Свободное падение - Голдинг Уильям

— Наверное, это нарушение правил — и грубое?

— С чего ты взял?

— Но ведь я не родственник.

— У нас тут не сераль. Никакого нарушения нет.

— Так я могу с ней увидеться?

— Разумеется. Если она не против.

— Тогда я готов.

— А Теффи придет позже?

— Ее не будет.

— Но как же — она сказала…

— А зачем ей это?

— Она сказала… я так понял… что хочет встретиться с мисс…

— Вряд ли она так сказала.

— Она сказала: мисс такая-то… ваша общая подруга…

— Она это сказала?

— Ну да.

— Нет, сегодня она занята. Виноторговые дела — и прочее… Ты побудешь со мной, ведь так?

На лице его выразилось разочарование. Он повертел в руках карандаш и кинул его на регистрационный журнал:

— Ладно уж.

Теффи, значит, решила сделать тактический ход. Куда приличнее, если мы оба знакомы с Беатрис… Протянула мне руку помощи.

— Возможно, она сумеет выбраться и навестить мисс Айфор как-нибудь потом…

Кеннет не без труда прогнал с лица хмурое выражение.

— Конечно, конечно.

Дома призрения, выходит, вовсе не обязательно служат теплицами для взращивания в себе гуманности и всепонимания. Можно не покидать стен лечебницы и ровным счетом ничему не научиться.

Кеннет вскочил с места, вытащил из шкафа пачку бумаг и принялся сосредоточенно их перебирать, напустив на себя отстраненно-озабоченный вид, какой приличествовал, по его мнению, эскулапу. Но актером он был плохим, да и молодость плохо уживается с притворством. Мне он сгодился бы в сыновья.

— Когда же я смогу ее увидеть, Кеннет?

Вздрогнув, он поднял голову:

— Да хоть сейчас.

Слегка повесил нос, это ясно… Так-так, он и в самом деле пришел к ней, не ко мне, а Теффи вообще не явится, ей до меня и дела нет…

— Ну так что ж?

Он порывисто шагнул к выходу:

— Идем!

Я послушно двинулся вперед, ощущая внутри себя какое-то странное сопротивление. Нельзя же, думалось мне, вот так, с бухты-барахты — надо бы помедлить, поворошить воспоминания… Я должен умыть руки, прежде чем… Вернуться мыслями вспять, выровнять поток времени, устремившись обратно в прошлое — к моменту нашей последней встречи… Но русло извилистое, местность перед глазами беспрерывно меняется — Кеннет влюблен в Теффи, — и вот замысловато изрезанный берег становится полуостровом, вытягиваясь в необъятное море причин и следствий: это море мое, мое и Беатрис.

— Вот сюда.

Она, значит, в главном здании — прежнем владении генерала, в доме для баловней судьбы.

— Через этот проход.

И тут я вспомнил. То утро, когда появился, едва держась на ногах от усталости, у педагогического колледжа — утро, когда впервые притворился, будто вот-вот слечу с катушек… Я вспомнил, что она сказала… «Не смей так говорить, Сэмми!»

Больше всего мне запомнился ее ужас.

— Минуточку.

Кеннет остановился и начал расспрашивать о чем-то сиделку — с очевидной целью произвести на меня впечатление бесконечными «да, доктор Энтикот», «нет, доктор Энтикот». До славы мне далеко, Сэмми, но тут я первый.

Ты что, не видишь — на своем Парадиз-хилл я вморожен в лед по горло?

— Вот мы и пришли, мистер Маунтджой. Я, пожалуй, войду первым.

Тон сухой — как и положено на работе.

Над просторной комнатой — раньше, скорее всего, гостиной — тяжело навис покрытый разводами плесени потолок, пыль на нем прорисована тусклыми полосами. Три огромных окна моют хорошо если раз в году — света они пропускали мало. Ни картин, ни обоев — хотя выкрашенные в салатно-зеленый цвет стены вопиют о них. Без штор, портьер, накидок комната казалась голой. Там и сям беспорядочно расставлены громоздкие круглые столы, вплотную у дальней стены — два или три диванчика.

Женщины, находившиеся в комнате, расположились тоже кто где придется. Одна из них держала в руках клубок. Другая, не шевелясь, застыла у среднего окна, неестественной неподвижностью напоминая живое изваяние на газоне. Сиделка, уверенно лавируя между столами, проплыла направо в дальний, самый сумрачный, угол этого аквариума.

— Мисс Айфор!

Молчание.

— Мисс Айфор! К вам пришли.

Она сидела на стуле перед диванчиком, лицом к стене, направо от меня. Руки сложены на коленях — словно позируя для портрета. Тонкие желтоватые волосы острижены по-мальчишески коротко — контур головы очерчен четко и ясно. Мне вспомнилось, как я, глубоко зарывшись пальцами в ее волосы, сжимал ей затылок, — и вот теперь, при свете дня, глазам моим предстала нагая истина. Лишенная своего пышного украшения, голова ее — от оголенного лба до затылочной кости — казалась совсем маленькой, крохотной.

Одна из женщин принялась громко всхлипывать, монотонно повторяя звук, походивший на протяжный плач какой-то болотной птицы:

— И-ип! И-ип! И-ип!

Никто не шелохнулся. Беатрис недвижно смотрела прямо перед собой, в пустоту. На лицо ее падала тень, однако слабое отражение от окрашенной стены скупого солнечного блика позволяло различить стертые, расплывшиеся черты. Лицо отекло, сделалось одутловатым — или прежние линии так огрубели? Костяшки пальцев разбухли, под зеленым балахоном угадывалось тяжелое, бесформенное туловище.

Мне вдруг почудилось, будто кисти моих рук на глазах вырастают, а комната слегка задрожала, как если бы под полом проходил туннель метрополитена.

Я с усилием разлепил губы:

— Беатрис!

Она словно не слышала. Сиделка, вынырнув из-за моего плеча, проворно скользнула вперед и склонилась над ней:

— Мисс Айфор, милочка! К вам гости.

— Беатрис…

— Мисс Айфор, душечка!

— И-ип! И-ип! И-ип!

Тело Беатрис, слегка накренившись, обнаружило признаки жизни. Она стала медленно, судорожными рывками — как фигура на часах кафедрального собора — двигаться по кругу. Через туннель с грохотом мчался скорый поезд. Рывок за рывком Беатрис одолела угол в девяносто градусов. Теперь она сидела спиной ко мне.

Кеннет тронул меня за руку:

— Я думаю, может быть…

Однако сиделка у себя в аквариуме лучше разбиралась, что к чему.

— Мисс Айфор, разве вам не хочется поговорить с вашим гостем? А ну, давайте-ка, давайте…

Она подхватила Беатрис под локоть, придерживая за плечо:

— Ну-ка, золотце мое, ну-ка!

Рывок, еще рывок…

— И-ип! И-ип! И-ип!

Тело Беатрис оказалось повернутым ко мне, лицом в фас. Зрачки ее запухших глаз прыгали, словно трясущиеся старческие руки.

— Разве не хочется вам сказать «здравствуйте»? Мисс Айфор, душечка вы моя!

— Беатрис!

Беатрис начала привставать со стула, не разнимая намертво сцепленных кистей рук. Рот ее был открыт, обращенные ко мне зрачки дергались без устали. Видел ее я плохо: пот застилал глаза, смешивался со слезами.

— Вот умница!

Выпрямляясь, Беатрис мочилась сквозь одежду: на подоле расплылось темное пятно, влага закапала, полилась по ее ногам и туфлям, хлюпая, забрызгивая мне ботинки. На полу копилась и растекалась лужа.

— Мисс Айфор, миленькая моя, ай как нехорошо, ай-яй-яй!

Кто-то взял меня за рукав и потянул в сторону:

— Знаешь, по-моему…

Меня развернули и повели к выходу по нескончаемым квадратам ровного голого пола. Вдогонку неслись надрывные жалобы болотных птиц.

— Ниже голову, ниже!

От моих ботинок и брюк все еще разило ею. Сильная рука, несмотря на попытки сопротивления, пригибала меня за шею к полу, заставляя скрючиться едва ли не пополам. Ниже, еще ниже, ткнуться носом в это зловоние.

— Ну как, лучше?

Слова не желали выговариваться. Они возникали передо мной, я отчетливо слышал их внутри себя, но язык мне не подчинялся.

— Еще чуть-чуть — и все будет в норме.

Причина и следствие. Закон преемственности. Моральная расплата. Грех и воздаяние. Сплошь — одни истины, от них не увильнуть. Оба мира существуют бок о бок. Во мне они совмещаются. Ответ приходится давать разом — и там, и там — в обоих мирах. Ниже, еще ниже, в самую гущу зловония…