с рычанием, а с самой дружелюбной собачьей улыбкой.
-- Вы стали друзьями, -- произнес смотритель, помогая мне подняться. -- Теперь тебе пора начать писать свою работу.
Я горела желанием выполнить свою задачу. Я писала долгие часы, как-то не замечая времени. Не то чтобы я была настолько поглощена своей работой, что потеряла счет времени. Скорее время, казалось, трансформировалось в пространство. То есть я начала ощущать время как промежутки -- промежутки между появлениями Эсперансы.
Каждый день где-то в середине утра, когда я завтракала -тем, что было оставлено на кухне, -- неожиданно появлялась она, казалось, бесшумно материализуясь из вечной голубоватой дымки, которая висела в кухне, точно облако. Она неизменно расчесывала мои волосы грубой деревянной расческой, не произнося ни слова. Я тоже молчала.
Во второй половине дня я снова встречала ее. Так же бесшумно она возникала во дворе под аркой, сидя в своем кресле-качалке. Часами она смотрела в пространство, как будто видела что-то за пределами человеческого зрения. В это время между нами не было никакого контакта, кроме кивка головы или улыбки. Тем не менее я знала, что нахожусь под защитой ее молчания.
Собака всегда была рядом со мной, как будто смотритель приказал ей это. Она сопровождала меня днем и ночью, даже в туалет. Особенно я ждала наших прогулок в конце дня, когда мы вдвоем с собакой мчались через поля к деревьям, разделяющим земельные участки. Там мы обычно сидели в тени, глядя в пространство, как Эсперанса. Иногда мне казалось, что можно протянуть руку и потрогать горы, поднимающиеся вдалеке. Я слушала, как ветерок шелестит ветвями и ждала, когда желтый свет заходящего солнца превратит листочки в золотые колокольчики; ждала, когда листья станут синими и, наконец, черными. Тогда мы с собакой мчались назад к дому, чтобы не слышать тихого голоса ветра, рассказывающего об одиночестве этой сухой земли.
На четвертый день я проснулась от испуга. Из-за двери, ведущей во двор, послышался голос. -- Пора вставать, лентяйка. -- В голосе смотрителя было вялое безразличие.
-- Почему ты не заходишь? Где ты все это время пропадал? -- Ответа не последовало. Я села, укутавшись в одеяло, в ожидании, что он появится, слишком напряженная и сонная, чтобы самой выйти и посмотреть, что это он прячется. Через некоторое время я поднялась и вышла во двор. Никого. Чтобы окончательно проснуться, я вылила несколько черпаков холодной воды себе на голову.
